Дела семейные - Рохинтон Мистри

Отец неизменно находил способ соотнести полемику с Люси. Цитировал из газеты примеры, поясняющие, почему запретны браки с иноверцами. Выдержки из писем читателей выдавались за неопровержимые доводы в пользу запрещения связей между парсами и всеми прочими.

Нариман пробовал воспользоваться утренними дискуссиями. Уговаривал отца пригласить Люси на ланч или на чай, побеседовать с Люси, прежде чем выносить суждение о ней. Отец отказывался — было бы несправедливо, говорил он, подавать надежды бедной девушке. Иногда мать робко замечала, что нужно бы понять, что она за человек. На это отец отвечал, что она может быть прекрасным человеком, может быть любезной и очаровательной, как королева английская, но его сыну она не пара — она не зороастрийка. И точка.

До чего же наивно было с его стороны так долго надеяться, что отец изменит свою точку зрения или что пассивная позиция поможет избежать неприятностей, повысить их с Люси шансы. Он недооценивал запас отцовского упорства, меру его готовности жертвовать семейным счастьем сына во имя принципа.

И тут в газете появилось уничижительное письмо мистера Арджани, и утренним удовольствиям отца пришел неожиданный конец. Выступление соседа по дому выглядело как предательский удар из собственного лагеря. И хотя вначале отец хотел ограничиться одним-единственным письмом в газету и отойти в сторону, игнорируя ропот невежественной толпы, теперь он снова взялся за перо и произвел второй залп.

Он назвал мистера Арджани отличным примером ума, не отвечающего норме, размышления которого никчемны, поскольку не способны объять даже простейшие доктрины веры, уже не говоря о высшем смысле навджоте. Взгляды мистера Арджани, писал он, недостойны обсуждения.

Мистер Арджани с энтузиазмом ринулся в бой. Перепалка становилась все ядовитей, пока не завершилась тем письмом, которое и привело стороны в суд. В письме мистер Вакиль был назван оголтелым расистом, который в своем маниакальном стремлении к чистоте зороастрийской общины не остановился бы и перед физическим уничтожением людей, вступающих в межрелигиозные браки, равно как и их потомства.

Воскресная компания отца пришла к выводу, что настал час подавать в суд на Арджани с иском о восстановлении чести и достоинства. Было решено дать Арджани шанс взять обратно свои слова и извиниться. Тот отказался. Его защиту финансировала группа парсов-реформистов, и, хотя дело он проиграл, реформисты остались довольны широкой оглаской, которую в результате получили их воззрения.

Отец созвал гостей отпраздновать победу. Воскресная компания презентовала ему страницу из «Джамшидовой чаши» — в рамке и под стеклом — с полным текстом извинений Арджани и его признанием своей ошибки.

«Они ведут себя так, будто в крикет выиграли», — думал Нариман, наблюдая ликование. Постановление суда они рассматривали как подтверждение своих взглядов, а не формальное исполнение закона об ответственности за распространение клеветы. Рассмотрение дела в суде вызывало у Наримана смешанные чувства: ему бы не хотелось, чтобы отец проиграл, и в то же время он надеялся, что публичное разбирательство этих фанатических взглядов все же покажет отцу их истинную ценность.

Но искупления не произошло. И теперь, десять лет спустя, когда его родителей уже нет в живых, он вынужден наблюдать, как Люси становится орудием нелепой мести в руках семейства Арджани. Сам Арджани хвастался изощренностью возмездия — нанял в прислуги девушку сына покойного Марзбана Вакиля! Разве это не прекрасно — каждый может следить за драматическими перипетиями отношений между профессором Вакилем и Люси. Вершится поэтическое правосудие, говорил он, намного превосходящее все судебные вердикты.

Если бы Арджани хоть задумался над происходящим! Если бы до него дошло, что покойный отец, с его фанатическими взглядами, первый согласился бы с заклятым врагом, что Люси больше подходит роль прислуги, чем его невестки.

Но Люси зачем это сделала? Он спросил Люси, не из-за денег ли она пошла в прислуги? Он готов помочь ей, нет нужды так унижать себя, он подыщет ей хорошую работу…

Люси с улыбкой покачала головой:

— Разве тебе непонятно, почему я здесь? Ты на третьем этаже, я на первом, и меня это утешает.

