Вирус - Цай Цзюнь

– О том, что случилось недавно.

– А что недавно случилось? Это как-то касается меня?

– Нет, Роза, тебя это не касается. Ужасная гадость, тебе лучше ничего не знать. – Я решил не вовлекать ее в наше расследование и продолжил: – Давай лучше поговорим о другом. Например, о твоем прошлом.

– О моем прошлом? Тут нет ничего интересного. Я такая же, как все девушки здесь. – Она огляделась по сторонам.

– А твои родители? Почему они с тобой не живут?

– Они умерли, – спокойно ответила она.

– Прости.

Какой же я нескладный! Цветы не купил, теперь так бестактно ляпнул… Нет, никакая девушка никогда не полюбит меня.

– Ничего. Все люди рано или поздно умирают. Какая разница, когда. Лишь бы не мучиться. Что у двадцатилетних, что у семидесятилетних – жизнь одна. Бывает, человек прожил очень длинную жизнь, а поздравить его не с чем, потому что он не жил, а долго-долго мучился. Если младенец умер, даже не успев заплакать, может быть, это не так уж плохо для него. Кто знает, какие страдания ждали его в будущем. Ну, тебе этого не понять.

Она допила чай и начала раскачиваться в кресле, натягивая веревки, как на корейских качелях.

– Роза, расскажи о себе еще что-нибудь.

– Если тебе и правда интересно, хочешь, я изложу мою жизненную теорию? Человеческая жизнь измеряется не временем. Знаешь, человек, умерший в двадцать лет, не обязательно прожил меньше, чем тот, кто умер в семьдесят. В некотором смысле жизнь можно продлевать бесконечно. Например, мои родители вечно живы в моей душе. Я постоянно помню о них, и в этом смысле они живы. Но это только крошечная, малюсенькая часть жизни, а больше и важнее – это независимое бытие вне сознания других людей. Ход времени традиционно принято считать прямолинейным, но если судить о нем с точки зрения космологии, время способно искривляться, пространство тоже способно искривляться, как в черной дыре. Не надо полагать, что черная дыра – это что-то неимоверно далекое от нас. Может быть, черная дыра здесь – совсем рядом с нами. А может быть, я сама и есть черная дыра. Да нет, я пошутила.

С сомнением покачав головой, я спросил:

– Не понимаю, Роза, ты ведь изучала вычислительную технику. Чего же ты в астрономию подалась?

– Это не астрономия, а философия. В университете, кроме своей специальности, я прослушала курс философии. Меня очень интересуют такие категории, как пространство и время. Ну, хватит об этом.

Она говорила и продолжала качаться, ее лицо то приближалось ко мне, то отдалялось, я видел ее то ясно, то смутно, меня вдруг охватила странная сонливость. Я положил голову на край стола и стал смотреть в окно на ночную улицу. Там толпилось множество людей. В свете цветных неоновых огней весело смеялись красные парни и зеленые девушки, а я смотрел на них, и сонливость все сильнее сковывала меня. В оконном стекле отражалось лицо Розы, оно тоже раскачивалось как маятник больших напольных часов.

Она раскачивалась так равномерно, что мои веки начали двигаться в такт ее движениям. Ее лицо приближалось – я открывал глаза, оно отдалялось – мои веки опускались. А глаза самой Розы были широко открыты, они в упор смотрели на меня и ярко блестели в полутемном зале кафе. В какой-то момент я перестал видеть ее лицо – остались только глаза и ничего более.

Сознание отключилось. Я долго пролежал так, механически закрывая и открывая глаза. Наконец мне почудилось, что Роза протянула руку и нежно коснулась меня.

– Ты не заболел?

Девушка помогла мне подняться. Я ухватился за нее и встал, но смог только слабо перебирать ногами. Так, буквально повиснув на Розе, я потащился к выходу из парка Сяньцзун-линь. Роза остановила такси и спросила:

– Где ты живешь?

Наверное, я что-то ответил, потому что такси куда-то повезло меня. Роза поехала со мной. Прядки ее волос снова ласкали мое лицо, их острые кончики покалывали мне уголки глаз, было немножко больно, но я не мог сказать ни слова, не мог даже пошевелить пальцем: мои глаза были словно заморожены, и нос тоже, а все из-за знакомого аромата ее тела.

Такси остановилось. Роза помогла мне выйти из машины и повела по лестнице. Я с трудом нащупал в кармане ключи и открыл дверь. Роза практически внесла меня внутрь, уложила на софу и даже накрыла одеялом. Потом она тихо, не говоря ни слова, ушла.

Мои глаза все еще продолжали то открываться, то закрываться, совершая равномерные движения, заданные мне маятником Розиного лица. Открыл – закрыл, светло – темно. Наконец мои глаза закрылись и больше не открывались.

