Ночь предопределений - Юрий Герт

Впрочем, теперь он уже не сидел, а стоял, опираясь черной от загара рукой па спинку стула. И на лице его, продолговатом и тоже темном от загара, под смешными, добела выцветшими, будто наклеенными бровями, прохладно синели светлые глаза — как льдинки, плавающие в проруби.

Это он, вдруг вспомнил Феликс, глядя на долговязую узкобедрую фигуру, стянутую в талии широким ремнем,— тот самый, кого я застал вчера у себя в номере... Вспомнил, радуясь то ли своей внезапной догадке, то ли чему-то еще, разобраться он не успел.

— Простите,— сказал молодой человек,— я вторгаюсь...— Но по усмешке на его лице было видно, что никакого, даже малейшего смущения он не испытывает, напротив, доволен произведенным замешательством.— Вы тут пьете...— Слова вырывались из него толчками.— И умиляетесь... Ах, этот город... А я бы...— Он шумно вдохнул воздух слипшимися вдруг от волненья ноздрями и тихо, с наслаждением растягивая слова, закончил:— Я бы его спалил... к чертовой матери!

Рита с удивлением и страхом оглянулась на Феликса. Гронский был по-прежнему невозмутим. Спиридонов пожевал сморщенными старушечьими губами, собираясь и не находя, что сказать.

Карцев, сидевший отвалясь на спинку, нога на ногу, покачал носком и тихонько, с ехидцей, спросил:

— Что так?..

— А то,— уже не сдерживая злости, повысил голос молодой человек,— а то, что здесь, в этом вашем благословенном городе, у всех на глазах погибает человек — и всем плевать!..

Он вскинул глаза, обжег, опалил всех своими голубыми ледышками и быстрыми шагами, ссутуля плечи, пошел из чайной.

15

— Довольно странный молодой человек,— проговорил Гронский, глядя ему вслед.

— Бомбист-романтик, — усмехнулся Карцев.

Рита округлила глаза:

— Что вы!..— сказала она.— Просто пьяный!.. Или чокнутый!..

— Элементарно!— закричал Спиридонов.— Ритуся, умничка, ваше здоровье!..

— У нас перерыв,— стеснительно сказала Зауреш, подойдя к столику.— Мы закрываем...— Она повернулась к Феликсу, как бы ища поддержки.

— А что у вас будет после перерыва?— полюбопытствовал Гронский.— Щи из кислой капусты?

— Щи будут. Компот будет.

— У меня печень,— сказал Гронский, строго и вместе с тем заискивающе глядя на Зауреш.

— Печени у нас нет. Печень к нам не завозят.

— А холецистит у вас есть?..— спросил Гронский устало.

— Нет,— вконец потерялась Зауреш.— Этого... Этого у нас тоже нет.

— Не завозят?..

— Нет, не завозят,— виновато повторила Зауреш.— Компот будет. Хороший, сладкий, из сухофруктов... Нам пора закрывать.

— Что я буду есть?—сказал Гронский.— Я не могу работать на голодный желудок.

— А вот я сейчас директора!..— привскочил Спиридонов.— Или заведующего, кто у них здесь!..

— Это мало что изменит,— остановил его Феликс.— Лучше пройтись по магазинам.

— У нас есть плитка!— воскликнула Рита с надеждой.

— Вот и отлично,— сказал Феликс.

Ничего отличного, подумал он, вставая. Шляться по такому пеклу... Да что поделаешь, если печень...

— Помилуйте,— сказал Гронский.— Вы-то тут при чем?.. Хоть по магазинам...

— И я с вами!— поднялась Рита.

Похоже, она рада была на время улизнуть от Гронского, да и от остальной компании тоже. По крайней мере, когда они вышли вдвоем из чайной, она оживилась, напряженное выражение исчезло с ее лица.

— Я вся мокрая,— призналась она,— здесь так жарко... Куда мы пойдем?..

Они стояли на площади, на самом солнцепеке, и Феликс, чувствуя, как между лопаток у него сочится щекочущей струйкой пот, пытался сообразить, откуда им следует начать обход магазинных прилавков. Из большой не по росту сумки, свисавшей у нее с плеча на длинном ремешке, Рита достала очки с темными, слегка выгнутыми и тоже слишком большими стеклами. Жаль, подумал он, дожидаясь, пока она устроит их дужки под прядями густых волос, жаль, глаза у нее красивые, теперь их не видно...

— Между нами,— вздохнул он,— мне сделалось жалко не столько вашего Гронского, сколько Зауреш, вот я и предложил...

— Мне тоже,— рассмеялась она.— Вот я и вспомнила про плитку...

— Значит,— сказал Феликс,— мы оба — заговорщики... Только не убежден, что у нас что-нибудь получится.

— Что-нибудь да получится,— она беспечно тряхнула сеткой, вынутой из сумки вместе с очками, и улыбнулась. Выражения ее глаз, скрытых защитными стеклами, он не видел. Ближайший продмаг был за клубом, в переулке.

