Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Коротеев Николай Иванович

— Здоровы ли вы? — встревожилась хозяйка.

— Здоров. Просто устал…

Он и сам понимал, что отдохнуть необходимо: какая-то тягучая, непривычно тяжелая усталость разливалась по всему телу.

К огорчению хозяйки, так и не позавтракав толком, встал из-за стола…

Он не знал, чем заняться: пробовал читать и не мог сосредоточиться над книгой, принялся было рисовать, и опять ничего не получилось — карандаш, вдруг утратив обычную послушность, валился из рук. Едва дождавшись вечера, лег в постель и сразу забылся, Пережитое не отпускало его даже во сне: оно вставало перед ним с такой зримой выпуклостью, будто пройденное повторялось не во сне, а наяву. И снова летел Журба в Крым, и что-то кричал ему, обернувшись, летчик… Опять он шел по симферопольским улицам, отстреливался на явке… Он видел Астахова, Бондаренко, старого боцмана… Потом из темноты выплыло бледное лицо Красовского и его напряженные, прильнувшие к сейфу руки… Что-то кричал ему Ермаков, и сам он приказывал что-то Иллариону… Темноту разрывали языки пламени, и тут же зарево слизывали крутые волны, из которых вдруг бешеным аллюром вылетали всадники. И, наконец, явилась ему Вера: улыбалась, произносила ошеломляющие, прекрасные слова — как когда- то, вечность назад, прощаясь с ним на пустынном берегу моря. Но теперь почему-то не чувствовал Журба в себе той удивительной легкости, которую сообщали ему слова Веры в реальном их прощании…

Утром Николай встал совершенно разбитый — ломило тело, колкая сухость во рту. Он подошел к окну, прохладная свежесть остудила лицо, показалось, что стало легче.

«Нет, не по мне безделье, — подумал Журба. — От него я устаю с каждым днем все больше. И не послезавтра надо идти к Полякову, а сегодня же, сейчас: он поймет».

Уже когда шел по улице, обнаружил, что забыл побриться. Он решил было вернуться, но, вовремя вспомнив, что на Совнаркомовской, неподалеку от здания ВУЧК, есть парикмахерская, отправился дальше.

… Окно-витрина, украшенное фотографиями красавцев с прилизанными прическами и одинаково бессмысленными лицами, соответствовало убогому салону парикмахерской, в которую зашел Николай. В небольшой комнате перед зеркалом стоял стул, обитый вытертым плюшем, у стены — продавленный диван, колченогий столик.

Высокий худой парикмахер встретил Николая приглашающим жестом; в его больших и печальных глазах мудреца проснулось ласковое нетерпение — в этот час посетители были редки. Он усадил Журбу на стул, быстро и ловко обвязал ему шею белой салфеткой, направил на широком ремне бритву, взбил мыльную, выскальзывающую за край стаканчика пену. И пока проделывал все эти привычные манипуляции, говорил, говорил, говорил… Речь его лилась негромко и мелодично, парикмахер задавал вопросы и тут же сам отвечал на них — это был разговор привыкшего к одиночеству человека:

— Если человеку не нужна борода, значит, ему нужна хорошая бритва, а если нет, значит, он постареет раньше, чем такое захочется его дорогой супруге, дай ей бог здоровья!..

Откинув голову на деревянный валик, Журба бездумно смотрел в зеркало — там отражалась текущая за окном жизнь. Пробежал мальчишка, прогрохотала по булыжнику телега, прошаркал старик с палочкой…

А парикмахер, скобля щеку Журбы, уже перешел к иной теме:

— Боже ж мой!.. И чего только мне ни говорили, когда здесь открылась ЧК! Какой же, говорили мне, приличный клиент захочет брить себя там, где рядом ЧК. Приличный клиент не захочет, чтоб вместе с деньгами тратить еще и нервы. А что с того, я вас спрашиваю, если рядом со мной появилась ЧК? Может, мы мешаем — она мне, а я ей? Но как, скажите вы мне, мы можем мешать друг другу? О, теперь многие завидуют мне, я работаю и совсем не беспокоюсь, как другие, что однажды ко мне зайдет какой-нибудь недобитый петлюрчик и перережет мое горло моей собственной бритвой. Полный враг Советской власти и ЧК не захочет теперь гулять по нашей Совнаркомовской улице!..

