Ирина Дедюхова Армагеддон № 3 - Ирина Дедюхова

У Лены дрогнули колени, но она выстояла и лишь тихо спросила:

— Где?

На дне лифтовой шахты с неестественно подвернутыми ногами в старых суконных ботах лежала персональная пенсионерка области Будякова Мария Матвеевна. Понимая, что ничего больше для ревизорши ей не сделать, что придется согласиться с циничным заключением «несчастный случай», Лена профессиональным взглядом отметила тонкие красные точки на горле Будяковой, будто перед тем, как скинуть старуху в шахту, кто-то несколько минут удерживал ее когтистой лапой за горло над семиэтажной бездной.

Уже подойдя к газику, Лена оглянулась на помпезное, подсвеченное прожекторами здание финансово-промышленной группы. В одном из освещенных окон второго этажа, в крыле, где находилась бухгалтерия, виднелась одинокая женская фигура. Снизу не было видно, кто эта женщина. Поэтому Лене показалось, что в руках она держит неизменную сигаретку, знакомым движением прижимая к груди потертую сумку. Сгустившаяся тьма милосердно скрывала, что по щекам сами собой прокладывали дорожки горячие, соленые слезы.

Поэтический накал

Сгустившаяся тьма милосердно скрывала, что по щекам сами собой прокладывали дорожки горячие, соленые слезы. Все ночное дежурство Седой старался не всхлипывать громко, глядя, как внизу стриженная наголо старая женщина в полосатом халате с номером пытается пришить ему на пиджак пуговицу, висевшую на одной нитке. Она приходила в каждую ночь его дежурства, знакомым движением заботливо поправляя на нем одеяло, стараясь никого не разбудить. Все свои дежурства Седой смотрел на голый затылок старухи, на ее оттопыренные крупные уши с багровыми прожилками и изо всех сил сдерживал рвущийся из самого нутра звериный вой… Слабый свет наступавшего зимнего утра неизменно начинал просвечивать сквозь лысую старушку, она бросала на него взгляд, полный покорного смирения, и исчезала. Только с ее уходом он забывался тяжелым сном без видений. Сном, больше похожим на смерть…

Днем Седого больше всего доставал бабский кружок, сформировавшийся возле Флика. Из их почти конспиративного купе эти бабы сделали какой-то проходной двор. Седой не мог заставить себя поставить на место наглую старуху, которая сразу же влезала в их купе, как только Ямщиков выходил покурить. Как только она с комфортом устраивалась на нижней полке напротив Флика, Седому приходило в голову, что зря он сам не курит, зря. Знает ведь лучше всех, даже лучше Флика и Ямщикова, что на этот раз почти никаких шансов у них не осталось. Поздно все, очень поздно. Потому можно было бы и покурить в тамбуре, чтобы лишний раз не мозолиться об эту старую кочерыжку из восьмого купе. Иногда старуха притаскивала с собой на руках какого-то маленького, пищавшего ребенка и, показывая пальцем на Седого, говорила: «Вот, Сашенька, дяденька в черных очках лежит! Загорает дяденька!» Флик тут же начинал рассыпаться перед куксившимся сопляком, совать яблочки и конфетки… Тогда становилось совсем невмоготу. От злостного табакокурения Седого удерживало только сознание, что если он начнет таскаться за Ямщиковым в тамбур, то сам окажется ничуть не лучше этой гнусной Серафимы Ивановны.

Спокойствие наступало только тогда, когда Флик, наконец, устраивался у себя на полке и засыпал, укутавшись одеялом с головой. Но, как только Луна прокладывала в купе свою дорожку, из ее холодного света к Седому спешила прозрачная лысая старушка, чтобы пришить открученные им за день пуговицы. Он знал, что спрашивать ее ни о чем нельзя, она все равно не ответит. В эти минуты он даже был благодарен Флику, бормотавшему под одеялом в каких-то своих тревожных снах: «Мама… мамочка… мама…»

Закрывшись одеялом с головой, в который раз обдумав ужасное положение, в которое она попала, Марина привычно всплакнула в подушку. Деваться ей все равно было некуда. Хотя с каждым днем все меньше хотелось ехать на Армагеддон. Но денег у нее совсем не было. Не было даже дорожной сумки, да и кошелька тоже не было. Естественно, кожаного бежевого плаща, сапог-чулок с пряжками на лодыжке и светло-зеленого кардигана-джерси не было и в помине. Также не было трусиков с переливающимися бусинками-висюльками, которые она видела на фотографии одной девушки в журнале у Анны. Никогда не было, а теперь уже и не будет. Что толку говорить о каких-то вещах, пусть необыкновенно прекрасных, если даже выхода у нее никакого не было… Надо было ехать со всеми, потому что Марина понятия не имела, куда ей еще можно было бы поехать, если бы она решилась хоть на один самостоятельный шаг в своей короткой жизни, а не тащилась бы, как дура, с Ямщиковым и Седым на этот поганый Армагеддон… Привычно прошептав в глубоком отчаянии «Мама… мамочка… мама…», Марина забылась тяжелым сном.

