Судьба, или жизнь дается человеку один раз… - Яков Рахманов

— Ну, ты же мой, мой! — обняла она меня.

— У меня нет права и на йоту быть именно твоим, именно тебя я не достоин!

Я ушел в другое общежитие к своим однокурсникам. Никто ничего не спрашивал. Большинство девушек курса в своем кругу, как я узнал от них через двадцать лет, переживало это событие, осудило меня за измену Милане и, по их мнению, низменный нечестный поступок по отношению к Василию Вячеславовичу, одному из любимых преподавателей и мужу Сары. Милана через полгода вернулась к мужу. Она любила меня. Через пять лет, когда я уже был во Владивостоке, мы встретились. У нас завязалась переписка. У меня предстояла поездка в Новосибирск. Милана собиралась уехать из страны. Вот ее последнее письмо перед отъездом в Израиль.

Лапчена мой милый!

От твоих писем веет такой нежностью, в них весь ты, мне даже душно становится. Ты знаешь, я испытываю такое неповторимое волнение и у меня возникает вихрь эмоций и возникает впечатление, будто бы я иду не на почтамт, а к тебе. И хотя умом четко понимаю, что тебя не может быть там, но сердце не верит. Если мы когда–нибудь встретимся, то только на почтамте! Я только там получаю необходимую мне дозу жизни, любви и, конечно, тоски. Любить и тосковать это совершенно неразделимые чувства. Рядом с тобой (ты же видел) никакой тоски и в помине не было.

Яшка, понимаешь ли ты в принципе, сколько много ты для меня значишь? Ну, я не знаю, можно ли это выразить в письме, чтобы это звучало искренне. Надо видеть твое лицо, глаза, слышать голос. Я повторяю это еще раз, что ты своим появлением снова дал возможность жить. И Нахимцев правильно говорит, что я просто чокнулась со своим Рахмановым. Правда, потом добавляет, что в этом и есть моя прелесть, но это уже не суть важно. Важно то, что раньше ты был для меня в буквальном смысле богом, в котором я в свое время разуверилась. Распалось то, что я себе напридумывала о тебе, а ты оказался просто настоящим мужчиной со всеми достоинствами и недостатками, но все–таки любимым мной мужчиной. И если от веры в бога можно иногда избавиться, то от тебя самого я не смогла избавиться практически все семь лет.

Все годы без тебя я жила совершенно растительной жизнью. Без чувств, желаний, интересов. Без особых эмоций. Я, правда, не знаю, на сколько бы еще меня хватило, если бы вновь не появился ты. Просто не знаю! Зато я знаю точно, что мужа я все–таки оставлю. Как выяснилось, я была слишком самоуверенной, когда говорила, что все образуется, что не собираюсь рушить семью, что все устоится. Все совершенно не так. Я должна быть свободна. И, как я поняла, в мужья–то мне вообще никто не нужен, наверно, даже ты. В теперешней моей семейной жизни теряется гораздо больше, чем приобретается. Тогда мне было все равно, я была угнетена морально, все рушилось прямо на глазах, все, во что я верила (или придумала). Я растерялась, даже не растерялась, а потерялась. Мне стало все равно, кто и куда меня поведет. Однако я довольно быстро поняла, что совершила, скорее всего, непоправимую ошибку. У меня не было сил стряхнуть эти, так называемые «узы». А сейчас все. Больше не могу!

Не вздумай себя винить. Не виноват ты, милое мое создание. Простоя это я такая бешеная баба, просто ты на меня так действуешь. Я никого, кроме тебя, не воспринимаю. Пусть я буду одна, но это все равно будет лучше того, что есть сейчас.

Целую своего славного Лапчену. Очень хочется прижаться к тебе, закрыть глаза и улететь в небытие. Милана * * *

Прошел еще год. Прослушанные спецкурсы, прочитанные учеными–геологами, и забота непосредственных руководителей, также почти неизбежное пребывание в научной среде, вводили почти весь наш курс в науку. Научная среда Академгородка была невероятно привлекательной и захватывающей. Каждого из нас опекал один из ученых Института геологии. Часто это были люди с всемирно известными именами и заслугами. Это была необыкновенная школа. Мы чувствовали себя настоящими исследователями в университетских аудиториях и институтских лабораториях, не говоря уже об исследовательской работе в экспедициях.

