Стать огнем - Наталья Нестерова

Но в их ночных кошмарах, быстро забываемых, надолго поселятся образы старух; одна суетливая, добрая, вторая — сильная, умная, грозная и желающая их погубить.

Камышины

Марфа работала уборщицей, мыла лестницы и коридоры в заводоуправлении. Привычная к честному труду, она держала вверенное помещение в чистоте. То есть драила ступеньки по нескольку раз в день. Поэтому нажила себе врага — Мотрю, уборщицу, которая прежде отвечала за этот участок, а потом повышение получила — убирать в кабинетах. Мотря поначалу посмеивалась на Марфиным усердием, обзывала деревней и говорила, что надо один раз в день мыть, всю грязь не вынесешь, вон сколько ее в распутицу. Но Марфа знай себе мыла и мыла. Летом и зимой проще было, а весной и осенью с тряпкой и ведром не расставалась. Ей платят за то, чтобы было чисто, значит, чисто должно быть всегда.

На подоконниках лестничных площадок Марфа горшочки с зеленью поставила, маленький палисадник у входа цветами засадила. Мотря возненавидела Марфу лютой ненавистью. Для ненависти преступления необязательны, добрые дела тоже подходят. Чего только Мотря каждому встречному про Марфу не говорила: и что она задницей крутит, ступеньки намывая, чтобы перед мужиками повихляться, у самой-то муж недоумок, и что она дура-дурой, деревенщина, а хитра как лиса, выслуживается — после собраний залу моет забесплатно, а все потому, что на ее, Мотрино, место метит в кабинеты, поближе к начальству.

Однажды Мотря нарвалась на Степана и не сообразила, кому ябедничает. Степан уже был сыт по горло разбирательством со своими коммунарками. Строго-настрого было постановлено: на базар излишки не возить, чтобы в спекулянты не записали! Бабы слово «спекулянт» переделали в «пискулянт» и тайком «пискулянили». На базаре больше прибыли получишь, чем в рабочей заготконторе. Час назад Степан своих пискулянток на рынке отловил и погнал прочь. В том, что бабы убрались, а не спрятались за забором и после его ухода снова за прилавки станут, у Степана уверенности не было. Поэтому он злился, а тут еще какая-то халда про Марфу гадости изрыгает.

Степан схватил Мотрю за плечи, оторвал ее от земли, потряс гневно в воздухе, оглянулся по сторонам, понес к кирпичной стенке здания и припечатал так, что ноги Мотри на полметра от земли болтались.

Марфа все это видела. Захлопнув рот ладошкой и вытаращив глаза, наблюдала. Слов, которые Степан Мотре в лицо кричал, не слышала. И не досмотрела представление, убежала в свою коморку. Тело скрутило так, что пришлось со стоном на корточки сесть, уткнув голову в коленки, обхватив ноги руками. Желание Степана — красивого, давно любимого, защитника наилучшего, отца для ее ребенка наипрекрасного — было нестерпимым, до судорог, тошноты и умопомрачения.

Тогда-то, кое-как оправившись, и приняла Марфа окончательное решение — в коммуну они не поедут.

Науки Степана Мотре хватило почти на месяц, потом она снова пошла языком чесать. Но люди по делам, а не по сплетням составляли мнения. Поэтому от Мотриного злословия Марфе и вреда не было, и хоть какое-то развлечение души имелось. Это как в долгом монотонном труде вдруг появляется раздражитель — например, зудящий прыщ на ноге, и ты отвлекаешься ногу почесать.

Однако именно благодаря Мотре жизнь Марфы, вместе с ней Петра и Митяя, судьбоносно переменилась.

Несколько омских предприятий были объединены в трест сельскохозяйственного машиностроения. Ведущим специалистом прислали из Питера Александра Павловича Камышина, инженера с Путиловского завода. Он прибыл в Омск с женой и дочкой, определился на жительство в один из немногих двухэтажных домов, имевших электрическое освещение, водопровод и канализацию. Александр Павлович искал домработницу и обратился за протекцией к Мотре, мывшей полы в его кабинете. Мотря рекомендовала Марфу. Хотела ей свинью подсунуть — эта деревенщина в глаза не видела городских квартир, оскандалится и будет с позором выгнана.

Вышло в точности наоборот. Марфа у Камышиных прижилась, а Мотре при очередном пересмотре норм труда добавили за ту же зарплату Марфин участок — лестницы и коридоры, еще и попеняли, что зелень в горшках на подоконниках и цветы в палисаднике чахнут.

