Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

«Нужно взять себя в руки. Взять! Нужно определить свою позицию. И главное – раз и навсегда запретить себе срываться и вести себя сдержанно! Иначе! Иначе все может обернуться против меня! А этого допустить нельзя. Взять себя в руки. Не паниковать!» – рассудок и здравый смысл без страха и паники вернулись к Клюфту.

Глава восьмая

Человек – странное существо. Находясь на свободе, он старается получить право на одиночество, устав от рабочих будней. От назойливых вопросов коллег, от пристальных взглядов начальников! От надоедливых оговорок и претензий кондукторов в поезде, от дотошных вопросов милиционеров на улице, человек просто хочет побыть один! Уединиться, закрыться в своей маленькой комнате и полежать в тишине! Полежать и побыть один на один с собой. Этого так хочется любому, испытывающему острую потребность в одиночестве.

Но парадокс: как только человек насильно остается в этом самом замкнутом одиночестве, ему так не хватает этого общения. Сочувствующих слов от коллег, добродушных взглядов начальников, таких нужных подсказок кондукторов и убедительных заверений постовых милиционеров! Человек очень хочет общения! Человек не может быть один! Человек боится быть один, потому что человек – стадное существо!

Павел потерял счет времени. Сколько он находился в полутемном маленьком боксе, было неведомо. Может быть, час. Может быть, два. Но когда Клюфт уснул, сидя на жестком стуле, и неожиданно проснулся от грубого окрика надзирателя где-то в глубине коридора, Павел понял, что сидит в этом тесном тюремном боксе уже целую вечность! По крайней мере, так ему показалось…

Сначала было страшно. Очень страшно. Но вскоре страх улетучился и превратился в какую-то тупую ненависть ко всему происходящему. Ненависть ко всем людям, ненависть к самому себе! Это тупое чувство злобы, беспричинного раздражения вскоре тоже растаяло и перешло в нетерпеливую озабоченность и отрешенность. Клюфту уже было все равно, что с ним будет. Ему просто хотелось, чтобы за ним скорее пришли! Чтобы разъяснили, за что его арестовали, за что его держат, как зверя, в тесной и вонючей клетке-боксе с табуреткой и маленьким столом.

Павел вновь попытался заставить себя дремать. Но спать уже не хотелось. Тем более организм сигнализировал, что пора идти в туалет. Пора освободить мочевой пузырь. Клюфт осознал, что еще немного – и он не вытерпит. Еще немного – и он оправится прямо тут, в углу камеры…

«Почему они не поставили хоть какой-то бачок? Почему узник в этом боксе не может элементарно справить свою нужду?» – Клюфт встал и, размяв затекшие ноги, робко подошел к двери. Он приложил ухо к холодной металлической плоскости и вслушался.

Где-то вдалеке цокали сапоги по каменному полу. Размеренные и нудные. Это ходил надзиратель. Слабые голоса и звяканье ключей. Павел вздохнул и осторожно постучал костяшками пальцев по двери. Выждав минуту, Клюфт снова стукнул. Но никто к его камере не подошел. Тогда Павел начал барабанить сильней. Удар за ударом. Он осмелел и бил в металлическую перегородку что есть силы. Но и это не привлекло внимания надзирателя. Клюфт разозлился. Он развернулся к двери спиной и начал долбить по ней ногой. Удары были такими громкими, что Павлу показалась, его слышит вся тюрьма! На этот раз, на вызов все же откликнулись. К камере подошел человек. Было слышно, что он стоит в нерешительности. Наконец надзиратель отодвинул маленькую перегородку на круглом отверстии и посмотрел в глазок. Павел отошел назад и сел на стул.

– Ты чего долбишь? – рявкнул из коридора недовольный тюремщик.

Клюфт пожал плечами и миролюбивым голосом сказал:

– Так это, понимаете. В туалет охота.

– В туалет говоришь? Из-за этого и долбишь?

– Ну да. Пора бы как. Я же не могу… тут… писать, – попытался пошутить Павел.

Но надзиратель шутки не понял, а если и понял, то своеобразно. Он вставил ключ в замок. Прежде чем открыть дверь, грубо спросил:

– А ты в штаны не пробовал?

Клюфт улыбнулся. Он не видел лица этого человека. Лишь его глаз. Вернее, что-то темное, припавшее к маленькому круглому отверстию глазка. Павел попытался представить, как выглядит надзиратель. Но не успел. Замок щелкнул и в проеме появился огромный мужик с черными, как смоль волосами, большим носом и пухлыми губами. Его маленькие глазки недобро бегали.

– Значит, говоришь, в туалет хочешь? Значит, в штаны не пробовал? Вот сейчас попробуешь!

Надзиратель из-за спины достал большую палку и наотмашь ударил Клюфта по груди. Павел попытался закрыться руками, но не успел. Удар еще удар!