Как–то надо было показать рукопись моей статьи академику Кречетову. В институте нам не удавалось встретиться, и он сказал, чтобы я пришел к нему домой после шести вечера. Академики жили в отдельных коттеджах, расположенных в сосновом бору на окраине Академгородка. Когда я пришел, Сергея Борисовича еще не было дома, молодая женщина пригласила меня пройти в гостиную. Я рассматривал ее убранство, фотографии и картины на ее стенах (жена Сергея Борисовича была дочерью известного русского живописца). В гостиную вошел пяти–шести летний ребенок с заплаканными глазами, я поинтересовался, какое горе произошло. Он сказал, что сломался велосипед, и я попросил показать его мне, он куда–то побежал и привел ту женщину, которая меня пригласила войти. Она представилась: «Татьяна», и сказала, что это ее сын Юрка. Втроем мы пошли в гараж, который служил складом для всякого хлама. У велика были пустяковые неисправности: слетевшая цепь и спущенная задняя шина. Мы с «помощью» Юрки поставили на место цепь, заменили ниппель и накачали колесо, и он принялся радостно гонять по коридорам. Я пошел мыть руки, со второго этажа спускался Сергей Борисович с супругой Валентиной Васильевной, они отметили, что я уже успешно успел заняться их хозяйством, я возразил, что это мелочи. После обсуждения рукописи меня не отпустили и оставили до ужина.

Позже Валентина Васильевна пару раз приглашала меня исправить какую–нибудь незначительную поломку, иногда с другом их семьи меня приглашали на обед или ужин. Мы, в общем–то, сдружились с Юркой. Спустя несколько месяцев друг семьи высказал мне, что я веду себя совершенно неадекватно: вожусь только с Юркой и почти не уделяю внимания его матери, а они с Валентиной Васильевной положили на меня глаз, как на вероятного мужа (муж Татьяны погиб в экспедиции два года назад), поскольку ко мне привязался Юрка, а я не противен его матери и, по их мнению, вполне перспективный ученый — против последнего факта не возражал Сергей Борисович. Я понял, зачем был нужен пустяковый ремонт и остальные приглашения. Все это было, с одной стороны, лестно, но с другой — тревожно. В результате положительного выхода в создавшейся ситуации светила прямая ровная дорога в науке, защищенная именем академика, а в случае моего не тактичного отказа все может случиться совсем наоборот. В мои планы как бы не входило жениться на ком–либо, кроме Сары. «А нужна ли мне эта «прямая ровная дорога», если я перспективный и без их участия? — подумал я. — К тому же мне пока никто ничего не предлагал, и нечего дергаться», — и все–таки я стал как можно реже появляться в институте, чтобы не встречаться с Валентиной Васильевной (академик ни разу меня не приглашал), а вскоре я надолго пропал из их поля зрения в очередной экспедиции, во время которой Сергея Борисовича перевели в Москву, и все семейство уехало с ним, кроме младшей дочери, которой надо было оканчивать университет.

Начались семидесятые года XX века. Готовилась большая экспедиция по исследованию закономерностей формирования на огромных просторах Сибири условий среды и морских сообществ, которые существовали в далеком палеозойском времени. В ней должны были участвовать ученые четырех институтов из Новосибирска, Ленинграда и Москвы, которые лучше всех знали химические и минералогические условия образования осадочных пород, особенности животных, которые жили в те далекие времена. Поскольку мои кораллы были одними из главных составляющих донных морских сообществ палеозойских бассейнов всей планеты, а я к тому времени уже неплохо их изучил, меня включили в состав экспедиции. Колымская, а теперь и якутская слава о моих экспедиционных способностях утвердили руководство в этом выборе.

Мне и еще одному сотруднику Института — опытному полевику — поручили составить список необходимого оборудования и продуктов. Недоуменные вопросы вызвали обозначенные в списках два ящика сливочного масла и три мешка муки. Масло, типа того, растает, заплесневеет и т.д. А муки на всякий случай и одного мешка хватит. Я возразил — а как же хлеб печь?

— Какой еще хлеб? — последовал встречный вопрос.

— Обычный хлеб, без всяких примесей. Вкусный и свежий, — с легкой издевкой выдал я.

— Кто это будет делать?

— Ваш покорный слуга.

— Масла–то зачем столько?

— Есть на завтрак с этим хлебом и малосольными хариусами, — добавил я. Такие завтраки при наличии этих компонентов мы практиковали в колымских и чукотских экспедициях.

— Оно все лето без холодильника не протянет, испортится, — посыпались возражения.

Мне надоели эти словопрения, и я заявил: — Хорошо, если мука и масло пропадут, то вы всю их цену запишете на меня. Если же ничего такого не случится, то на меня вообще не пишете никакого «забора».