Человеческая деятельность. Трактат по экономической теории - Людвиг Мизес

В процессе государственного вмешательства в сбережения и инвестиции Пол в 1940 г. осуществляет сбережения, заплатив 100 дол. государственному учреждению социального обеспечения[Нет никакой разницы в том, сам ли Пол платит эти 100 дол., или закон обязывает заплатить его работодателя. Cм. с. 562563.]. В обмен он получает квитанцию, которая фактически является безусловной долговой распиской государства. Если государство тратит эти 100 дол. на текущее потребление, то не возникает никакого дополнительного капитала и в результате не происходит увеличения производительности труда. Государственное долговое обязательство представляет собой чек, выписанный на будущих налогоплательщиков. В 1970 г. Питер, возможно, должен будет выполнять обещания государства, хотя сам он не получил никакой пользы от того, что Пол в 1940 г. сберег 100 дол.

Таким образом, очевидно, что нет никакой необходимости смотреть на Советскую Россию, чтобы постичь роль, которую государственные финансы играют в наши дни. Дешевый аргумент, что государственный долг не является бременем, потому что мы должны его сами себе, обманчив. Пол 1940 г. не должен его сам себе. Это Питер 1970 г. должен его Полу 1940 г. Система в целом является кульминацией краткосрочного принципа. Политики 1940 г. решили свои проблемы, передав их политикам 1970 г. К этому времени политики 1940 г. будут либо мертвы, либо являться патриархами политики, гордящимися своим удивительным достижением социальным обеспечением.

Рождественским сказкам школы благосостояния свойственна полная неспособность осознать проблемы капитала. Именно этот недостаток делает необходимым отказать им в использовании термина экономическая теория благосостояния, которым они описывают свою доктрину. Тот, кто не учитывает редкость капитальных благ, является не экономистом, а сказочником. Он имеет дело не с реальностью, а со сказочным миром изобилия. Все излияния современной школы благосостояния, подобно работам социалистических авторов, основаны на неявном предположении о существовании изобильного предложения капитальных благ. Конечно, в таком случае кажется несложным найти лекарство от всех болезней, дать каждому по потребностям и сделать всех абсолютно счастливыми.

Разумеется, некоторые поборники школы благосостояния обеспокоены смутными представлениями об имеющихся здесь проблемах. Они осознают, что капитал нельзя трогать, чтобы не причинить вреда будущей производительности труда[Особенно это касается работ профессора Пигу, различных переизданий его книги The Economics of Welfare (см.: Пигу. Экономическая теория благосостояния. М.: Прогресс, 1985) и многочисленных статей. Критику идей профессора Пигу cм.: Hаyek. Profits, Interest and Investment. London, 1939. P. 83134.]. Однако эти авторы не в состоянии понять, что даже простое поддержание капитала зависит от умелого решения проблем инвестиций, что всегда является плодом успешного спекулирования, и что попытки сохранить капитал нетронутым предполагают экономический расчет и тем самым действие рыночной экономики. Остальные пропагандисты благосостояния начисто игнорируют этот вопрос. Не имеет значения, разделяют ли они в этом отношении марксистскую программу или изобретают новые химерические понятия типа вековечного характера полезных вещей[Cм.: Knight F.H. Professor Mises and The Theory of Capital//Economica. 1941. VIII. 409427.]. В любом событии их учения стремятся видеть подтверждение доктрины, которая обвиняет во всех бедах перенакопление и недопотребление и рекомендует расходы как панацею.

Под сильным давлением экономистов некоторые пропагандисты благосостояния, а также социалисты признают, что снижения общего уровня жизни можно избежать только путем сохранения уже накопленного капитала и что экономические улучшения зависят от накопления дополнительного капитала. Впредь, говорят они, сохранение капитала и накопление нового капитала будет задачей государства. Они больше не будут зависеть от эгоизма индивидов, озабоченных исключительно своим собственным обогащением и обогащением своих семей; власти будут решать эту задачу с точки зрения общего блага.