Марфа не умела любить мужчин. Был, конечно, Степан. Но он как бог, абсолютный и недоступный. В детстве богомольная мать не пускала ее играть на улице, и с мальчишками девочка не зналась. После смерти матери вредная тетка не разрешала Марфе водить хороводы летом, участвовать в зимних забавах, ходить на супрядки, и внимания парней Марфа никогда не удостаивалась. Вышла замуж за Петра — в нем мужицкой силы не больше, чем в развратном подростке. Было несколько соитий со свекром, спасшим ее от самоубийства. Завершились они рождением Митяя. Вот и весь список. Природа, наделив Марфу физической силой и выносливостью, заложила в нее громадный запас любви, которую требовалось расходовать, и Митяй, единственный ненаглядный ребенок, не исчерпывал этот запас.

Настоящую любовь, душевную привязанность, неописуемое удовольствие ответного чувства Марфа пережила с Парасей. Тогда, в беременность и во времена кормления младенцев, две молодые матери всегда были вместе, их сплетение чувств умножало счастье материнства.

Марфа влюбилась в Елену Григорьевну Камышину с первого взгляда. Она ей показалась ожившей «статуткой», так Марфа про себя называла бережно хранимый подарок Степана — фарфоровую статуэтку балерины. Елена Григорьевна была миниатюрна и хрупка, кукольна, игрушечна. На мысль о кукле наводила и ее прическа — одуванчик взбитых, завитых в пружинки, рыжевато-золотистых волос.

Александр Павлович представил Марфу жене и дочери — семилетней Насте, уменьшенной копии матери. Марфа уставилась на руки девочки — у Митяя такие крохотные пальчики были только при рождении.

— Марфа, спасите меня! — пропела Елена Григорьевна. Голос у нее был тонкий, высокий, почти детский. И говорила она с придыханием, подхватывая в середине слова воздух. — Я совершенно беспомощна, домашнее хозяйство для меня непостижимая премудрость.

— Однова за раз не управлюсь, — сказала Марфа.

Камышин ее уже провел по квартире, показал: тут у нас спальня, здесь детская, кухня, ванная и клозет… Везде была грязь, паутина, беспорядок, запущение.

— Простите? — выдохнула дым Елена Григорьевна. Она курила папиросу, вставленную в длинный янтарный мундштук. Сидела в кресле, нога на ногу, откинувшись на спинку, локоть руки с мундштуком стоял подлокотнике.

— За один раз не отмыть все, — пояснила Марфа.

— Вас никто не торопит, — подал голос Александр Павлович. — Елена, ты не могла бы показать Марфе, где у нас ведра, тряпки?

— Не могла бы, — опять затянулась и выпустила дым Елена Григорьевна. — Увы, понятия не имею. А кухарку ты нанял, Алекс?

Муж ей не ответил, обратился в Марфе:

— Разберитесь здесь сами. Если в чулане не найдете орудий труда, возьмите деньги у Елены Григорьевны и купите все необходимое. Мне на завод пора, — попрощался он.

Александр Павлович по фигуре был полной противоположностью жене. Кряжистый, широкоплечий, тулово — коробка, ноги короткие, но сильные, руки точно клещи, лицо грубой лепки. Он походил на купца или ямщика, никак не на столичного инженера.

Елена Григорьевна очаровала Марфу, да и многих очаровывала, это было ее главным занятием. И только муж относился к ней с плохо скрываемым раздражением — наверное, период очарования остался в прошлом.

Через неделю Марфа отмыла квартиру, через две недели стала готовить Камышиным еду, потому что найти кухарку так и не удалось. Через месяц Камышины уже не могли себе представить жизни без Марфы.

Летом ей не составляло труда мотаться от заводоуправления до дома инженера. Митя был в деревне, Петр обитал в шалаше при огороде. Отказавшись от вступления в коммуну, Марфа попросила Степана оформить им участок под огород. Созревший урожай приходилось охранять, чем Петр и занимался. Он увлекся огородничеством и на следующий год, как только кочегарка закрылась, переселился в шалаш. Недалеко от их участка протекала речка Омь, и Петр мог предаваться любимому делу — рыбалке.

Осенью, когда зарядили дожди, работы в заводоуправлении прибавилось, вернулся из деревни сын, Марфе стало трудно бегать туда-сюда. Деревянные тротуары во многих местах прогнили, она однажды поскользнулась и вывихнула ногу, два месяца хромала. Александр Павлович предложил ей уволиться с завода, повысил зарплату прислуги-кухарки и выхлопотал Медведевым квартирку в подвале его же дома. Формально жилье получил Петр. Два помещения — кухня и комната, узкие окна опять-таки под потолком, солнца никогда не бывает, видно только ноги прохожих. Но все-таки это было значительное улучшение жилищных условий, и на новом месте отсутствовала досаждавшая жирная угольная пыль.