Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг. - Гаралд Граф

Времена сурового обращения с матросами на флоте давно уже отошли в предание. После японской войны, когда началось возрождение флота, отношение к матросам было гуманным и справедливым, основывалось на строгих рамках закона. Случаи, чтобы команда какого‑нибудь корабля ненавидела своих офицеров за плохое обращение, были исключительно редки. За последние десять лет можно указать только на один такой случай, а именно — на «Андрее Первозванном», в бытность там старшим офицером капитана 2–го ранга М. Н. Алеамбарова. Матросов уже никто и никогда не бил, а если обнаруживался подобный факт, то виновный шёл под суд. Большей частью команды кораблей очень любили своих офицеров. Особенно хорошие взаимоотношения в период войны были на «Севастополе», «Гангуте», «Полтаве», «Андрее Первозванном», «Цесаревиче», «России», «Адмирале Макарове», «Баяне», «Богатыре», «Новике», «Десне», «Громе», «Сибирском Стрелке», «Пограничнике», «Генерале Кондратенко», на маленьких миноносцах и подводных лодках.

Будь офицеры более сведущи в политике, они сумели бы после переворота удержать в своих руках команды. Будь они хоть несколько опытны в ораторском искусстве, им было бы легко бороться против пропаганды, которая сплошь и рядом велась совершенно невежественными агитаторами. Выступая перед толпой матросов, эти господа только и могли, что выкрикивать отдельные заученные фразы, вроде: «Товарищи, я такой же, как и вы, рабочий», «я двадцать лет томился на каторге», «я подвергался гонениям царских палачей», «товарищи, не верьте вашим офицерам: офицеры буржуи, золотопогонники, царские опричники»; «углубляйте революцию, стремитесь закреплять её завоевания» и так далее. Слушатели неистово хлопали, и никому в голову не приходило обратить внимание на то, что оратор был прилично одет, упитан и совершенно не походил на рабочего: часто его характерные уши и нос свидетельствовали не столько о каторге, сколько о черте еврейской оседлости.

Офицеры не решались выступать на митингах и перед собраниями команд. Конечно, встречались исключения, и тогда нередко ораторам–евреям приходилось плохо. На одном митинге на «Севастополе» после ответных речей, сказанных командиром и несколькими офицерами, команда готова была побросать «агитателев» за борт. Злополучные ораторы взмолились о защите к тем же офицерам, которые, сжалясь над ними, отправили их на берег с другого трапа, на первой попавшейся шлюпке. Экзальтированные речи капитана 2–го ранга Н. Зубова так действовали на матросов, что они становились на колени и приносили клятву о борьбе за Россию. Речи капитана 2–го ранга П. П. Михайлова способствовали тому, что вокруг него образовалась группа матросов, которая, по приходе флота в Петроград, возмутилась против комиссаров. Адмирал А. В. Развозов имел такое влияние на матросов, что на собраниях обыкновенно выносились решения, предложенные им.

Однако всё это были единичные случаи, а большинство офицеров всё же стояло в стороне от всяких митингов и собраний, которые им претили до глубины души. Осуждать их за это, конечно, нельзя, тем более что теперь определённо можно сказать, что всё равно флот пришёл бы к тому же концу.

Революция выдвинула на первый план социалистическое учение, которое сулило народу жизнь на основах «свободы, равенства и братства». Это был главный козырь революции, притворно–радужные краски которого дурманили простому народу головы. Офицеры не могли не понимать, в какую бездну толкает народ и всю Россию подобный обман. Но для того чтобы обоснованно разъяснять лживость социалистических тезисов, необходимо было их тщательно изучить, а они ни самого учения, ни его истории почти не знали. Впрочем, им всё равно не поверили бы: такое уж тогда было время.

Были случаи, что некоторые офицеры после переворота сами увлеклись кажущейся идейностью и гуманностью социализма, в особенности если им приходилось слышать медовые речи корифеев революции. Но не было случая, чтобы через месяц такой офицер не прозревал, и тогда блестящие речи ему уже не казались такими красивыми и увлекательными. Первые же шаги революционных деятелей были так далеки оттого, что говорилось, что это не могло не бросаться в глаза.

