Арена мрака - Марио Пьюзо

– Не беспокойся, – сказал отец. – Этого хватит надолго. Мы с дочкой стараемся жить очень экономно, и ты это знаешь, Вольфганг.

Вольф, соглашаясь, кивнул и в то же время восхитился про себя хладнокровием старика: этот старый ворюга уже, наверное, сколотил себе на нем состояние!

Прежде чем выйти из комнаты, Вольф вытащил свой тяжелый «вальтер» из ящика письменного стола и сунул в карман пальто. Этот жест всегда производил впечатление на отца Урсулы, внушая ему уважение к любовнику дочери, что тоже нравилось Вольфу.

Когда они выходили из спальни, старик доверительно и по-отечески положил Вольфу руку на плечо.

– На следующей неделе я получу большую партию коричневого и серого габардина. Я закажу для тебя несколько прекрасных костюмов – это будет мой подарок. И если кто-то из твоих друзей захочет купить, я уступлю по хорошей цене. Только из уважения к тебе.

Вольф важно кивнул. Он открыл входную дверь, и Урсула крикнула ему вслед:

– Смотри, осторожнее!

Он вышел из полуподвала и зашагал по улице в направлении клуба «Ратскеллар». Идти ему было только минут пятнадцать, так что времени у него еще оставалось достаточно. Он шел и про себя восхищался стариком. Целый чемодан габардина!

Его собственного! И он сможет его продать без всяких посредников. Он уж постарается. Уж он это дельце повыгоднее обстряпает. Подарит по отрезу Моске, и Кэссину, и Гордону, может быть, даже этому еврею, а взамен получит кое-что более ценное, чем деньги. И еще останется на продажу!

С неплохой выгодой. Конечно, это крохи, но с паршивой овцы хоть шерсти клок.

В «Ратскелларе», большом подвальном ресторане, до войны считавшемся одним из лучших в Германии, он нашел Эдди Кэссина и Моску за столиком, около которого возвышались здоровенные винные бочки. В тени этих гигантских бочек, едва не доходивших до потолка, оба словно нашли себе надежное укрытие от посетителей, заполнивших весь этот похожий на пещеру зал. Тихо играл струнный оркестр, свет был погашен, и небольшие столики, покрытые белыми скатертями, тянулись по всему бесконечному пространству зала, а у дальней стены, в альковах и крохотных кабинетах, теснились снежными табунами, похожими на барашки морских волн.

– А вот и Вольф, цветущее сигаретное дерево! – заорал Эдди Кэссин. Его выкрик перекрыл музыку и рокот голосов и, устремившись к едва видимому в вышине потолку, растворился там. Но никто не обратил внимания.

Эдди перегнулся через стол и зашептал:

– Признайтесь, шаромыжники, что вы сегодня затеяли?

Вольф подсел к ним.

– Решили вот прогуляться по городу, посмотреть, не выгорит ли какое дельце. Если ты перестанешь бегать за каждой юбкой, может, я и тебе помогу слегка подзаработать. – Вольф, хотя и шутил, был озабочен. Он увидел, что Моска уже надрался не хуже Эдди, и это его удивило. До сих пор он не видел Моску пьяным. И подумал: не лучше ли отменить сегодняшний ночной выход?

Но все уже было обговорено – они должны были встретиться с крупными дельцами черного рынка, и, может, им даже удастся узнать, у кого бабки.

Вольф заказал себе выпить и пристально рассматривал Моску, пытаясь понять, в порядке ли он.

Моска заметил его взгляд и улыбнулся:

– Да я приду в себя – два глотка свежего воздуха, и все будет о'кей. – Он старался говорить четко, но язык его не слушался.

Вольф с нескрываемым негодованием покачал головой.

Эдди, пьяно передразнивая его, тоже помотал головой.

– Твоя беда, Вольф, заключается в том, что ты думаешь, будто ты большой умник. Ты хочешь стать миллионером. Вольф, тебе это не удастся.

Хоть ты миллион лет будешь стараться. Во-первых, ты вовсе не умник – а так, просто хитроват.

Во– вторых, у тебя кишка тонка. Ты только и можешь, что бить по морде пленных фрицев. И все!

– И как ты можешь терпеть этого ублюдка? – спросил Вольф Моску нарочито спокойным, обидным тоном. – У него в башке столько девок, что его мозги давно уже размягчились.

Эдди вскочил и свирепо заорал:

– Ты, сраный охотник за окурками!

Моска усадил его на стул. Сидящие за соседними столиками обернулись.

– Спокойно, Эдди, он шутит. И ты тоже, Вольф, хорош! Не видишь, что он пьяный? Когда он напивается, он всех ненавидит. И к тому же он сегодня получил письмо от жены – она пишет, что скоро приедет с ребенком из Англии. Эдди переживает, что ему теперь придется расстаться со всеми своими дамами.