Самое же главное здесь это как раз действие эгоизма. В системе неравенства эгоизм побуждает человека экономить и всегда инвестировать свои сбережения так, чтобы наилучшим образом удовлетворить наиболее насущные нужды потребителей. В системе равенства этот мотив исчезает. Сокращение потребления в непосредственном будущем является ощутимым лишением, ударом по эгоистическим замыслам индивидов. Приращение запаса в более отдаленные периоды будущего хуже осознается средним интеллектом. Кроме того, его благотворные последствия в условиях системы государственного накопления рассредоточены так тонко, что вряд ли покажутся человеку соответствующей компенсацией за то, от чего он должен отказываться сегодня. Школа благосостояния блаженно полагает, что ожидание того, что плоды сегодняшних сбережений в равной степени достанутся всему будущему поколению, направит эгоизм каждого на увеличение сбережений. Она становится жертвой последствий иллюзии Платона, что если людям не давать знать, родителями каких детей они являются, то они воспылают родительскими чувствами ко всему подрастающему поколению. Школа благосостояния поступила бы мудрее, если бы внимательнее отнеслась к замечанию Аристотеля о том, что скорее всего родители будут одинаково безразлично относиться ко всем детям[Cм.: Аристотель. Политика//Аристотель. Политика. Афинская полития. М.: Мысль, 1997. С. 58 и далее.].

Для системы, которая не может воспользоваться экономическим расчетом, проблема сохранения и увеличения капитала является неразрешимой. Так, социалистическое сообщество не имеет способа удостовериться, увеличивается или снижается его капиталовооруженность. Однако в условиях интервенционизма и в социалистической системе, которые еще могут воспользоваться экономическим расчетом на основе цен, установленных за рубежом, все еще не так плохо. Здесь по крайней мере еще можно понять, что происходит.

Если в такой стране существует демократическая форма правления, то проблемы сохранения капитала и накопления дополнительного капитала становятся главными вопросами политического противостояния. Всегда будут существовать демагоги, утверждающие, что на текущее потребление можно направить больше, чем собираются это сделать те, кто находится у власти или другие партии. Они всегда будут готовы заявить, что в нынешней чрезвычайной ситуации не может идти речи о накоплении капитала на будущее, а, наоборот, полностью оправдано проедание части уже имеющегося капитала. Множество партий будут стараться превзойти друг друга, обещая избирателям большие государственные расходы и в то же время сокращение всех налогов, которые не обременяют исключительно богатых. В эпоху laissez faire люди смотрели на государство как на институт, функционирование которого требует денежных расходов, покрываемых с помощью налогов, выплачиваемых гражданами. В индивидуальных бюджетах граждан государство было одной из статей расходов. Сегодня большинство граждан смотрят на государство как на орган, раздающий блага. Наемные рабочие и фермеры ожидают получить от казначейства больше, чем их вклад в доходы. В их глазах государство дает, а не забирает. Лорд Кейнс и его последователи рационализировали эти популярные убеждения и возвели их в ранг квазиэкономической доктрины. Расходы и несбалансированные бюджеты представляют собой просто синоним проедания капитала. Если текущие расходы, сколь полезными бы они ни считались, финансируются с помощью изъятия путем налогообложения той части доходов, которая была бы использована на инвестиции, или с помощью размещения займа, то государство становится силой, стимулирующей проедание капитала. Тот факт, что в сегодняшней Америке годовое накопление капитала, возможно[Попытки ответить на этот вопрос с помощью статистики в нашу эпоху инфляции и кредитной экспансии бессмысленны.], все еще превышает годовое потребление капитала, не делает несостоятельным утверждение о том, что весь комплекс финансовой политики, проводимой федеральным правительством, штатами и муниципалитетами, имеет тенденцию к проеданию капитала.

Многие из тех, кто осознает нежелательные последствия проедания капитала, склонны верить, что популярное правительство несовместимо со здоровой финансовой политикой. Они не могут понять, что обвинять следует не демократию как таковую, а доктрины, которые стремятся заменить концепцию государства как ночного сторожа, высмеянную Лассалем, на концепцию государства как доброго Санта-Клауса. Курс экономической политики страны всегда определяется экономическими идеями, разделяемыми общественным мнением. Никакое государство, ни демократическое, ни диктаторское, не может быть свободно от власти всеми признаваемой идеологии.