Незадолго до наступления ночи - Жан Жубер

«Так и умереть недолго, — подумал он. — А что, именно так все и происходит: внезапный упадок сил, недомогание, обморок, и в течение всего лишь нескольких минут человек переходит из мира живых в царство мертвых. И испугаться-то как следует не успеешь, только мелькнет в мозгу последняя мысль, да перед глазами столь же стремительно промелькнут образы близких и последняя увиденная тобой сцена или картина… И буду я лежать на полу, бездыханный, бесчувственный, неподвижный, совершенно нелепый, до неприличия неуместный и ненужный среди этого бесчисленного множества книг. Интересно, как отреагирует Марина? Ей будет жаль меня? Или она испугается, станет метаться, не зная, что делать? Скорее всего она сохранит свое обычное хладнокровие, ибо вообще-то кто для нее профессор Брош? Да никто, просто очень пожилой человек, находящийся в таком возрасте, когда умирать самое время, не так ли? Итак, она, вероятно, пойдет в администрацию, чтобы позвать на помощь, такая же невозмутимо-спокойная, какой выглядит всегда, затем к зданию библиотеки, непременно к служебному подъезду, подъедет машина „скорой помощи“ и на седьмой этаж, стараясь по возможности не привлекать к себе внимания, поднимутся санитары, чтобы забрать труп. Они вынесут мертвое тело через неприметную дверь, тщательно спрятав его под простыней. Кто будет сожалеть об уходе профессора из этого мира? Вероятно, сыновья, но чувства тоски и печали они будут испытывать недолго… да и то нельзя быть до конца твердо уверенным в том, что они вообще будут их испытывать… Внуки? Они едва были с ним знакомы… Друзья? По большей части они уже умерли…»

— Вы действительно не хотите сесть? — настойчиво повторила Марина.

— Нет, спасибо… спасибо… Мне уже лучше… Я, пожалуй, пойду потихоньку в кабинет. Не беспокойтесь, все в порядке…

Александр поблагодарил девушку за участие слабой улыбкой и удалился; иногда он был вынужден опираться на стеллажи, но все же следил за тем, чтобы не шататься из стороны в сторону и не спотыкаться, так как он предполагал, что Марина смотрит ему вслед.

В кабинете он немного отдохнул, просто подперев голову рукой, затем взялся за чтение, но читал не очень внимательно, а «по диагонали»: страниц тридцать Брюде посвятил рассмотрению вопроса о крушении всяческих идеологий, таких, как фашизм, коммунизм, христианство, язычество (которое он именовал «религией людоедов»), далее он предрекал неминуемый скорый крах гуманизма, этого «жалобного блеяния», лживого и иллюзорного, а затем пророчествовал, что вскоре «новое варварство» очистит мир от скверны, предав все и вся огню.

В голове Александра слова проносились, будто подхваченные ветром опавшие листья, крутились, образовывали воронки, словно увлекаемые вихрем. Внезапно он ощутил столь сильное отвращение к тексту, такую усталость, что вылез из-за стола и побрел куда-то наугад среди стеллажей; так он шел и шел, пока не дошел до сектора, где он ни разу не бывал; это был запутанный лабиринт с очень узкими проходами, похожими на узкие улочки кварталов «с дурной славой», потому что освещались они такими же слабенькими лампочками, горевшими вполнакала, так что свет проникал не во все углы и закоулки, где сгущалась тьма и где могла бы притаиться уличная шпана, поджидающая припозднившегося прохожего, чтобы напасть на него из засады и ограбить. Время от времени он останавливался, брал в руки какую-нибудь книгу, пробегал несколько строк, иногда прочитывал целый абзац, если стиль автора ему нравился. Хотя немногие книги будили в нем живой интерес, он все же изредка укладывал одну из книг на ту, что уже держал в руке, решив посмотреть ее потом повнимательнее; постепенно у него образовалась целая стопка книг, которую он прижимал к груди; наконец он решил, что ноша стала тяжеловата и взять еще несколько книг или даже всего одну он уже не сможет. Александр вернулся к себе в кабинет, бережно неся свою «добычу» так, словно он нес ребенка или домашнее животное, и с облегчением положил немалый груз на стол.

Александр начал с книги, посвященной описанию верований, бытующих среди малагасийцев, о воскрешении умерших и об их явлениях не в человеческом, а в зверином обличье, в виде животных-оборотней. Хотя книга и увлекла его, усталость взяла свое, и Александр впал в дрему. Голова его клонилась все ниже и ниже, пока не коснулась стопки книг, послужившей ему подушкой, хоть и жестковатой, но все же подушкой, так что он заснул глубоким сном.

В последующие дни усталость и тоскливая скука только усиливались. Перспектива возвращения к чтению дневника Брюде вызывала у Александра отвращение и даже недомогание, которые ему никак не удавалось преодолеть. Однако ежедневно по утрам он продолжал являться в библиотеку, но как только рукопись оказывалась перед ним, он взирал на нее почти с ненавистью. Хотя время шло, и он осознавал, что оно бесполезно утекает у него сквозь пальцы, он не мог решиться развязать тесемки папки.

