Лицом к лицу - Виктор Леонов

После короткой стычки с Поляковым лейтенант Гузненков вспомнил свой разговор с контр-адмиралом и его напутствие.

Еще до похода на мыс Могильный из отряда ушли такие признанные следопыты, как Мотовилин, Лосев, Харабрин, а сразу после рейда на Могильный - Радышевцев. Харабрин так и не вернулся к нам после окончания офицерских курсов. Мотовилина перевели в другое подразделение. А Лосев воспользовался тем, что на севере комплектовались экипажи катеров для боевых действий на юге, и подал рапорт о зачислении его в такой экипаж.

На проводы Лосева собрались все ветераны-разведчики. По такому случаю старшина расщедрился и выдал "авансом" из своего неприкосновенного запаса необходимую для проводов норму вина.

Как всегда при таких расставаниях, было шумно. Перебивая друг друга, вспоминали совместные бои и походы, живых и погибших. Глядя на уезжающих, и я вспомнил, как в мастерскую, где в первые дни войны работали я и Саша Сенчук, пришли три Николая и Алексей, как Мотовилин учил нас, еще не обстрелянных разведчиков, азбуке военного дела.

- До сих пор не могу забыть Сашу Сенчука, - сказал я Радышевцеву.

- А Рябова и Даманова? Лосев! Коля Лосев! Помнишь ты своих тезок? - кричал Радышевцев Лосеву.

Лосев опустил голову, потом тряхнул ею, точно пытался отогнать какую-то невеселую думу. Он вышел из-за стола, снял со стены гитару и поднял руку, требуя внимания.

- Помню ли я своих тезок? - глухо спросил он Радышевцева. - Ну слушай, Алексей! Всем слушать...

Медленно перебирая пальцами по струнам, Лосев заиграл знакомый мотив и вдруг запел никогда до этого не слышанную нами песню о себе и своих друзьях:

Жили-служили три друга,

Пой песню, пой!

Рябов, Даманов и Лосев,

Не разольешь их водой.

Певец был явно не в ладах с рифмой и ритмом. Но это нисколько его не смущало. Он вел бесхитростный и правдивый рассказ:

Звали их всех Николаями,

Пой песню, пой!

Первый погиб в первом бою,

А через год - другой...

Лицо Николая Лосева исказилось болью. Будто только сейчас он ощутил горечь давних потерь и скорого расставания со своими товарищами. Всем хотелось его остановить, но никто не решался прервать певца.

- Брось. Коля! - крикнул Степан Мотовилин и вырвал из рук Лосева гитару. Ребята скоро в бой пойдут. Тебя на большие дела провожают, а ты?..

- А я хочу, Степан, чтобы никто никогда не забывал наше братство. Верно я говорю?

- Верно! - поддержал его Радышевцев.

Веселье возобновилось.

Проводили Лосева до пирса. Мотобот, принявший его на борт, ушел в Мурманск, а мы, неожиданно притихшие, возвращались домой. И тут Радышевцев сказал нам:

- Мне тоже скоро придется с вами распрощаться. Я торпедист, дело свое не забыл.

- Алеша, с чего это вдруг? Какая муха тебя укусила?

Но Радышевцев, видимо, не хотел на эту тему распространяться:

- Душа не лежит. А без души - какая служба в разведке?

Через несколько дней мы проводили Радышевцева, а вскоре еще один случай всполошил разведчиков: Черняев, ловкий, разбитной моряк, продал на толкучке часы из трофейного имущества отряда.

Я узнал о проступке Черняева перед первым походом к Варангер-фьорду. И хотя Черняев был включен в группу десантников и уже собрался в дорогу, я, скрепя сердце, применил к нему ту степень наказания, которая намного тяжелее, чем наряд вне очереди или лишение увольнительного отпуска в город. Разведчики считали ее равносильной списанию на берег.

- Старший матрос Черняев! - объявил я перед строем, когда группа десантников уже готова была следовать к пирсу, где нас ждал катер.

Черняев шагнул вперед.

- За присвоение трофейного имущества лишаю вас права участвовать в операции. Сдайте старшине рюкзак, оружие, боеприпасы.

Мы ушли в поход, а Черняев, зная, что его проступок не останется безнаказанным, стал жаловаться оставшимся разведчикам на свою судьбу и на то, что вообще "к нашему брату" придираются по пустякам. Он встретил сочувствие со стороны таких разведчиков, как Поляков и Бызов.

- Ну, продал часы, черт бы их побрал! - возмущался Черняев, обращаясь к своим дружкам в присутствии других разведчиков. - Ну, малость выпил! Так мы ведь, братцы, жизнью рискуем! На волосок от смерти ходим. Неужели на базе не можем чуток повеселиться?

- Ерунда, конечно! - соглашался с ним Бызов. - Что наша жизнь? Как в той арии: "Сегодня ты, а завтра я..."

Ухарь Поляков похлопывал Черняева по плечу:

- Не кручинься, Чернявка! Гляди орлом! А что нам, разведчикам-орлам? День работам - два гулям! Так было, так всегда будет!

Многие считали эти разговоры пустой болтовней и не давали отпора "орлам". Вскоре мы за это крепко поплатились.

Находясь по увольнительным запискам в городе, Бызов, Поляков и Черняев выпили для храбрости и недалеко от здания Дома офицеров затеяли спор с какими-то гражданскими лицами. Вызвали комендантский патруль. К Дому офицеров в это время подходила еще одна группа разведчиков. Еще издали, завидев высокого Лысенко, Бызов вырвался из рук патрулей и крикнул:

- Ваня, полундра!

Не разобравшись, в чем дело, Лысенко кинулся на выручку Вызова и тоже оказался задержанным комендантским патрулем.

Никто не жалел гулевую "тройку" - она себя достаточно скомпрометировала. Переживали за Лысенко, который оказался случайно замешанным в этой некрасивой истории. Разведчики собирались даже коллективно похлопотать за него перед командованием, но Лысенко запротестовал:

- Без адвокатов обойдется...

- Неправда! - возражали ему. - Это касается чести отряда.

- Вперед умнее буду! - упорствовал Лысенко. - Только бы не списали на берег в компании с этой троицей.

- Так и мы не хотим, чтобы тебя путали с этой компанией!

- Разберутся! - отмахивался Лысенко.

Я вызвал для беседы провинившихся разведчиков. Три "дружка" в один голос каялись, намекали на свои прошлые боевые заслуги, обещали исправиться. Лысенко не каялся. Глядя прямо мне в глаза, Лысенко глухо басил:

- Сгоряча не разобрался, что к чему. Это верно. Кабы знал, что это бушует наша знаменитая тройка, - тогда другое дело. Я моряк, и выручать моряка в любых случаях жизни должен. А они, черти, пьяные... Это я уже в комендатуре понял. После драки кулаками не машут. Вот и вся моя вина.

Я слушал эту довольно несвязную речь и понимал состояние Лысенко.

- Больше ничего не скажете? О себе? О товарищах?

- Все сказано. А некоторые товарищи думают, что я должен был пройти стороной. Это неверно...

Мне, как и всем разведчикам, очень хотелось, чтобы Лысенко остался в отряде, и я сейчас думал о том, как расценит проступок разведчиков контр-адмирал, к которому я должен пойти вечером с докладом.

- Тяжелая у вас рука, Лысенко! - Я смотрю на огромные кулаки разведчика и стараюсь придать суровый тон своему голосу. - Такими кулачищами по егерским черепам молотить, а вы... Сгоряча, говорите? Разведчику сгоряча не положено действовать. Идите!