Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго

Прогнав непопулярных министров старого короля, Людовик XVI назначил министром Тюрго, очень популярного в кругах физиократов (так в середине XVIII века именовали интеллигенцию). Он приступил к реформам. Словом, царствование начиналось при самых благоприятных предзнаменованиях. Правда, было и одно дурное… Когда в мае 1770 года праздновалась свадьба наследника с австрийской эрцгерцогиней Марией Антуанеттой, то на последний день праздников назначили раздачу подарков народу. Собралась огромная толпа. И дело кончилось, как позднее в России на Ходынке: в давке погибло 132 человека. Впоследствии вспомнили, что на той же Площади Людовика XV, где произошла эта трагедия, были казнены Людовик XVI и Мария Антуанетта и что их тела были захоронены на том же кладбище Мадлен, где и тела жертв 1770 года.

Но, конечно, этот случай – не вина короля. И лучшие люди королевства возлагают на него большие надежды (еще в начале 1789 года Мирабо, пытаясь успокоить беспорядки в Провансе, убеждал марсельцев «не огорчать нашего доброго короля»).

Но при всех добродетелях молодого короля у него был серьезнейший, а иногда роковой для правителей недостаток: он был слабым, нерешительным человеком. Сказывались и психологические травмы детства, и то, что к моменту воцарения он уже 4 года был женат на очаровательной принцессе, но мужем ее так и не стал (это ему удалось только еще через несколько лет, после небольшой операции). Словом, у него был серьезный комплекс неполноценности и неготовность к решительным действиям.

И как многие слабые люди, король хотел казаться сильным, даже суровым; как-то ему случилось обмолвиться одному из друзей, что ему приятнее всего было бы войти в историю как Людовик Суровый.

Он охотно слушал советы и, как многие нерешительные люди, обычно следовал тому совету, который услышал последним. Король обещал Тюрго поддержать его реформы – и очень быстро «сдал» его. Всего через 2 года под давлением королевского двора Тюрго получил отставку и вскоре умер. На его место приходит женевский банкир Неккер, очень талантливый финансист, но государственный деятель гораздо меньшего калибра. Но и он продержался недолго: как только он потребовал увеличить свои полномочия, король отказал, и тот вынужден был подать в отставку. На место министров с характером или хотя бы с планами приходят люди типа Калонна, который, когда королева требовала денег, отвечал: «Мадам, если это возможно – это уже сделано. Если это невозможно – это будет сделано». Конечно, иметь такого министра финансов намного приятнее, но чем это кончится?

Непопулярность системы

Меж тем в обществе нарастало недовольство системой в целом. Это, кстати сказать, проклятье всех реформаторов: пока реформы можно провести – их не проводят, поскольку общество их не поддержит; а когда общее недовольство достигает того уровня, который позволяет провести реформы, – оказывается, что уже поздно. Напомним эффектную формулировку выдающегося мыслителя XIX века Алексиса де Токвиля. На опыте Великой французской революции он писал:

«Опыт показывает, что для дурного правительства наиболее опасен, как правило, тот момент, когда оно пытается преобразоваться. Только гениальный ум может спасти государя, задумавшего облегчить своих подданных после долговременного угнетения. Зло, которое переносилось терпеливо, как нечто неизбежное, кажется невыносимым при мысли, что он него можно избавиться. Тогда, сколько бы злоупотреблений ни устранялось, от этого как будто яснее выступают наружу оставшиеся злоупотребления, и чувство становится более жгучим; зло, правда, уменьшилось, но зато чувствительность возросла…»

Но кто же недоволен больше всех? Вероятно, третье сословие, то, которое вскоре совершит революцию и сметет старый режим? Как бы не так! Больше всех недовольны как раз «привилегированные». Всю первую половину 1780-х годов они приобретали все новые привилегии, а аппетит, как известно, приходит во время еды. Как сказал позже Барнав, один из виднейших деятелей первого этапа революции, «с 1781 года делали все, чтобы возбудить зависть одного класса и разжечь притязания другого; аристократию привели в такое возбуждение, что когда потом вздумали ее сдержать, она вызвала революцию, жертвой которой сама пала».

Притом провинциальная знать видит, что если она и получила новые привилегии, то столичная, версальская и парижская знать имеют больше – они ближе ко двору, ближе к королю и королеве. Вот и прочие просят большего, а если больше не дают – требуют. Попытки властей умерить аппетиты привилегированных не слишком удачны. И все недовольны: двор – тем, что провинциалов ставят с ними наравне; провинциальная знать – тем, что двор получает слишком много, третье сословие пока терпит, но и ему довольным быть не с чего.