ПЯТНАДЦАТОЕ ФЕВРААЯ

Утром я проснулся, лежа одетым под одеялом, в руке у меня был букет белых роз. Ну и видок у меня! Приняв душ, я постепенно пришел в себя.

В моем доме никогда не было вазы для цветов, так что пришлось поставить розы в высокий стакан, в котором я держу зубную щетку. Просто кич какой-то.

Я мучительно пытался припомнить хоть какие-то подробности вчерашнего вечера. Лицо Розы, аромат ее тела. Этот аромат так беспокоил меня, что я опять вспомнил совсем другую девушку.

Сянсян – это значит «аромат».

Я называл ее Сянсян.

Лицом Роза очень похоже на нее, только Роза старше.

Когда я в первый раз увидел Розу, то вспомнил Сянсян, вспомнил ее лицо, ощутил ее аромат.

Я называл ее Сянсян, потому что она от рождения обладала удивительным природным ароматом. От ее тела исходил приятный запах.

Готов поклясться, что своим носом я смог бы учуять и найти Сянсян среди десятитысячной толпы.

Но это совершенно невозможно – Сянсян умерла.

Ей было только восемнадцать лет.

Я помню ее.

В то лето стояла ужасная жара. Сухой палящий зной окутал весь Шанхай, будто нас всех переселили в пустыню. Даже прохлада домов не защищала от жары. Мы с Сянсян училась в одной группе в институте. В нашей компании было человек десять. Однажды мы все, кроме Линь Шу, отправились отдохнуть в деревеньку провинции Цзянсу, расположенную на берегу моря. Все надеялись, что там, у моря, будет легче переносить жару. Мы предполагали пробыть там дня три.

После изнуряющей пятичасовой езды на загородном автобусе мы вышли на берег моря и попали в бескрайние камышовые заросли. Там были большая лагуна и илистое болото, сплошь заросшее зеленым камышом. Эти заросли занимали, наверное, несколько тысяч му.[5] Стоило только забраться в камыши, и чаща так надежно скрывала тебя, что уже никому и не найти. Мы обнаружили в зарослях камыша пятачок сухой земли и поставили там две большие палатки – одну для нас, другую для девчонок.

Кто умел плавать, тут же побежали купаться в лагуне с кристально-чистой водой, а такие, как я, кто не умел плавать, стали с берега ловить рыбу и раков. Здесь было много раков. Конечно, то были не большие омары, а местная мелочь, но водились они в лагуне в огромном количестве. К вечеру мы, наловив раков, сварили их в большом котле, который привезли с собой. Они показались нам гораздо вкуснее омаров, приготовленных в ресторане.

В первый день не случилось ничего.

На второй день вечером я долго ворочался в палатке и никак не мог уснуть. Наконец мне надоело лежать без сна, и я вылез из палатки. Из зеленых зарослей камыша тянуло свежим ветерком, мне захотелось попасть туда – в прохладу. Я снял сандалии и босиком зашлепал по влажной земле, раздвигая густой камыш; тонкие стебли легонько хлестали меня по лицу. Я чувствовал себя невидимкой, поглощенным камышовой чащей. Вокруг колышутся на ветру стены камышей, а высоко вверху – крохотный кусочек темно-синего неба. Небо синее, как вода, но без ряби и волн, а посреди этой синевы медленно плывет круглая полная луна.

Я пошел вдоль маленького ручейка, все так же раздвигая камыши руками. Русло ручья прихотливо извивалось, а я все шагал вдоль него, пока наконец не вышел к маленькому озерцу. Вдруг я услышал всплеск и в свете луны увидел, что здесь кто-то купается.

Одновременно я почувствовал удивительный аромат.

Сквозь камыши я разглядел в воде голову и блестящие мокрые плечи. Я затаился в зарослях, с трудом сдерживая прерывистое дыхание. По воде метались длинные волосы, в сверкающих брызгах мелькали руки и ноги. Девушка купалась так долго, что у меня затекли ноги от неподвижного стояния. Наконец она стала медленно выходить из воды. Сначала я увидел голенькую спинку с маленькими выступающими лопатками, потом показались ее талия, бедра, и вот все ее тело открылось полностью, без остатка, словно она сбросила с себя панцирь. В свете луны мокрая кожа серебрилась нежными бликами.

Я увидел ее лицо.

– Сянсян…

Хотя ей было только восемнадцать, лицо и фигура Сянсян были как у взрослой женщины.

Она оделась, скрыв от меня свои прелести. Потом тихо, но твердо сказала:

– Выходи.

У меня, прятавшегося в камышах, загорелось лицо. Я долго мялся и переминался с ноги на ногу, но потом медленно вышел. Что ей сказать, я не знал. Сердце бешено колотилось. Я ужасно испугался. Вдруг она обвинит меня в посягательстве на дурное дело.