Лермонтов: Мистический гений - Владимир Бондаренко

Помнится мне еще, как бы сквозь сон, лицо доброй старушки немки, Кристины Осиповны, няни Мишеля, и домашний доктор Левис, по приказанию которого нас кормили весной по утрам черным хлебом с маслом, посыпанным крессом, и не давали мяса, хотя Мишель, как мне всегда казалось, был совсем здоров, и в пятнадцать лет, которые мы провели вместе, я не помню его серьезно больным ни разу».

Позже, уже в Москве, наняли англичанина. Так что всю европейскую литературу Мишель учил в подлиннике, прекрасно играл на скрипке и фортепиано. Пел. Много рисовал. Увлекался лепкой из крашеного воска. Вылепил однажды целую сцену: бежит заяц, за ним собака, следом охотники. Жаль, не сохранилась такая сценка. В другой раз вылепил сцену из битвы Александра Македонского. С дворовым дядькой Андреем Ивановичем Сокодовым облазил все окрестности Тархан. Залезали даже в пещеры, где прятались от пугачевских войск помещики. Не случайно и написана была история периода пугачевских войн — незаконченный роман «Вадим», всё по воспоминаниям детства. А по вечерам завораживающе смотрел на луну. Притягивала она его. Недаром и назвали Лермонтова позже «Ночным светилом русской поэзии». Выискивал на луне какие-то признаки жизни, может быть, лунного зайца? «Когда я еще мал был, я любил смотреть на луну, на разновидные облака, которые в виде рыцарей с шлемами теснились будто вокруг нее, будто рыцари, сопровождающие Армиду в замок, полные ревности и беспокойства…»

Единственно, не хватало ему русской няньки, рассказывающей русские сказки, напевающей русские песни. Позже сам поэт искренне сожалел об этом: «Наша литература так бедна, что я из нее ничего не могу заимствовать; в 15 лет ум не так быстро принимает впечатления, как в детстве; но тогда я почти ничего не читал. — Однако же, если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях. — Как жалко, что у меня была мамушкой немка, а не русская — я не слыхал сказок народных; — в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности».

У поэта с детства было обостренное чутье к родной природе. Видно, что «с детских лет его душа прекрасного искала». «Шести лет уже он заглядывался на закат, усеянный румяными облаками, и непонятно-сладостное чувство уже волновало его душу, когда полный месяц светил в окно на его детскую кроватку». В 1830 году Михаил Лермонтов писал: «Я помню один сон; когда я был еще восьми лет, он сильно подействовал на мою душу. В те же лета я один раз ехал в грозу куда-то; и помню облако, которое, небольшое, как бы оторванный клочок черного плаща, быстро неслось по небу: это так живо передо мною, как будто вижу».

Отразил юный поэт еще в первых своих стихах и тот лес, который рос по оврагу, где протекала Милорайка. В поэме «Черкесы», написанной в 1828 году в Тарханах, мы читаем:

Свод неба синий тих и чист;Прохлада с речки повевает,Прелестный запах юный листС весенней свежестью сливает.Везде, кругом сгустился лес,Повсюду тихое молчанье.Струей, сквозь темный свод древесПрокравшись, дневное сияньеВерхи и корни золотит.Лишь ветра тихим дуновеньемСорван листок летит, блестит,Смущая тишину паденьем…

Для поддержания здоровья возила его бабушка и на Кавказ, к горячим водам. Первая поездка внука с многочисленной дворней состоялась в 1820 году. Бабушка провезла его по всей России, через Тамбовскую, Воронежскую, Ставропольскую губернии, через казачьи станицы. То-то было впечатлений. Там, у подножия Машука, у родственников Арсеньевых — Хастатовых он и провел целое лето. Может быть, первая поездка и позабылась бы поэтом, но через пять лет, в 1825 году они повторили маршрут. И с тех пор Кавказ уже навсегда вошел в сердце Михаила Лермонтова. «Синие горы Кавказа, приветствую вас! Вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к нему меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе…»

Имея в Тарханах прекрасную библиотеку, Лермонтов, пристрастившийся к чтению, занимался под руководством нанятых учителей самообразованием и овладел не только европейскими языками (английских, немецких и французских писателей он читал в оригиналах), но и прекрасно изучил европейскую литературу в целом.

В Тарханах Мишель Лермонтов стал писать первые стихи. В 1828 году здесь написаны «Черкесы». В 1836 году у Лермонтова была здесь своя творческая «тарханская зима»: написаны драма «Два брата», поэмы «Сашка» и «Тамбовская казначейша»… 16 января 1836 года Михаил Юрьевич писал своему товарищу Святославу Раевскому: «Я теперь живу в Тарханах, у бабушки, слушаю, как под окном воет метель… Пишу четвертый акт новой драмы». Зима стояла снежная и суровая. Он редко выезжал в соседние поместья. Допоздна засиживался за письменным столом. Вот и написались одни из лучших поэм в течение двух месяцев «Тамбовская казначейша» и «Сашка»…

В Тарханах поэта окружала прекрасная среднерусская природа. К барскому дому примыкал старый парк с тремя садами — Дальним, Средним и Круглым. У Среднего сада стоял могучий дуб, его когда-то посадил Лермонтов. Можно вспомнить заодно и дерево, возле которого рассказывал свои предания его предок Томас Лермонт. Два дерева через 600 лет соединились в истории литературы.

Высокий дуб, краса холмов,Перед явлением снеговРоняет лист, но вновь веснойПокрыт короной листовой.И, зеленея в жаркий день,Прохладную он стелет тень,И буря вкруг него шумит,Но великана не свалит;Когда же пламень громовойМогучий корень опалит,То листьев свежею толпойОн не оденется вовек…Ему подобен человек!.. [15]

Сейчас дуб уже свалился, но основание его сохраняется как память о поэте. А у плиты Томаса Лермонта в Шотландии, как мы помним, недавно посадили два молодых дубка.

Не побывав в Тарханах, нельзя понять Лермонтова. О чем бы он ни писал, в какие бы космические, звездные выси ни уплывал, в основе всего — русская земля, русский дом. Находясь под арестом за стихи на смерть Пушкина, возникает его «Когда волнуется желтеющая нива». В одном из самых протестных, вызвавших недовольство императорского света стихотворений «Как часто, пестрою толпою окружен…» (1840), он от этих приличием стянутых масок и бестрепетных рук, забываясь и улетая «вольной, вольной птицей», возвращается в родные места:

…И вижу я себя ребенком; и кругомРодные все места: высокий барский домИ сад с разрушенной теплицей;Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,А за прудом село дымится — и встаютВдали туманы над полями.В аллею темную вхожу я; сквозь кустыГлядит вечерний луч, и желтые листыШумят под робкими шагами…

От имени этой русской земли и хочет бросить дерзко всему высшему свету поэт свой «железный стих, облитый горечью и злостью». Спускаешься по дорожке вниз, к дамбе, и тут тебе появляется сразу беседка тайная. И она на самом деле «близ вод», и над ней и сегодня, как при Лермонтове, свод акаций.