Время спать - Дэвид Бэддиэл

Однако, несмотря на то что все дают указания, есть все-таки место в самой глубине секса, где можно в итоге потеряться; лабиринт внутри лабиринта. Иногда его совсем не найти, но чаще всего это вопрос случая. Если ваша эротическая интуиция почти сведена на нет порнографией (это мой случай), то вы чаще всего идете по первому пути: зрительно воспринимаете картинку «сиськи вместе — ноги врозь» и приходите в никуда. То есть куда-то вы приходите — не буду этого отрицать, — но даже во власти грубоватого, очень понятного мне желания я знаю, что это не то. Раньше я находил глубину в запахе (хотя, надо признаться, запах был лишь следствием пресловутого «сиськи вместе — ноги врозь»). А еще в прикосновении, когда рука скользила по моим не прекращающим движение бедрам, чтобы нежно погладить мошонку, когда ноготок едва касался моих ступней, когда язычок осторожно прокрадывался к сероватой впадинке у заднего прохода. Один раз это был звук — она шепнула мне на ухо, чтобы я был осторожнее, потому что родители могут услышать.

Волшебство Дины было в ее коже. Я растворялся в Дине, как в океане плоти. Даже во время прелюдии сквозь грубые перчатки неловкости я чувствовал, что передо мной расстилается необъятный оазис, к которому можно прикоснуться, где можно не опасаться миражей неопределенности, это гора Синай, где нельзя ошибиться. Дина более полная, чем Элис, и когда я с ней познакомился, это было не в ее пользу, но когда прижался к ней всем телом, то понял, что эта полнота — не студенистый слой жира, а просто здоровая кожа, облегающая тело. Я хотел приклеить себя к этой женщине, хотел укутаться в нее, забываясь под мягким пушистым покровом. Когда я вошел в нее, выйдя из тактильного транса, то подумал, что, по крайней мере, нашел удобную подстилку.

Моя остывшая сперма сворачивается в презервативе, валяющемся под прикроватной тумбочкой. Встаю, чтобы выкинуть его. Обычно я наполняю презерватив водой, завязываю узелок и спускаю в унитаз. Лучше всего это делать до наступления утра. Пожалуй. Однажды я наполнил презерватив водой и забыл о нем, оставив у раковины. А потом приходила мама, чтобы сделать генеральную весеннюю уборку, — в итоге я нашел его в эмалированной миске между тюбиком зубной пасты и бритвенными принадлежностями.

В зеркале ванной комнаты, залитой резким светом галогеновой лампы, можно наблюдать незабываемое зрелище: голый усталый мужчина с короткими темно-коричневыми волосами, которые лежат беспорядочными прядями, удивленно моргает, глядя на свой выдающийся живот, а в руках у него болтается воздушный шарик с конкретным проявлением его восторга. Открываю кран: вода наполняет презерватив, приводя в движение белое студенистое вещество. Завязывая узелок, замечаю капельку воды, просачивающуюся сквозь кончик презерватива. Я в панике. На коробке было написано: «Соответствует всем стандартам». «Гинденбург», наверное, тоже соответствовал этим гребаным стандартам. Когда я поднимаю презерватив на свет, то понимаю: мне показалось. К тому же вспоминаю, что Дина бесплодна. Я спускаю воду, наблюдая за тем, как еще один шанс сохранить этого полноватого усталого мужчину для будущих поколений засасывает и уносит в море.

Оборачиваясь, замечаю в зеркале проблеск света над правым виском. Нет, вру: это не проблеск света, а кусочек кожи головы. Элиот, помнится, заметил, что Джон Вебстер «прозревал костяк сквозь кожу»; я только что прозрел костяк сквозь волосы. Создается впечатление, что моя шевелюра — я в этом не уверен, но впечатление создается точно — начинает потихоньку редеть. Наклоняюсь поближе к зеркалу и смотрю на свое отражение, убрав волосы назад и стянув их рукой в пучок. В четырех-пяти миллиметрах от их неровной линии растет одинокий волосок, привет из отдаленного прошлого. И если его собратья отступят еще хоть на миллиметр, то я точно буду знать, что лысею. Не теряю немного волос на макушке, волосы не редеют слегка, нет — я лысею. Черт. Прямо как Вайнона Райдер в «Дракуле» говорила: «Избавь меня от этого умирания».

Замерзший и недовольный, возвращаюсь в постель. Потревоженная Дина отворачивается, что-то бормоча во сне; от нее буквально веет теплом. Подавляю желание обнять ее и согреться теплом ее сомнамбулического костра: надо слишком хорошо знать человека, чтобы можно было позволить себе разбудить его, поднимая температуру собственного тела за его счет. Сразу после секса я лег на спину, а Дина сама положила голову мне на плечо, сказала: «У тебя член „Олд Спайсом“ отдает», — и тут же заснула.