В особенности всех раздражает (как это часто бывает) не сам король, а его жена, Мария Антуанетта, которая уже получила прозвище Мадам Дефицит. А тут еще подоспела знаменитая история с «ожерельем королевы».

Акт первый. 12 лет назад, незадолго до смерти Людовика XV, ювелиры Бёмер и Бассенж изготовили лучшее в мире ожерелье для любовницы короля графини Дюбарри. В нем было 650 алмазов на 2800 каратов; цена – 1600 тысяч ливров. Но король умер, его преемник, конечно, не стал платить такие деньги за ожерелье для Дюбарри, и оно осталось у ювелиров. Те в отчаянии: такой капитал лежит мертвым грузом. Королева пару раз намекала мужу, что она была бы не прочь получить это ожерелье в подарок, но оно дороговато даже для французского короля.

1784 год (год постановки «Женитьбы Фигаро») – акт второй. В действие включаются два новых лица: авантюристка графиня Ламотт, уверявшая, что в ее жилах течет – пусть и незаконная – кровь Валуа; и самый аутентичный аристократ кардинал Роган, представитель того знаменитого клана Роганов, девизом которых было: «Королем быть не могу, герцогом – не хочу: я Роган»[2]. Этого было вполне достаточно, чтобы при полном отсутствии способностей быть кардиналом и претендовать на должность великого милостынераздавателя Франции, в которой ему, впрочем, было отказано. Роган очень огорчился: он уже видел себя на месте великих кардиналов Ришелье, Мазарини или Флёри. Тут-то его дорогу и перешла графиня Ламотт.

Она сообщила ему, что королева решила все же купить пресловутое ожерелье, о котором, конечно, знала вся Франция. Но пока хранит это в тайне от короля, а потому просит именно его, Рогана, купить ожерелье на свое имя – с выплатой в рассрочку. Чтобы кардинал не сомневался в полномочиях графини, она добавила, что Мария Антуанетта влюблена: а)…в графиню Ламотт, б) в кардинала. Тот поверил всему. И если при прошлом царствовании высоких постов добивались через любовниц короля, почему бы при нынешнем не добиваться их через любовниц королевы? Ему было устроено ночное свидание якобы с королевой (нашли мало-мальски похожую на королеву модисточку; впрочем, свидание было очень мимолетным, ибо «кто-то идет!»).

Кардинал получил у банкиров ожерелье и отдал его графине. Та преспокойно уехала в Лондон – распродавать его по частям. Она рассчитывала на то, что Роган, поняв, что его одурачили, все же вынужден будет во избежание скандала как-то заплатить ювелирам. Но она недооценила глупость принца. Тот, обиженный, явился к королеве упрекать ее за то, что она не выполняет своих обязательств. Бурное свидание закончилось арестом кардинала, и его отдали под суд.

Здравый смысл говорил, что королева тут ни при чем, но она была непопулярна. Общество приняло сторону Рогана. В моду вошли красно-желтые цвета («кардинал на соломе»), посыпались остроумные анекдоты по поводу всей истории (французы всегда обожали mots), и в конце концов верховный суд Франции, парижский парламент осудил графиню Ламотт, но оправдал Рогана, тем самым дав ясно понять обществу, что, по его мнению, если королева и не была любовницей – чьей бы то ни было, – то в любом случае она дала Рогану право действовать так, как он действовал. Репутация монархов сильно пострадала (кстати сказать, умные люди с самого начала не рекомендовали затевать суд над Роганом). Единственные, кто выиграл от этой истории – ювелиры; Роган вплоть до самой революции выплачивал им в рассрочку стоимость ожерелья.

А к концу того же 1786 года, когда был оправдан Роган, министр финансов, тот самый услужливый Калонн, сообщил королю, что теперь уже и он не может достать денег, и посоветовал обратиться за помощью к «лучшим людям страны», то есть к нотаблям. 29 декабря 1786 года были разосланы приглашения на первое за последние 175 лет «законосовещательное собрание». Оно и стало первым шагом к Революции.

Как так?! Король, вместо того чтобы решать вопросы самому (или поручить их своим министрам), созывает какое-то собрание? Будет решать с ним вместе? «Король подал в отставку!» – заявил кто-то из остроумцев. Это было только острое словцо, mot, однако обстоятельства показали, что это заявление было преждевременным, но отнюдь не бессмысленным, даже не преувеличенным. Действительно, это собрание стало первым шагом к революции и – в конечном счете – к гибели короля. Жозеф де Местр писал (правда, писал задним числом, когда легко быть пророком): «Революция была неизбежна, ибо правительство должно пасть, когда оно вызывает презрение у добрых людей и ненависть у дурных».