Эдди бросил на Моску пьяно-укоризненный взгляд.

– Это не так, Уолтер. Я действительно доставил ей немало неприятностей в жизни. – И печально уронил голову на грудь.

Моска, чтобы как-то подбодрить его, попросил:

– Расскажи-ка Вольфу о своей горилле.

Вольф выпил виски, и к нему вернулось благое расположение духа. Он усмехнулся, глядя на Эдди.

Эдди сказал торжественно, едва ли не почтительно:

– Я трахаюсь с гориллой! – И стал ждать реакции Вольфа.

– Меня это не удивляет, – сказал Вольф, и они с Моской рассмеялись. – Можно подробности?

Моска слышал, как Вольф что-то говорил, а потом представил его похожему на карлика немцу, и, хотя затхлая атмосфера комнаты опять вызвала позывы рвоты, он пытался вслушаться в разговор и сосредоточиться.

– Его интересуют, – говорил Вольф, – только деньги. Американские купоны.

Немец кивал.

– Я спрашивал, я у всех спрашивал. Но ни у кого нет таких денег. Это я знаю. Я могу купить несколько сотен долларов. Но не больше.

Моска, тщательно проговаривая слова, встрял в их беседу и сказал то, чему его научил Вольф:

– Нет, я хочу продать сразу большую партию.

Как минимум пять тысяч блоков.

Малютка-немец уважительно посмотрел на него, и в его голосе послышались завистливо-алчные нотки.

– Пять тысяч блоков?! Ox-ox-ox! – он мечтательно обдумал эти слова и потом сказал деловито:

– Тем не менее я буду иметь это в виду, не беспокойтесь. Хотите чего-нибудь выпить на дорожку? Фридль! – крикнул он. Из-за двери в соседнюю комнату показалась женская голова. – Шнапс! – выкрикнул немец таким тоном, точно обратился к собаке, приказывая ей сесть. Жена исчезла, потом появилась снова с тонкой белой бутылкой и тремя стаканчиками. За ней в комнату вошли двое ребятишек – мальчик и девочка, светловолосые, розовощекие, с чумазыми личиками.

Вольф присел на корточки.

– Ах, какие чудесные детишки! – воскликнул он, вытащил из своего необъятного портфеля четыре плитки шоколада и протянул каждому по две.

Отец встал между ним и детьми и забрал шоколад.

– Сегодня уже поздно есть сладкое. – И он отнес шоколад к тумбочке, а когда повернулся, руки его были пусты. – Завтра, дети мои!

Дети печально вышли из комнаты. Когда Вольф и Моска подняли свои стаканы, женщина произнесла что-то резкое на диалекте, которого ни Вольф, ни Моска не понимали. Муж бросил на нее угрожающий взгляд.

– Завтра, я же сказал, завтра!

Вольф и Моска вышли на темную улицу, которую освещал желтый свет из единственного окна.

Сквозь стекло до их слуха донеслись голоса мужчины и женщины, переговаривающихся друг с другом с гневом и ненавистью.

Домашний яблочный шнапс, почти такой же крепкий и ядреный, как виски, согрел Моску, но в то же время еще больше замутил его сознание.

Он шел нетвердо и часто спотыкался. Наконец Вольф остановился, взял его за руку и участливо спросил:

– Может, закончим на сегодня, Уолтер, и пойдем домой?

Моска взглянул на мучнисто-белое лицо Вольфа и помотал головой. Они двинулись дальше:

Вольф чуть впереди, Моска за ним, борясь с колким и морозным ветром и приступом тошноты. Он вспомнил, как в тот день Гелла сказала ему то же самое.

Она надела одно из платьев, которые он подарил ей на Рождество. Энн Миддлтон разрешила ему воспользоваться своей одежной карточкой в армейском магазине. Гелла видела, как он достал из шкафа маленький венгерский пистолет и сунул его в карман пальто. Потом спросила тихо:

– Ты не хочешь вернуться на родину?

Он понял, что она имеет в виду. За несколько дней до Рождества отменили запрет на брак с немками, и вот уже прошел месяц, а он еще ничего не сделал, чтобы оформить необходимые бумаги для получения разрешения вступить с ней в брак.

И она знала, что, как только они подадут заявление, им придется покинуть Германию и уехать в Штаты. Он ответил:

– Нет, сейчас я не могу. Мне еще надо отработать полгода по контракту.

Она смутилась и даже как будто оробела и, когда подошла поцеловать его на прощанье, как всегда делала, перед тем как он уходил хотя бы даже на несколько часов, спросила:

– Почему ты не читаешь письма от родных?

Почему ты всегда пишешь им только несколько строк?

Она прильнула к нему, и он почувствовал ее слегка вздувшийся живот и округлившиеся груди.

– Мы же все равно когда-нибудь уедем отсюда, – сказала она.