Когда она засыпала у меня на плече, когда ее нога лежала на моей, мне показалось, что Дина заполнила пустоту в моей душе. Теперь я не так в этом уверен.

Даже не знаю, что мне теперь надо. Возможно, я думал, это будет все равно, что переспать с Эллис; но я спал с Элис только в своих мечтах, и это не было похоже на произошедшее сегодня — главным образом потому, что тогда я был один. А теперь, если я отказываюсь от Элис и гуляю с Диной, то у нас уже отношения, а не… даже не знаю что… игра теней. А это, возможно, совсем отдалит меня от Элис.

Мысли роятся в голове, крепко зажатой в тиски утренней бессонницы.

12

Когда я учился в школе (это была школа Джон Лайон в Мидлсексе — одно из тех образовательных учреждений для среднего класса, которые изо всех сил пытаются походить на Итон или Харроу, но преуспевают лишь в том, чтобы набрать как можно больше евреев), все обращали внимание на то, есть ли у тебя к шестнадцати годам модная тачка. Но если с этим выходила промашка, то надо было хотя бы уметь разбираться в машинах — причем с малых лет. Я сам видел ребят, у которых ноги еще до педалей не доставали, но они наизусть знали все технические характеристики самых разных машин, спорили о том, какой двигатель лучше: «кавалье» или «карлтон» (большую часть этих знаний они почерпнули из настольных игр, позволяющих изучать машины, притворяясь, что просто играешь). Те, что не разбирались в машинах, удостаивались презрительного, хотя и несколько странного прозвища «домкрат». Считалось, что это не по-мужски; отсутствие знаний о машинах говорило о том, что ты еще ребенок, а в моей школе с самого первого дня в первом классе нужно было вести себя так, будто тебе лет двадцать шесть. Машины были тогда сродни сексу: знания о них не приносили пользы, поскольку практического применения не находили, но вызывали у сверстников благоговейный трепет. Я даже помню, что Джон Острофф настолько ловко управлялся с этими знаниями, что из его рассказов (тогда он еще не достиг половой зрелости) получалось, будто он регулярно ездил на машине и занимался сексом в каком-то параллельном мире.

Именно поэтому, стоя перед мастерской «Супермашины Морана» на Лэдброк-гроув и выслушивая объяснения механика относительно того, почему мой «доломит» до сих пор не починили, я проклинаю себя — и не в первый раз — за то, что в школе держался особняком.

— Все дело в толкателях клапана, — объясняет он, его панковская челка медленно покачивается.

Я стою перед выбором. Могу поправить свой смокинг, воздеть глаза к небу и неимоверно уставшим голосом спросить: «Какие еще толкатели клапана, чумазый вы мой?»; могу понимающе кивнуть. Я понимающе киваю.

— Что делать будем: обтачивать или восстанавливать? — спрашивает механик.

Продолжаю кивать.

— Ну… А… А что вы посоветуете?

Плохо дело — меня раскусили. Вокруг много людей в зеленых спецовках, которые тут же откладывают свои инструменты, презрительно поглядывая в мою сторону. В глазах механика ясно читается: «домкрат». А еще, кажется, я вижу в них знак доллара.

— Ну… Я бы посоветовал… — (это слово он произносит с явной иронией, пытаясь, наверное, дать мне понять, что по-настоящему разбирающемуся в машинах человеку само слово «совет» неизвестно), — их заменить.

В моем замутненном сознании всплывают какие-то слова механика из «Зеленого флага», которые с этим не особенно согласуются. Ощущение, что я пускаю свое картонное каноэ в бурный поток неизвестной горной реки, — я говорю:

— Э… А мне объясняли, что все дело в распределителе.

Он пристально смотрит на меня, будто предупреждая: «Не надо заводить этот разговор. Даже не пытайся». Тестостерон в воздухе — хоть ножом режь.

— Распределитель мы уже починили, — объясняет он, и в его словах ясно слышится: «домкрат». — Но сгорел он именно из-за толкателей клапана. Видите?

Не вижу — я как слепец, вопиющий в пустыне.

— Вы можете забрать машину хоть сейчас, но если не заменить толкатели клапана, то через пару недель распределитель опять сгорит.

И тут я вспоминаю: точно! Ведь в мастерских не чинят машины. Не чинят, а просто выясняют, что еще с машиной не так. Ремонт тормозов обернется осознанием факта, что подтекает трос акселератора; починка фар приведет к проблемам с выхлопной трубой; а если они не смогут ничего найти, то скажут, что габариты слишком тускло светят.