Не вслушиваясь в слова говорливого парикмахера, Журба смотрел в зеркало, а вернее — в отраженное нм окно. Что-то непонятное происходило с ним: все ощутимее ломило тело, все большей тяжестью наливалась голова. Хотелось сидеть здесь бесконечно долго, никуда не спешить и ни о чем не думать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Женщина с большим черным ридикюлем остановилась у окна, посмотрела на свое отражение, поправила волосы.

«У кого-то я уже наблюдал такой жест, — вяло подумал Николай. — Да и лицо это где-то видел…» Ему даже не хотелось вспоминать где.

Подставив парикмахеру недобритую щеку, он закрыл глаза. Но неясное, тревожное ощущение опасности заставило его опять посмотреть в окно — женщины там уже не было. Однако тренированная память тут же восстановила, повторила перед ним и знакомый жест, и знакомое лицо. «Где? — требовательно спросил себя Журба. — Где и когда я мог видеть ее?»

Вспомнил: Приморский бульвар, ресторан, за одним столом — он, Илларион и Ермаков, за другим — Астахов, Красовский и эта женщина… Как же фамилия ее?..

К черту фамилию! Астахов говорил потом, что она — враг! «Грабовская, — услужливо подсказала память. — Грабовская…»

И рядом само собой встало услышанное только сейчас, в парикмахерской:

«… Враг не захочет гулять по Совнаркомовской!..»

Забыв о бритье, Николай вскочил — парикмахер едва успел отвести руку с бритвой. Не обращая внимания на его испуганные возгласы, вытирая на ходу мыло с лица, Журба бросился на улицу. Увидел, что женщина быстро идет к зданию ВУЧК, у иодьезда которого только что остановился автомобиль Дзержинского: Феликс Эдмундович уже вышел из машины и, склонившись к шоферу, говорил что-то…

В следующий миг Николаи увидел, что женщина достает из ридикюля пистолет, и понял: прежде чем он догонит ее, произойдет страшное, непоправимое…

— Грабовская! — крикнул на всю улицу. И еще раз: — Грабовская!..

Женщина резко обернулась, поняла: у нее нет времени! И поспешно выстрелила.

В Дзержинского.

Было слышно, как пуля с треском пробила ветровое стекло автомобиля.

Грабовская опять выбросила перед собой руку с пистолетом.

Дзержинский, выпрямившись, смотрел на нее, и такая спокойная сила была в его взгляде, что сразу нажать на спусковой крючок она не смогла. А уже в следующую секунду подоспел Журба…

Все произошло мгновенно — даже редкие прохожие не поняли, что случилось.

Несколько человек из внутренней охраны ВУЧК, встревоженные выстрелом, выбежали на улицу. Опережая вопросы, Дзержинский приказал:

— Всем в вестибюль: незачем привлекать к себе внимание.

Журба вошел в вестибюль последним. Покачнувшись, привалился спиной к стене: мелкая дрожь сотрясала тело, казалось, он не чувствовал ничего, кроме изматывающей, непреодолимой слабости. Впрочем, нет: еще жила в сознании радость — Дзержинский невредим!

— Прошу всех, кто был свидетелем инцидента, — ровно и строго проговорил Дзержинский, — никогда и нигде о нем не вспоминать. Если угодно — это приказ! — Помолчав, счел нужным добавить: — Я бы не хотел, чтоб слух об этом эпизоде дошел до Владимира Ильича. — Председатель ВЧК обвел взглядом сотрудников, негромко сказал: — Срочно пригласите доктора.

Через несколько минут к Дзержинскому уже подбегал бледный, перепуганный доктор.

— Феликс Эдмундович!..

— Со мной ровным счетом ничего, — поморщился Дзержинский и указал на Журбу.

Доктор подошел к Николаю, взял его за руку.

— Пойдемте-ка со мной, голубчик…

— Зачем? — удивленно и беспомощно спросил Журба. — Зачем я должен идти с вами?

— У вас жар. И пульс нехороший.

Журба двинулся за ним на ватных, подгибающихся ногах. Когда поднялись на первый пролет лестницы, обернулся. Дзержинский внимательно и тревожно смотрел на него.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Ну да, я же нарушил приказ… — вспомнил Журба. — И даже не успел объяснить почему… Но главное, что Дзержинский жив и здоров, а все остальное неважно!..»

Феликс Эдмундович на мгновение прикрыл глаза и кивнул ему подбадривая.

… Сквозь мутную, искрящуюся пелену проступало девичье большеглазое лицо, на лоб опускалась мягкая прохладная рука.