Бац! Бац! Клюфт повалился на пол. Надзиратель склонился над ним и методично осыпал его ударами. Клюфт стонал, стиснув зубы, катался по бетонному полу. Надзиратель бил жестоко. Он даже что-то приговаривал. Но слов Павел не расслышал. Клюфт почувствовал, что больше не может терпеть. Мышцы, сдерживавшие мочу в пузыре, расслабились и горячие струи потекли по ляжкам. Надзиратель продолжал осыпать его тело ударами. Тюремщик остановился, лишь, когда увидел темные пятна мочи на полу.

– Ну вот, а говоришь, в штаны не можешь! Вот оно как! Нассал ведь! И водить никуда не надо! А может, ты еще по большому запросишься? Так я добавлю! Обосрешься! – со злорадством пробормотал надзиратель.

Павел заплакал. Он плакал как ребенок, навзрыд! Тюремщик пнул его и, повернувшись, вышел из бокса. В коридоре он наставительно крикнул, закрывая дверь ключом:

– Еще раз начнешь долбить, выведу и отведу тебя в холодный бокс. Там оболью водой и ссысь потом сколько угодно! Так что сиди тихо и не бузи! Придет время – тебя выведут!

Павел выл как белуга! Он выл не от боли, а от обиды. Выл от несправедливости! Он рыдал от унижения! Катался по полу, вытирая своей одеждой собственную мочу. Он хлюпал носом, размазывая сопли по щекам. Но через пару минут Павел затих. Он просто обессилел. Лежал и слушал, как бьется его сердце. В эту секунду он так хотел, чтобы оно остановилось! Он так хотел умереть! Клюфт пролежал на полу целый час, а может, два. Он не знал, сколько, окончательно потеряв счет времени. Павел вдруг почувствовал, как болит его тело. Было трудно пошевелиться. Мускулы ныли от побоев. Надзиратель не оставил живого места на животе, плечах, груди. Ноги затекли от синяков. Руки, особенно локти, опухли. Павел с трудом поднялся с пола, сел на табуретку и попытался ощупать себя, проверяя, нет ли переломов. Больно прикасаться! Но Клюфт, прикусив губу, старательно трогал себя руками. К счастью, кроме синяков, ссадин и ушибов ничего серьезного не нащупал. Павел откинулся на стену и облегченно вздохнул. Хотелось пить. Губы обсохли и потрескались. Было холодно от мокрых штанов и рубашки. Клюфт хотел встать и подойти к двери, чтобы вновь прислушаться, но не решился. Получить еще порцию ударов деревянной дубинкой не хотелось.

«Как быстро они выбивают покорность. Как быстро ломается человек? Что, в сущности, ему надо? Вовремя сходить в туалет, попить и вовремя лечь на мягкую постель? В этом и есть человеческое счастье? Нет, нет, это счастье животного. Это счастье амебы, счастье собаки, счастье обезьяны, но только не разумного человека! Нет! Нельзя мечтать об этом только потому, что у тебя есть инстинкты. Нет! Так не должно быть! Я сижу тут только несколько часов и уже готов на все, только бы меня не трогали! Сводили в туалет и дали поспать на нормальной кровати. Нет! Это не я! Или это и есть я?! Или я просто не знал себя?! Что я такой вот мерзкий, опустившийся тип, готовый валяться в своей моче и трясущийся оттого, что меня бьют?! Нет, может, я и был всегда таким? Может, все люди, которых я знаю, вовсе не такие уж и хорошие и благородные! Может, их стоит вот так, как меня отходить дубинкой по ребрам и бросить на каменный пол в собственную мочу, и тогда они покажут свое истинное лицо? Нет! Это страшно! Господи! Господи, неужели все так страшно? Нет! Я опять обращаюсь к Богу? Но его ведь нет?! Я ведь не верю в его существование? А что если он есть? А что если он мне мстит за то, что я в него не верил? Нет! Он не может мстить! Бог, он ведь, как говорит этот странный человек Иоиль, добрый и сильный! Он не может мстить какому-то маленькому человеку за то, что он в него не верит! Это мелко! Стоп! Но, а если в Бога не верят тысячи?! Десятки тысяч?! Сотни тысяч?! Если в него не верят миллионы?! Целая страна не верит в Бога?! Что тогда?! Может быть, за это Бог и мстит? Может быть, за это он и гневается? За неверие? Стоп! Нет! Бред! Я схожу с ума! Нет никакого Бога! Иначе он бы не позволил вот так издеваться над невинным человеком! Нет! Не позволил бы!» – Павел вновь с ужасом понял, что путается в своих мыслях.

Его сознание словно разделилось надвое. Два Павла внутри его самого спорили между собой. Один был ярый атеист, агрессивный атеист, не признающий никаких потусторонних сил. Не признающий вообще существование Бога и верующий только в свои силы! И второй Павел – более мягкий и гибкий. Павел-философ, готовый признать, что он верит в Бога, но стесняющийся этой веры. Как будто вера могла повредить его имиджу. Его внешнему виду или его карьере. Хотя этот самый Павел-философ так страдал за веру и надеялся, что Бог простит его и сжалится, и пошлет ему спокойствия, любви и счастья!