Восточный проект - Фридрих Незнанский

— Ну, нашел? — с легкой насмешкой спросил Митрофанов, глядя на Вячеслава, бегло осматривающего зал.

— Та без проблем, вон, в баре посидим. — Грязнов показал на стойку бара у противоположной стены зала. Потом обернулся и воскликнул: — А вот и они! Ребята, вы чего? Сколько ждать-то? Знакомься, Георгий… Хотя чего это я? — Грязнов снова заразительно захохотал и хлопнул себя ладонью по залысине. — Вы ж с Саней знакомы! А вот эта красавица — наш главный судебный медик. Представляешь, такая женщина и чем занимается? — Он непринужденно пригнул к себе голову Митрофанова и громко прошептал, чтоб и остальные слышали: — У покойников в задницах ковыряется, фу-у!..

— Ну, Вячеслав! — поморщился Митрофанов. — Ну ты скажешь! Разве можно так о женщине!..

— Та то ж шутка! А ты всерьез, что ли, принял? А вы, надо понимать, Алексей Петрович? — Он простецки протянул руку к Смурову, и тот, не вставая, вяло и даже неохотно пожал ее. — А я Грязнов, Георгию про меня все известно. — Он улыбнулся. — А вот вас не знаю, извините. — И повернулся к высокому и хмурому мужчине.

Тот неопределенно пожал плечами, будто хотел ответить: «Не знаешь, и хрен с тобой, обойдешься», — причем именно на «ты» и вот так, по-хамски. Наконец он поднял голову, и Грязнов сразу заметил у него так называемую «заячью губу» — раздвоение от шрама, словно прятавшееся под крупным, нависающим носом. Обычно такие шрамы под усами прячут. Тем более, если он действительно с Кавказа. Значит, это и есть тот самый «стервятник»? Сейчас и Настя подтвердит. А потом останется получить еще подтверждение от Брони Данина, и «орла», скорее всего, можно будет «паковать».

Другое показалось странным Грязнову. Этот мужик уже увидел Настю и даже рот приоткрыл. Неужто его так завело? Но разве он сам не понимает, что за ним уже тянется скверный хвост? Или на покровителей рассчитывает, на то, что они его не сдадут, отстоят? А если нет? Если не смогут либо не захотят?.. Однако видно, что не боится, значит, уверен в них. Отчего ж тогда не представился, как подобает приличному человеку?.. Ну, теперь давай ты, Настя, не подведи!..

Подошли Турецкий с Настей, поздоровались, не протягивая рук, это Грязнов такой простецкий, а они чтят этикет. Вячеслав сразу предложил отправиться к стойке бара, но Митрофанов неожиданно запротестовал.

— Зачем? Приставим к нам еще пару стульев да и посидим, как люди! Ты не против, Алексей?

Смуров жестом показал, что он не против. Один стул за их столом, кстати, был свободен. Однако «орел» уже встал — был он действительно высоким, выше Турецкого, и галантно, но вместе с тем и настойчиво предложил именно свой стул Насте, а сам встал у нее за спиной. Настя благодарно ему улыбнулась и села, повесив сумочку на спинку стула. О, этот не отвяжется, Настя была права. Но ничего, Бог не выдаст, как говорится, свинья не съест. И не так страшен черт, как его малюют.

Турецкий мысленно прикинул «способности» этого офицера, если судить по привычной для него выправке, и решил, что любая наглость все же должна иметь пределы, да и эти двое — тоже сдерживающее начало. И ему пришло в голову то же самое, что только что Грязнову.

Неужели он ничего не боится? Ну, пусть боязнь — это непрофессиональное, чуждое ему чувство, однако где ж элементарное опасение? Или просто неуверенность? Разве все они тут абсолютно уверены в своей силе, для которой нет противовеса? Либо же они старательно себя уверяют в этом, чтобы действительно не бояться последствий…

Еще два стула были принесены официантом, Грязнов отошел с ним в сторонку и сделал заказ, затем взял стул и сел рядом с Настей. Турецкий сделал то же самое, сев с другой стороны, и таким образом путь к Насте «орлу» был как бы отрезан. Все это они проделали с такой непринужденностью, что офицеру пришлось поневоле устроиться подальше от намеченного объекта, рядом с Турецким.

— Ну, как прошел первый день? — радушно, но хозяйским тоном спросил Митрофанов. — Имеются успехи на нашем трудовом фронте?

«Наш» — он уже отождествлял себя со следственной группой.

— Есть кое-что, — небрежно ответил Турецкий. — Например, установили, что Сальников был убит, а не погиб в авиакатастрофе… — Сказал и замолчал, глядя без интереса на танцующие возле эстрады парочки.

— То есть как это убит? — после неловкой паузы спросил Смуров.

