Красный дом - Роз Уоткинс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но я не могу допустить, чтобы находящийся в сознании человек умер от жажды и голода, когда нет никого, кто бы мог его утешить, в окружении людей, которые считают его практически куском мяса. Ведь не могу же?
Глава 17
На следующий день перед домом инвалидов стоит восемь фургонов. Пресса устроила там настоящий цирк с микрофонами. Я прячусь под капюшоном и маской, которую надела на лицо, и бегу к дверям под аккомпанемент выкриков: «Джозеф в сознании? Он знает, что натворил?»
Доктор Патель ждет меня в коридоре перед палатой Джозефа.
– Какого черта? – спрашиваю я. – Я же только вчера вам сказала. Как это дошло до журналистов?
– Мне очень жаль. Я не знаю. Информация не могла просочиться от нас. Вы говорили об этом кому-то еще?
– Нет, не говорила. Не сваливайте вину на меня.
– Мне очень жаль, – повторяет она. – Мне пришлось поделиться информацией с коллегами, чтобы провести тесты. Это взрывная новость.
– Да, я прекрасно понимаю, спасибо.
– Если он в сознании, то это нужно знать персоналу, ради самого Джозефа. Для пользы Джозефа, сохранения чувства собственного достоинства. Поэтому, если реально смотреть на вещи…
– Это все равно стало бы известно. Понятно.
Доктор Патель уходит, а я собираюсь войти в палату Джозефа, но тут ко мне подбегает мужчина, на вид ему под тридцать, и хватает меня за руку. Мне кажется, что я его не знаю, но могу и ошибаться.
– Вы пришли навестить Джозефа? – спрашивает он.
Я замираю на месте. Я все еще предпринимаю жалкие попытки сохранить анонимность, хотя чувствую, как рушатся выстроенные мной стены.
– Вы его сестра? – Я бросаю на него взгляд и вижу, что он смотрит на меня, как на какую-то знаменитость. – Маленькая девочка, которая пряталась со змеями?
– Вам нужно уходить, – говорю я. – Вам нельзя здесь находиться. А если вы журналист или собираетесь выложить какую-то чушь в Инстаграме…
Он придвигается поближе ко мне.
– Там было две машины! В ту ночь.
– Уходите!
– Вы меня слушаете? От Красного дома в ту ночь отъехали две машины.
Теперь я слушаю, забыв про свою анонимность. Я отступаю на шаг, но немного поворачиваюсь к этому мужчине.
– Что вы сказали?
– Вы слышали. Мне было всего девять лет, и я украдкой отправился на болото – проверял себя на «слабо». Дурак. Мои родители убили бы меня, если бы узнали, что я был там, так близко от места совершения убийств. Поэтому я ничего не сказал. Я не думал, что это будет иметь значение.
– Две машины отъехали от Красного дома? В какое время?
– Часов у меня не было, но поздно. Из дома доносились крики. Я испугался и знал, что нужно позвать родителей, но меня словно парализовало. Обычная машина отъехала первой, я сам собирался уйти, но тут из дома вырвались языки пламени, и я просто… остался там и смотрел. Простите. Затем уехала большая машина. Какой-то пикап.
– Почему я должна вам верить? Люди чего только не рассказывают о случившемся.
– Я не вру. Я прятался среди желтых кустов, когда мимо меня проехал второй автомобиль, потом побежал домой. Под теми кустами есть камень с вырезанным на нем именем.
– Каким именем?
Я знаю этот камень. Он там лежал в годы моего детства, но примерно пятнадцать лет назад бабушка Пегги переместила его в свой сад – тогда сильно разросся дрок и полностью его скрыл. Этот камень был поставлен в память о собаке, которая жила у мамы до моего рождения. Мама ее очень любила, ее звали Старски.
– Старски, – говорит мужчина.
Теперь я воспринимаю его серьезно.
– Джозеф уехал на обычной машине, – тихо говорю я. – А еще кто-то уехал после него?
– Да! Простите. Я был глупым испуганным ребенком. В четырнадцать лет я пошел в полицию – когда понял, что это может быть важно, но мое сообщение их не заинтересовало. Они сказали, что дело закрыто. Они сказали, что малышка… – Он прищуривается и оценивающе оглядывает меня. – Они сказали, что маленькая девочка видела, что случилось. И она заявила, что это сделал Джозеф.
– Они не должны были полагаться на слова пятилетнего ребенка.
Мужчина меня не слушает, но я говорю это не только для него, но и для себя. Потому что он прав. Меня записала камера, которую Джозеф установил над своими змеями. И я говорю на записи: «Джозеф убил маму и папу».
– И в любом случае Джозеф был в коме, – продолжает мужчина. – Поэтому я подумал, что это, наверное, не имеет значения, да и в полиции в любом случае были уверены, что виноват он. Я не хотел, чтобы общественность узнала, что я сделал или не сделал, поэтому и оставил это дело. Ну, я играл в игру и пытался добраться до скрытого уровня, но, конечно, не смог. Мне очень жаль.
– Вы уверены? Вы точно видели, как две машины отъезжали от Красного дома в ту ночь?
– Абсолютно уверен. А теперь я узнал, что Джозеф может быть в сознании и это… Ну, теперь это может играть гораздо бóльшую роль. Если он в сознании, я имею в виду. Я снова звонил в полицию и чуть позже пойду к ним, чтобы еще раз дать показания. Но я не знаю, что они смогут сделать спустя столько лет. Поэтому мне нужно, чтобы вы знали… Все может быть не так, как вы думаете.
* * *
Я сижу у кровати Джозефа и наблюдаю за тем, как он спит, и чувствую, что мой мир переворачивается с ног на голову. Я не знаю, верить или не верить мужчине, с которым только что говорила, – ведь масса психов считают Джозефа невиновным. Но он знал про камень. Его рассказ кажется правдоподобным.
Если была вторая машина, это значит, что в Красном доме находился кто-то еще. Почему полиция это не выяснила в то время?
Я смотрю на безучастное лицо Джозефа и пытаюсь разобраться со своими чувствами. Я любила его в детстве, до убийств, и продолжала любить его и после них, несмотря на внутренний конфликт. И бабушка Пегги любила его. Я позволяю себе задаться вопросом: может, интуиция не врала нам все эти годы? Есть шанс, что он этого не делал? Может, он даже пытался остановить