…Она стояла посреди самой ночи, напоенной прохладой и запахами увядающих трав. Тихий теплый ветер пригибал росшую кустиками высокую траву с мягкими пушистыми головками на тонких стебельках и ласкал обнаженную кожу. Над самой головой низко провисал сверкающий шатер неба, сливаясь с землей у близкого горизонта. Под пение цикад и крики ночных птиц она сделала несколько неуверенных шагов, пока не услышала знакомое шипение: «Явилась не запылилась… Так и быть, садись… Но только молчи! Мне что-то нынче особенно херово.»

Змей лежал грустный и абсолютно трезвый. Пивом от него не пахло, глаза не поблескивали знакомым дерзким огоньком, шкура обвисла и покрылась шершавыми пятнами. Марина робко присела рядом. Змей слегка подвинулся, чтобы она могла устроиться удобнее, но больше никак не прореагировал на ее присутствие, пристально вглядываясь в небо.

— Каждый видит, конечно, то, что хочет… Но для посвященных небо — это, прежде всего, аллея Героев, — почесав хвостом скользкий подбородок, прервал молчание Кирилл. — С панорамами всех сражений, с именами Привратников… Как говорится, с паролями-явками, ксивами-легендами, вплоть до контрольных выстрелов в затылок. Кстати, я на эту тему по видаку Петровича видел очень правильный мультик, «Король Лев» называется. Там вся карта звездного неба трактуется в верном контексте. Возможно, кто-то из сценаристов в Ордене Приврата состоит. Ты, конечно, этот мультик не видела…

— Не видела, — грустным эхом откликнулась Марина.

— Да что ты видела-то? — раздражаясь, ответил змей. — Совсем уже нынче с вами с катушек съехали. Все впопыхах, все автогеном и через задний проход. Только реинкарнивали абы как, пивом напоили и в прицепной вагон сунули. Спасибо большое, паспортом снабдить не забыли. Катись, мол, милая! Развлекись немного!

— Так времени, наверно, не было, — сквозь слезы прошептала Марина, поражаясь, как этот Кирилл все тонко понимает. Главное, единственный, кто ее понимает до конца.

— Совести у них не было, это будет точнее, — конкретизировал ситуацию змей. — И как на твоих спутничков посмотрю… Думаю, а горите вы все синим пламенем! Я сам с такими ублюдками жить не хочу, понимаешь?

— Кира, они хорошие! — горячо, но не слишком уверено заступилась за попутчиков Марина.

— Ладно, не парься, — проворчал змей. — Я из этого бардака только тебя одну терплю без напряга. Чес слово. Остальные — напрягают до крайности! Петрович с катушек съехал окончательно! Пива не носит, зато стишки начал писать… До того довел, что рифмы ему подсказываю. Павиан облезлый. Макака бесхвостая.

— Он пишет… стихи? — виновато переспросила Марина.

— Он только этим и занимается! — зашипел змей, как масло на раскаленной сковородке. — А я этой… дряни… со времен Гомера терпеть не могу! Помнится, достал меня один подонок… как же это он писал?.. А!

Солнце, казалось, упало на землю!Скалы, песок от жары расплавлялись…Триста спартанцев, угрозам не внемля,Прямо из Спарты сюда направлялись!

— И далее — о каждом из трехсот по списку, чтобы никому не было обидно. Кому — частушку, кому — акростих. Такая сволочь! — простонал змей.

— Это Петрович про спартанцев пишет? — с надеждой поинтересовалась Марина.

— Нет! Этот подонок пишет про бабу из третьего купе! — отрезал змей. — Если он начнет писать про триста спартанцев, я его… я ему… с ним… Я этого не вынесу!

— Кирюша, не расстраивайся так! — с глубоким сочувствием выговорила Марина и погладила змея по облезлой шкуре. От ее порыва змей неожиданно успокоился и доверчиво потерся головой о голую коленку Марины.

— Проехали, Мариш. Как видишь, раньше было намного проще: Привратник был всегда один, а прорывающееся в мир Зло — принимало легко идентифицируемое обличье. Ну, что было репу парить при виде Лернейской Гидры, по преданию обитавшей у источника Лерны в Аргосе? Вон она! Экваториальное созвездие, обозначаемое Hya, — продолжил экскурсию по огромному планетарию Кирилл. — Красивое, да? Если это девятиглавое порождение Тифона и Эхидны одним дыханием уничтожало всё живое в округе, то какие могли быть сомнения в том, что вопрос с Армагеддоном поставлен ребром, верно?