Наконец «праздник революции» окончился, иллюзии рассеялись, и всё свелось к жестокой Гражданской войне, деятельными участниками в которой оказались неизбежно и офицеры. Много пришлось им претерпеть, и прежде всего и всех страдали они. Их силой заставляли сражаться в рядах большевистских армий, угрожая расстрелом не только им самим, но и их семьям. Тем не менее большая часть из них все‑таки бежала и поступила в добровольческие армии. Другие же хоть и покорились, но только в силу обстоятельств и скрепя сердце. Только немногие из морских офицеров, чьи имена все известны, сделались верными клевретами еврейской власти, служа ей не за страх, а ради милостей и наград. В их рядах много старых знакомых по началу революции: А. Максимов, Модест Иванов, А. Зелёный, А. Немитц, С. Кукель, В. Кукель, A. Сполатбог, Н. Пини, В. Винтёр, С. Ставицкий, М. Петров, B. Шельтинга, А. Ружек, Л. Гончаров 1–й, В. Гончаров 2–й, Э. Панцержанский, М. Богданов, А. Ножин и другие.

Так распылилось морское офицерство по белу свету. Кто бедствует, найдя приют на чужбине, кто несёт свой крест в Советской России, униженный и доведённый до полного отупения, а кто спит уже вечным сном после мук в советских застенках или тяжёлой страды Гражданской войны.

Настанет ли время, когда офицеры опять соберутся на родные корабли и подведут итоги всему пережитому? Но будут ли они теми же, не наложили ли на них тяжёлая жизнь и материальные лишения своего неумолимого отпечатка?

Может быть, среди них и окажется такая горсточка, которая любит по–старому флот и найдёт в себе силы приняться за его воссоздание, когда Родина призовёт к этой тяжёлой и ответственной работе.

Перейдём теперь к матросам и постараемся выяснить те причины, которые могли из них создать тот отрицательный тип «матроса», который с первых же дней революции вызвал к себе отвращение и презрение всей России.

Русский флот всегда страдал недостатком природных моряков, выросших на берегу моря, любивших его и не понимавших иначе жизнь, как на палубе корабля. Русский матрос никогда не был определённым типом «моряка–матроса», как, например, матрос английского флота. Тот действительно обладает всеми присущими этому призванию характерными чертами и всею душой предан морю и кораблю. Наш же матрос — это только крестьянин или рабочий, который попал на флот для отбывания воинской повинности.

На флот ежегодно являлись партии новобранцев, случайно туда назначенных. Также случайно их распределяли и по специальностям, руководствуясь лишь степенью грамотности и знанием ремёсел. После короткой строевой подготовки начиналось классное обучение различным теоретическим наукам, вроде физики, электричества, электротехники, радиотелеграфии и других специальных наук, а параллельно — учили грамоте и арифметике. Под влиянием новой обстановки, массы новых впечатлений и учения новобранец сразу терялся и с трудом разбирался во всем. Проходило несколько месяцев, и молодой матрос уже понемногу осваивался, начинал привыкать к новой жизни и разбираться в науках. Он быстро развивался и становился другим человеком.

Среди новобранцев были и такие, которые уже получили до службы начальное образование. Из них выбирались кандидаты на унтер–офицеров, которых особо учили по их специальности в течение двух лет. Эти матросы получали довольно серьёзное образование, которое в некоторых отношениях даже было немногим ниже обще среднего. Таким образом, из них получались уже полуинтеллигенты.

Однако какой бы хороший специалист ни выходил из матроса, всё же он не становился настоящим моряком. Да и не мог стать в такой короткий срок, ибо всё его знакомство с морем ограничивалось двумя–тремя переходами из Кронштадта в Ревель, Гельсингфорс или Транзунд. Имея звание матроса, он оставался глубоко сухопутным человеком. Даже на свою специальность, которую в большинстве случаев матросы очень любили, они смотрели с той точки зрения, насколько она может быть полезной после службы, в частной жизни, а не на корабле. Этим и объяснялось, почему большинство стремилось попасть в машинисты, электрики или радиотелеграфисты и довольно неохотно шло в комендоры, минёры, сигнальщики и так далее. Мысли русского матроса всегда сосредоточивались около родной ему суши, а не чуждого моря.

Это необходимо подчеркнуть, чтобы указать, что матросы тяготились жизнью на кораблях. Как бы хорошо им там ни жилось, они всё же всегда тянулись на берег и оставались в душе теми же крестьянами или рабочими, которыми были до службы.

Плавания, полученное на службе образование, обращение со сложными механизмами и само море — сильно развивали матросов. Через два–три года в них нельзя было уже узнать прежних простоватых крестьянских парней или рабочих: они становились вполне развитыми людьми, способными разбираться во многих явлениях окружавшей жизни.