Он предупредил ее, что это ничего не даст — они с тем же успехом могли бы жить в разных городах, потому что он сдержит слово и больше не будет видеться с ней.

— Ты попусту растрачиваешь жизнь, ты надрываешься за гроши!

— Я даже не замечаю работу, — опять улыбнулась Люси, — а дети очень милые, все трое. Ты же знаешь, что я люблю детей. Помнишь, какие мы строили планы, Нари? Мы хотели иметь шестерых и даже имена им придумали…

— Прошу тебя, Люси, не терзай меня! — Он зашагал прочь, кипя злостью.

Но каждое утро, уходя на работу, он видел Люси, которая вела в школу трех маленьких Арджани. И слышал, как мистер Арджани кричит ей в окно, чтобы она сама несла их школьные сумки: книги слишком тяжелы для детских плечиков.

— Я не хочу, чтобы мои внуки выросли горбатыми! — кричал он.

Нариман видел, как Люси тащит три сумки с книгами. Прошло совсем немного времени, и однажды Нариман забрал тяжелые сумки у Люси и с тех пор начал провожать ее с детьми до школы.

В полдень Люси полагалось отнести в школу горячий завтрак для детей. В зависимости от расписания лекций, Нариман старался прийти вовремя, чтобы помочь Люси с горячими завтраками, с корзинкой для посуды, с термосами для охлажденных напитков. Мистер Арджани хвалился, что заполучил двух слуг за те же деньги.

Нариман ни на минуту не забывал, что сверху за всем этим наблюдает жена. Его мучила совесть, он знал, что совершает чудовищную несправедливость по отношению к Ясмин. Возвращаясь с работы, он неизменно находил Джала и Куми рядом с матерью — дети всячески старались утешить ее. На него дети не смотрели. И больше не подходили пожелать ему спокойной ночи, когда отправлялись спать.

А Ясмин спрашивала, чем она заслужила такое наказание. Почему он издевается над ней? Зачем женился на ней, если ему так дорога Люси?

— Я проявляю чисто человеческую заботу о Люси — стараюсь помочь ей покончить с этим безумием.

— Ты уверял, что все покончено, еще когда она до ночи пялилась в наши окна. Почему теперь я должна тебе верить?

— Прошу тебя, пойми, если я с ней не буду разговаривать, как я уговорю ее положить конец этой тягостной ситуации?

— Не послушает она тебя. Ты что, не видишь, как она делает из тебя дурака? И внушает тебе чувство вины?

— Может, она и права, — сказал он и тут же пожалел о сказанном, потому что Ясмин потеряла терпение.

— Забудь обо мне. Мою жизнь ты уже искалечил. Подумай о себе, о том, какую репутацию это создает тебе в университете, и о том, как будут относиться люди к нашей маленькой Роксане. На нее падет позор отца.

— В моем поведении нет ничего позорного, — тихо сказал он. — Я считаю, что веду себя достойно с учетом обстоятельств.

— У тебя странные представления о достоинстве! Сначала ты женишься на мне, потом просто бросаешь. Теперь ты бегаешь за ней, как пес в запале. А о чем думает ее семья, почему допускает, чтобы она так унижала себя?

— Семья отказалась от нее, ты же знаешь.

Ясмин долго терпела униженность своего положения, но потом предъявила мужу ультиматум: она заберет Роксану и уйдет из дому, если он не перестанет выступать в качестве ассистента айи. У него есть неделя на размышление.

— Кому от этого будет лучше? — пытался он урезонить ее. — И ты, и наш ребенок — вы окажетесь в трудном положении.

— И у тебя хватает наглости пугать меня трудностями? А сейчас что я имею? Покой и счастье?

Всю неделю он упрашивал ее не осложнять и без того тяжелую ситуацию. Она отвечала, что он пожалеет, что на свет родился, если не прислушается к ее словам. Хватит с нее, теперь она встанет на защиту своих прав, пускай не как жена, но как мать.

— Ну и уходи, — решился он, и впервые в его голосе прозвучала истерическая нота. — Но Роксана нужна мне, и ты ее у меня не отнимешь…

Роксана и Йезад стояли у двери, вглядываясь в темноту комнаты. Роксана ясно слышала, что папа позвал ее по имени.

— Наверное, приснилось что-то, — прошептал Йезад.