А выпили мы порядком, подумал Феликс. Площадь, приземистые домишки, карагачи с обвисшей листвой — все зыбилось и дрожало в раскаленном воздухе. И сам он был как бы наполнен этим зыбящимся воздухом и легко, без сопротивления, растворялся и плыл в нем. Надо бы зайти в музей, к Айгуль, вспомнил он, ведь мы условились... Потом, сказал он себе. Немного после... Странный парень,— Перед ним всплыли на миг синие льдинки под белесыми бровями. Очень странный. Надо будет... Потом, повторил он. Обязательно... Только потом, потом...

— Противный городишко,— сказала Рита, на ходу озираясь по сторонам.— Он и вправду вам нравится?

— Он — единственный, — усмехнулся Феликс. — Другого такого нет в мире.

— Ну уж!..

— Это правда,— сказал он.— Это как в любви: тот, кого любишь, кажется единственным в мире.

— Вы — писатель,— она скользнула по нему быстрым, не задерживающимся взглядом.— Все писатели выдумщики.

— Пожалуй,— согласился он,— Хотя это уж кто как умеет.

— Вот видите... Между прочим, здесь должна быть губная помада! В большом городе не достать, а в такие забрасывают, и хорошую... Польскую, например... Или французскую. Вы не видели?

— Нет,— сказал Феликс, смеясь.

— Что тут смешного? Ведь у вас жена есть, или дочка... Или еще кто-нибудь... Им надо!

— А вам не надо,— сказал он.— Вы, по-моему, слишком этим увлекаетесь. Тушью, тенями...

- Приходится,— вздохнула она.— От грима я выгляжу старше. А то совсем девчонка.

— Ну и что же? По-моему, это хорошо...

— Это по-вашему. А Гронский... Сами понимаете, слишком большая разница.

Понимаю,— подумал он и ничего не сказал.

— И потом, ведь приходится вести программу, ассистировать... На сцене нужна солидность. А у меня — ни роста, ни подходящей внешности.

— Вы давно с ним?

— Уже два года,— сказала она.— Да, мы вместе уже два года работаем.

— А раньше?

— А раньше я секретаршей была, после школы — сидела в приемной у директора, на заводе... Такая скука!.. Тут к нам в город Гронский приехал. Он раньше с другой ассистенткой работал, много лет, потом она от рака умерла. Ну, в филармонии ему предложили несколько человек — из самодеятельности, на выбор. Он меня выбрал. Вот мы с тех пор и работаем...

Работаем, отметил да. Не «выступаем», не «гастролируем», или как-нибудь еще, а — «работаем»...

— Дайте руку,— сказала она.

Не сразу сообразив, в чем дело, он протянул ей руку, она оперлась, сбросила босоножку и вытряхнула песок, перемешанный с мелкими камешками. Рука у нее была маленькой и цепкой, а пальцы на ногах, заботливо подстриженные, окрашены ярким лаком.

— Просто ходить невозможно, в этом вашем единственном... Такой колючий песок!

— Это ракушечник. Тут и песок, и камни, и дома — все из ракушечника.

— Уж не знаю, ракушечник или нет,— сказала она,— только ходить здесь просто невозможно... Где же ваш магазин?

— Вот он.— Феликс пропустил ее вперед, к трем перекосившимся ступеням низенького крыльца. Ступеньки и крыльцо выстилал все тот же песок, пружинящий под подошвой, как ковровая дорожка.

В продмаге, тускло освещенном сквозь единственное оконце, было уныло и пусто. На полках позади прилавка с невозмутимым однообразием солдатских шеренг выстроились неизменные бутыли с портвейном, не черные, а серые от пыли. На их фоне поднимались пирамиды из как бы сросшихся между собой пачек с печеньем и вафлями, насыпанная в литровые банки карамель, крупа и вермишель в целлофановых, перетянутых шпагатом пакетах. Ломтик сыра на тарелочке посреди прилавка высох и завернулся по краям, как опаленная огнем березовая кора. Продавщица, навалясь грудью на прилавок, разговаривала со старухой в белом жаулыке, ни выражением лица, ни позой не отозвавшись на их появление. Рядом со старухой стояла девочка лет двенадцати, с двумя длинными косицами, сбегающими по худенькой спине. Она что-то сказала, вмешавшись в разговор, который вдруг не то чтобы оборвался, но замедлил свое течение.

Взглянув на полки, Феликс виновато вздохнул, предчувствуя интонацию, с которой будут повторены его слова о единственном в мире городе, и приготовился выразить надежду на то, что им повезет в другом месте. Но Рита с неожиданным великодушием улыбнулась ему, тронула за локоть и первой двинулась к выходу.

— Что надо?— раздалось им вслед.

Феликс обернулся. Продавщица стояла за прилавком распрямясь и смотрела на него — не то сердито, не то почтительно, он не понял по ее невыразительному, плоскому лицу.