— Элементарно. Скорей всего, из пистолета. Прямо в середину лба. — Турецкий поднял указательный палец и хотел уже поднести его к своему лбу, но словно опомнился и улыбнулся: — На себе, говорят, не показывают. — Он повернулся к сидящему рядом «орлу» и показал тому на лоб, не дотрагиваясь, однако, пальцем: — Вот сюда.

«Орел» даже головы не откинул, но снова нахмурился, промолчал, а скулы его заметно затвердели.

— Разве? — изумился Смуров. — Георгий, ты слышал? А как же это могло произойти? Нет, не могу поверить!.. У вас в самом деле имеются доказательства?

— Представьте себе… Анастасия Сергеевна сегодня пулю вынула из его головы, — скучным голосом продолжал Турецкий. — От пистолета. Калибр — девять миллиметров. Рану, я имею в виду входное отверстие в черепе, аккуратно замаскировали, замазали, а главную улику оставили в трупе, глупо.

— Не понял, вы говорите какими-то загадками. Что именно, по-вашему, глупо? — настаивал Смуров.

Он, видно, напрашивался на обострение. И Грязнов поспешил «на помощь».

— Я полагаю, Георгий, — Вячеслав Иванович словно игнорировал Смурова, — Саня хотел сказать, что те, кому было поручено убийство министра, свою работу, разумеется, выполнили, но грязно. Наследили. И то, что очень нехорошо для убийц, наоборот, очень хорошо для следствия. Я правильно понял твою мысль, Саня?

— Абсолютно, Слава.

— Слушайте, — изображая задумчивость, заметил Митрофанов, — а может, никаких убийц не было? Может, это вам кажется так? Это бывает, по себе знаю, когда все время занимаешься расследованием преступлений, эти уголовники уже повсюду мнятся… Мне ж говорили, что там, рядом с покойным, обнаружили пистолет. И вполне возможно, это он сам.

— А что, разве у него был пистолет? — удивился Турецкий.

— Ну вот, видите, вы даже о такой мелочи не знаете! — будто бы обрадовался Смуров, что подловил следователя. — Конечно, был! А как же иначе? Как он называется, Георгий? Нам же говорил этот… ну, следователь… Харченко, кажется, который был на месте падения самолета, да?

— Говорить-то он говорил, — с сомнением в голосе сказал Митрофанов, — но, скорее всего, это был пистолет не министра, а его охранника. Тот, который позже скончался в больнице. А пистолет-то — «макаров», обычное дело, им другие и не выдают. Министры в карманах оружие не носят, что-то я о таком порядке не слышал. Ты ж вот не таскаешь?

— Я — другое дело, я — не министр, — скромно заметил Смуров и добавил: — Я — всего лишь один из заместителей.

— И вы считаете, — Турецкий с усмешкой уставился на Смурова, — что, оставшись в живых после такой катастрофы, вытащив из огня еще двоих человек, — я ссылаюсь на материалы, собранные следователем Харченко, — министр взял да и застрелился? От отчаянья, надо понимать? — Он произнес последнюю фразу с откровенной насмешкой. — Впрочем, о чем мы спорим, кому, как не вам, первому заместителю, и знать причуды своего шефа, верно? Например, спасать людей в критических ситуациях, а затем впадать в отчаянье и стреляться. Любопытное наблюдение…

— Значит, вы все-таки видели следственные материалы Харченко? — снова «подловил» Турецкого Смуров. — А изображаете этакую невинность! И про пистолет якобы не слыхали, да? Это такая теперь манера у Генеральной прокуратуры вести доверительные беседы? — Лицо Смурова было довольным.

— Генеральная тут ни при чем, о ней разговора нет. Материалы я видел еще в Москве, и они сразу вызвали у меня массу недоуменных вопросов. Между прочим, этого Харченко мне характеризовали как толкового, грамотного работника. Не понимаю, что с ним могло случиться? Но это — другой разговор, не застольный, во всяком случае. А вот другой вопрос меня интересует. По какой причине он ознакомил вас с этими материалами? До конца следствия он не имел права этого делать.

— Но я отнюдь не постороннее лицо! — готов был возмутиться бестактностью Турецкого Смуров.

— Закон есть закон, и он для всех одинаков. В последнее время об этом приходится частенько напоминать.

— Ну хорошо, я готов с вами согласиться. Но какие у вас-то претензии могут быть к нам? Ко мне, к Георгию, а? Мы же не лезем в ваше следствие и не даем советов, хотя могли бы. Но, как вы сами сказали, закон есть закон.

— Во-первых, слова «претензия» я не произносил. Вопросы — другое дело. Как говорят в Одессе, «их есть у меня», можете не сомневаться. А почему закон запрещает знакомить посторонних с материалами расследования, объясню. Чтобы они не могли оказать давления на следователя, только и всего. Как делаете это вы, диктуя, скажем, мне свою версию.