Осторожно, волшебное! - Наталья Викторовна Соколова

Шел по тротуару юноша, очень прямой, подтянутый, стройный и строгий, с приметными пестро-светлыми волосами и почти сросшимися бровями, чуть усмехаясь краешком рта, свободно оглядываясь по сторонам. Останавливался то у витрины, то у афиши. А что творилось у него на душе - никто не знал. Он выглядел самоуверенным, пожалуй, даже несколько заносчивым, неприступным.

Огни города светили сухо, решительно, колко, отчетливо, выделяясь на фоне бархатной глубокой черноты. Дуги троллейбусов лениво искрили; так искрит гребень, когда женщина, полуодетая, расчесывает в затененной летней комнате свои распущенные длинные волосы.

- Генацвале! - Никиту окликнул молодой, атлетически сложенный грузин с белозубой, удивительно славной улыбкой под тонкой ниткой усиков и с тугокурчавым, отливающим синевой зачесом,- Извини, дорогой, кончились сигареты. Да нет, одной хватит, что ты, зачем столько... Совсем задарил!

Никита невольно позавидовал его ослепительной улыбке и бодрой осанке, безмятежному настроению. Идет, конечно, куда-то в гости, и там будут ему рады, такой всегда к месту, всем всегда приятен. Его смуглое скуластое лицо, чем-то похожее на туз треф, прямо-таки излучало доброжелательство к миру, к людям и в частности к незнакомому светловолосому прохожему, который отдал, не слушая возражений, всю початую пачку сигарет.

- Спасибо, генацвале! Желаю за это найти то, чего тебе недостает.

- А если мне всего хватает? - самолюбиво вскинул голову Никита,- Если у меня есть все, решительно все, что мне нужно?

- Ну, так не бывает,- грузин рассмеялся. Закурил от огонька зажигалки, с удовольствием затянулся. - Как говорит один мой достопочтенный русский друг, наделенный мудростью I! седовласой бородой: «Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что!» Желаю желаний, которых у тебя еще нет. В пустыне и тамариск кажется деревом, но когда увидишь стройные пальмы оазиса, то не захочешь обернуться на тамариск. Будущее желанье - вот падишах всех желаний. О, круг желаний как круг горизонта - всегда недостижим, всегда впереди. Прощай! - Оглянулся, блеснула белозубая улыбка.--- Или лучше - до свиданья! Мир тесен, кто может угадать... вдруг еще встретимся, пригожусь. Буду рад, дорогой!

И, помахав на прощание рукой, свернул за угол.

Сказочное было так близко. Ты этого не понял, Никита? Не распознал?

Многого ты еще не понимаешь. Ладно, ступай себе дальше.

По соседству с магазином готового платья (на витрине мужчины, в новеньких, с иголочки костюмах, но все без головы, явно сознающие свое превосходство над обыкновенными мужчинами, головастыми) по соседству с «Юным техником» (пестроцветная россыпь деталей конструктора, сплетенье проводов, индустриально-прекрасное двадцатого века) разместился салон, где продавали картины художников, гравюры, эстампы. Что-то мелькнуло знакомое - Никита задержался: кусок Кремлевской стены, пятна листвы, грубыми рельефными мазками написанный ствол дерева, шероховатый, корявый, на переднем плане этюда. Ну конечно, он же видел, как все это рисовал художник в низинке Александровского сада.

В углу стояла подпись. Никите стало любопытно, он перегнулся через поручень и разобрал: «Д. В. Иванов».

«Однофамилец. Опять однофамилец»,- только это и подумал Никита. Ничего больше. И пошел своей дорогой.

Мы не ждем чудесного. Мы не верим в сказку рядом с нами. И именно потому мы ее не видим. Не умеем угадать, что за буквами «Д. В.» скрывается не будничное, заурядное имя-отчество, но совсем другое - «Добрый Волшебник».

Эй, остановись! Оглянись, парень! Сказка - рядом. Сказка - у твоего плеча.

Чудесное - вот оно, рукой подать. До него два шага - ближе, чем до Белорусского вокзала.

Не слышит. Пошел своей дорогой. Пропал в толпе.

Душно. Тошно на душе.

Обычный московский вечер. Некуда себя девать. Ничего необыкновенного, ничего интересного. Все как всегда.

Он перешел на другую сторону и мимо зеленой неоновой «Рыбы», мимо красной неоновой «Обуви мужской» вышел на площадь, где зеленые ждущие точки такси и красные хвостовые огни полукругом уходящих машин, красная буква «М» на станции метро и зелено-красные мазки светофоров в отдалении - все это создавало вечернюю цветовую гамму города, такую привычную для каждого москвича, резковатую и карнавальную, искусственно-елочную.

А если к Мусе зайти? Он не был месяца три. Вон ее окно, освещенное,- значит, дома. Не стоит, она еще подумает... Нет, ничего не подумает, она знает, что с этим покончено. Просто зайти, выпить стакан чаю, посидеть в тишине. Дома Женька занимается с товарищами, даже присесть негде, мать небось на кухне клюет носом.

Ничего не подумает. Муся нельзя сказать чтобы умная - но отчужденность его определяет безошибочно. Чувствует кожей, как кошка.

Уже на лестнице Никита вспомнил, что у Муси ведь живет какая-то девушка, которую к ней пристроил Вадик. Пожалуй, не стоит идти, ни к чему. Встречаться с чужим человеком, знакомиться, вести ничего не значащий разговор - это казалось обременительным, скучным. Совсем не к настроению.

Он начал уже спускаться с лестницы. И неожиданно передумал, повернул обратно. Ему не романы крутить с Мусей, девушка - пусть будет девушка. Он ведь не обязан ее занимать разговором, она ему до лампочки.

Открыла дверь Муся. Ойкнула и прижала ладони к щекам.

- Ты? Вот не думала. Заходи.

Она была в затрапезном халатике, в котором он никогда ее не видел. А в остальном это была все та же Муся - пушистое облачко шоколадных волос, взбитое над удивленно поднятыми тонкими бровями, и красивые карие глаза, умело подкрашенные, большие, блестящие, с покорным, просительным выражением. Портил ее маленький, как будто стесанный подбородок и опущенные углы вялого рта.

- Ты голоден? Сварить тебе кофе?

Она провела его в комнату. Вышла на минуту и вернулась в другом халате, нарядном, знакомом ему, из шелково шуршащей материи.

- У тебя какая-то девушка живет? - спросил 'Никита, хмуря брови.

Зачем он, собственно, сюда явился? Раздражение не проходило.

- Она уехала. Я только что проводила ее до метро.

Комната была как сама Муся - безукоризненно опрятная и наивно-мещанистая, везде было что-то белое, вырезное, дырчатое, подкрахмаленное, красовались пластмассовые безделушки, самые распространенные, из тех, что можно увидеть в каждом магазине, лежали мелко, тщательно вышитые крестом подушки. Свободного места почти не было. Цветы стояли неживые, шелковые, отражаясь в зеркале туалета, тоже захламленного мелочами, забезделу- шеченного. Простой будильник, неожиданный здесь, напоминал о том, что хозяйка комнаты труженица, встает в ранний час. На полочке стояли два-три затрепанных романа о любви, дореволюционного издания, еще с ятями (кажется, они стояли здесь, когда Никита пришел первый раз), и англо-русский словарь. Окно, разубранное, как невеста, все в тюле, слабо пропускало городские огни.

Муся села напротив и