Условия человеческого существования - Дзюнпэй Гомикава

Митико смотрела на нервно бегающие зрачки Кадзи.

— С сегодняшнего дня я стал сообщником убийцы — и по профессии и по национальной принадлежности… — А про себя он добавил: «…и по моральному облику».

— Неправда! — крикнула Митико и почти шепотом спросила: — Кто он?

— Э, нет, имя своего соучастника я не выдам! — принужденно засмеялся Кадзи. — Ну как теперь, скажешь — это тоже только частичка моей работы? Нет уж, теперь рабочие не будут верить ни одному моему слову!

— Ты преувеличиваешь. — Митико тщетно искала слова утешения. — Пройдет время, все выяснится, и они станут тебе доверять.

— Хочется надеяться. Не надо меня утешать, Митико. Не надо хотя бы сегодня, до утра. Это ведь недолго. Пожалуйста, помолчи немного.

Все окаменело в Кадзи. Не было сил говорить, не хотелось думать.

— Плохо… — отрывисто шепнула Митико.

Звенящая тишина поглотила ее голос. Митико печальным, обиженным взглядом смотрела на Кадзи. Ее план брачной жизни не предусматривал таких ситуаций.

— Что плохо? — равнодушно спросил Кадзи.

— С тех пор как появились эти спецрабочие, тебя будто подменили, будто тебя нет совсем, как будто ты ушел…

Кадзи мрачно усмехнулся. Никуда он не уходил и никуда не пришел. В том-то все и дело. Он всегда где-то на полдороге. То он терзается угрызениями совести и ищет себе оправдания, то любуется коленками жены.

— …Я одна борюсь за наше счастье, — Митико говорила медленно, словно находила слова где-то в самой глубине души. — Ты уходишь из дому утром, приходишь вечером. Ты весь день работаешь. А я убираю дом, вожусь на кухне, кормлю кур. Ерунда все в общем… Но все, что я делаю, все связано с тобой. Я верила, что эти пустяки создают тебе дом, помогают тебе… Ведь это все такие вещи, которые может делать и прислуга, правда? Но мне кажется, что, если их делаю я, они приобретают какой-то особый смысл…

Ей хотелось верить, что она строит свое счастье. Так это было или не так, но она верила…

Они молчали и оба смотрели куда-то вдаль, словно оттуда, со стороны, к ним должно было прийти спасение.

— Прости меня, — сказал наконец Кадзи.

В самом деле, не для того же он превратился в сторожевого пса и пособника убийцы, чтобы не знать покоя даже в своей любви.

— Похоже, у меня сдают нервы.

Он приподнялся и привлек ее к себе. Митико прижалась к нему, уткнув голову под его подбородок. Но ответного порыва в себе она не почувствовала. Ей вспомнился тот день, когда они мчались на грузовике сквозь песчаную бурю. Вот так же прижавшись к нему, она была полна предвкушением счастья и благословляла свою судьбу.

Кадзи гладил шелковистые волосы Митико и смотрел на стену, на возлюбленных Родена в объятии, которым они не могли пресытиться. Каким далеким казалось ему теперь это восторженное упоение счастьем!

Через несколько дней, придя утром на службу, Кадзи приложил свою печатку к двум бумагам по вопросу о спецрабочих и отправил их с мальчишкой-рассыльным в контору рудника. Он написал их дома накануне вечером. Митико переписала их начисто красивым почерком на линованной бумаге. «Если твои предложения примут, — с надеждой сказала она, — с тебя свалится половина забот». В одном докладе он предлагал установить спецрабочим такую же заработную плату, как и вольнонаемным, при условии, что отдел рабочей силы будет хранить эти деньги до их освобождения из плена. Во втором содержался проект правил обращения со спецрабочими и обязанностей персонала по обеспечению безопасности пленных.

Рассыльный с бумагами ушел. Кадзи с волнением ждал телефонного звонка от директора. Конечно, он обрушится на Кадзи. «Ты что, считаешь экстренно необходимым внесение этих проектов именно во время штурмового месячника? Чем тратить время на пленных, поразмыслил бы лучше, как поднять выработку остальных, их все-таки больше!» И оба проекта будут отвергнуты. Нет, он еще повоюет за них. После постыдной капитуляции в этом деле с убийством он возьмет реванш здесь. Он заставит директора прекратить злоупотребления властью!

Кадзи ждал звонка. Ну, сегодня-то он горячиться не станет. Последовательно, не торопясь, логикой он припрет директора к стене…

Телефон действительно зазвонил. Кадзи учтиво повернулся к аппарату, будто это был сам директор, и деликатно снял трубку. Но голос, который он услышал, принадлежал не директору. Пост охраны лагеря спецрабочих докладывал, что четыре спецрабочих бежали… У Кадзи пересохло в горле.