Снег идти перестал, но небо было по-прежнему серо-пепельного цвета, и свет во дворе-колодце тоже был сероватый. Иногда до слуха Александра доносилось хлопанье крыльев и воркование: это на крыше резвились невидимые голуби. Александр подолгу оставался за столом практически без движения, положив руки на стол ладонями вниз по обе стороны от папки с рукописью, и в конце концов он отталкивал ее от себя, брал одну из книг, лежавших кучей на этажерке прямо перед ним (книги были навалены там одна на другую, напоминая бруствер окопа), и хотя ему было трудно на чем-то сосредоточиться, все же он делал над собой усилие и погружался в чтение. Когда же Александр чувствовал, что начинает уставать, он вновь и вновь отправлялся в «путешествие» по фонду.

Каждый день он открывал для себя новые «территории»; у каждого сектора были свои очертания, свои запахи, свои цвета. Иногда Александр терял «путеводную нить» и тогда шел наугад, ибо даже не мог вернуться назад, и наконец где-то в глубинах библиотеки вдруг натыкался на непреодолимую стену. Во время этих блужданий он обнаружил несколько лестниц, ведущих на другие этажи, и постепенно осмелел настолько, что отважился пуститься в путешествие и по этим переходам «в иные миры».

Александр наткнулся на огромные шкафы и стеллажи, забитые гигантскими старинными томами в кожаных переплетах, углы и корешки которых были словно источены жучками или изгрызены мышами. Александр едва-едва мог поднять некоторые из них; и все же они привлекали его, он прислонял их к шкафам, раскрывал и рассматривал: то были старинные атласы, так называемые портуланы, а также очень старые книги, содержавшие рассказы знаменитых путешественников о странствиях по далеким заморским странам; все издания были обильно украшены гравюрами с изображениями пейзажей, экзотических птиц и животных, совсем как те иллюстрированные журналы, что пылились на чердаке в доме его бабушки.

На тот чердак можно было попасть по очень крутой приставной лесенке, что было делом нелегким и даже опасным. Но Александр любил туда забираться, ибо в этом мирке под крышей, где все углы были затянуты паутиной и на всем лежал слой пыли, было так интересно! И там было тихо-тихо, совсем как в библиотеке… Александр очень быстро утрачивал там представление о времени. Он садился на какой-нибудь ящик, брал в руки иллюстрированный журнал и с замиранием сердца читал рассказы о приключениях в джунглях Центральной Африки или в пустынях Центральной Азии, о путешествиях в загадочные неведомые края. Иногда до его слуха доносились какие-то шорохи, иногда он слышал, как по черепице семенят мелкими шажками голуби, а когда шел дождь, Александр слышал, как по крыше то чаще, то реже барабанят капли. Снизу ему кричали: «Ты где? Иди скорей! Сейчас будем обедать!» Сначала он не отзывался, потому что едва-едва слышал и еле-еле воспринимал голос, настойчиво звавший его. Он не мог вырваться из плена очарования красочных картинок. Однако в конце концов он с сожалением отрывался от них и кричал в ответ: «Я здесь! Сейчас иду!» Потом он спускался вниз, очень осторожно, по головокружительно крутой лестнице, всякий раз испытывая приступ страха, и вновь оказывался в реальном мире.

И вот теперь здесь, в этом секторе библиотеки, где хранились самые древние фолианты, где было очень темно из-за того, что тома были слишком велики и проходы между стеллажами были еще уже, чем везде, Александр вновь испытал те чувства, что он испытывал в детстве, когда предавался сладостным мечтам на чердаке. Никто его не отвлекал, ибо кто бы еще, кроме него, мог зайти сюда, чтобы склониться над этими устаревшими работами, в которых было гораздо больше от поэзии и вымысла, чем от чистой науки! Даже библиотекари, казалось, забыли про эти книги. Однако однажды он все же заметил где-то вдалеке какого-то согбенного старца с убеленной сединами головой и с такой же белой бородой, он брел куда-то нетвердой походкой и вскоре свернул в боковой проход. Александр подумал, что этого старца можно было принять за волшебника, блуждающего по сказочному зачарованному лесу, но про себя тотчас же добавил, что его можно было бы назвать не просто волшебником, а «загнивающим и разлагающимся» волшебником. Как считал Александр, он сам еще не являл взорам окружающих столь явных признаков дряхлости и телесной немощи, упадка сил и увядания всего организма… по крайней мере ему так казалось… Однако он часто задавался вопросом, какими глазами смотрят на него студенты, которых он встречает в библиотеке, в кафе или на улице, особенно же его занимал вопрос, как он выглядит в глазах двух молоденьких библиотекарш. Не пребывал ли он на сей счет в опасном заблуждении, подобно очень близорукому человеку, смотрящемуся в зеркало и видящему там свое отражение, вернее, даже не отражение, а лишь расплывчатые очертания своего силуэта и все же полагающего, что у него есть еще некий шарм, что он еще обладает определенной привлекательностью? Увы, стоит такому человеку надеть очки, и — конец иллюзиям.