Утреннюю смену — двести двадцать человек — сегодня сдавал Окидзима. Ночную смену — двести тридцать человек — принимали утром, после сдачи первой смены, другие сотрудники отдела. В лагере оставалось сто тридцать шесть человек больных и получивших травмы. Таким образом, все пятьсот восемьдесят шесть спецрабочих как будто были налицо. Но при раскомандировке по забоям оказалось, что четырех человек не хватает!

Трудно было предположить, чтобы Окидзима, сопровождавший колонну до проходной, просчитался. За короткий промежуток времени с момента сдачи до раскомандировки сбежать было невозможно. Из лагеря побег тем более немыслим. Оставалась одна версия: бежали из ночной смены. А утром четыре рабочих из вновь прибывшей смены как-то сумели перейти в ночную, только что вышедшую из штольни, чтобы при проверке численность людей сошлась.

Но производственники и слышать не хотели о подобной версии. И охрана и надзиратели в один голос заявляли, что у ограды никаких следов побега нет, а ночью все люди были на рабочих местах.

Окидзима, на котором лежала ответственность за организацию вывода спецрабочих из лагеря, сдачу и прием их от производственников, раскипятился, заявил, что просидит в лагере целый день, но разыщет четверку, которая перешла из утренней смены в ночную, и заставит их сознаться. Кадзи отговаривал его. На этот раз они поменялись ролями: Кадзи пришлось одергивать Окидзиму, до сих пор было наоборот… Кадзи сумел убедить его, что установить имена сбежавших все равно не удастся, даже если попытаться сверить отпечатки пальцев и личные бирки со списком. Они будут называть любые фамилии, какие вздумается, и ничего не докажешь. Сейчас важно не кто сбежал, а как сбежал, доказывал Кадзи.

Когда о побеге доложили директору, он сначала даже улыбнулся — правда, одними уголками рта.

— Что-то частенько у нас стали бегать, — сказал он, поочередно оглядывая Кадзи и Окидзиму; это следовало понимать как намек на недавний увод вольнонаемных рабочих. — Но так как вы, специалисты, надо думать, приняли все мыслимые меры, я, дилетант, не рискую критиковать вас. Подумаем лучше, что мы ответим жандармерии.

— А чего думать? Не можем же мы круглые сутки не спать, сторожить их. Единственное что нужно, это потребовать от персонала производственных участков, чтобы получше смотрели.

— Слушать тошно, Окидзима, — неожиданно резко сказал директор. — Слушать тошно, как ты сваливаешь вину на других. Кто отвечает за побег, ты или Кадзи? Говорить начистоту!

— По отдельности, наверно, никто. А если уж начистоту — война во всем виновата. Впрочем, пусть буду я виноват. Если прикажете, готов держать ответ.

— Очень хорошо. Но я должен тебе напомнить, что главную ответственность перед жандармерией несу я. Так что твоим увольнением тут дело не закончится.

«Ну отчего вы у меня оба такие строптивые?» — говорил директорский взгляд. Как бы ни свирепствовало военное командование, не станет же оно из-за побега четырех пленных расправляться с директором и ответственными специалистами крупного рудника. Но надо, чтобы подчиненные в трудную минуту держали себя, как положено. А эти хорохорятся, как петухи.

Беседа кончилась тем, что Окидзима извинился перед директором.

От директора Кадзи и Окидзима отправились в бараки. Вызвали старост. Окидзима не смог от них добиться ничего, кроме «не знаем» и «не слышали». Хотя это было естественно, хотя ничего другого не следовало и ожидать, притворное выражение неведения и недоумения на лицах старост окончательно вывело из себя и без того взбешенного Окидзиму. От рукоприкладства его удержало только присутствие Кадзи.

— Расстрелять бы сейчас человек пять, как это делается в армейском лагере, и вы бы сразу заговорили! — сказал Окидзима голосом, готовым сорваться на крик. — А здесь бояться нечего, знаете, что расстреливать не будут. Так? Я вас понял, трусы вы ничтожные! Насилия страшитесь, а доброжелательство презираете. Ну так теперь вы у меня познакомитесь с беспощадным насилием! Вы уверены, что удачно задумали и провели свое дело, ловко надули нас. Об одном только вы забыли, не учли, что стоит нам захотеть, и вас завтра же в тех же самых вагонах отвезут назад, в армейский лагерь военнопленных. А захотеть мы можем!

Старосты переглянулись, какая-то тень мелькнула на их лицах, но они молчали. Окидзиму сменил Кадзи.