Свет в августе - Уильям Фолкнер

– Эй, вы, сзади, давайте отсюда. А потом мы его отпустим, разом.

– Кто его держит? Кого я держу?

– Эй, пусти. Так, погоди… вот он… Мы с… – Снова вся куча вздыбилась, напряглась. Они снова его прижали. – Он тут, под нами. А вы отпускайте и – ходу. Дайте нам повернуться.

Двое поднялись и отступили за дверь. Затем другие двое, словно подброшенные взрывом, вылетели из темного сарая и бросились бежать. Джо ударил сразу, как только его отпустили, но уже никого не достал. Лежа на спине, он смотрел, как убегает в сумерках четверка, замедляет ход, оборачивается. Он поднялся и вышел из сарая. Он стоял у двери, отряхиваясь – тоже непроизвольно, – а они тихо сошлись невдалеке и наблюдали за ним. Он на них не смотрел. Он зашагал прочь; комбинезон его сливался с сумерками. Час был поздний. Вечерняя звезда, тяжелая и сочная, висела, как цветок жасмина. Он ни разу не оглянулся. Он уходил, призраком тая в темноте; четверо ребят следили за ним, сбившись в кучку, и лица их в сумерках были маленькими и бледными. Внезапно один из них произнес неожиданно громко: «Ага-а-а!» Джо не оглянулся. Другой голос тихо сказал, прозвучал тихо, внятно: «Покедова, Джо, до завтра». Он не ответил. Продолжал идти. То и дело механическим жестом он отряхивал комбинезон.

Когда впереди показался дом, небо на западе уже потухло совершенно. На выгоне за сараем бил родник; купа ив шумела и пахла, но была неразличима. Когда он приблизился, трели молодых лягушек смолкли разом, как струны, перерезанные ножницами. Он опустился на колени; в темной воде не видно было даже очертаний его головы. Он ополоснул лицо, заплывший глаз. Потом пошел дальше – через выгон, к свету в кухонном окне. Оно следило за ним, выжидательно и угрожающе, как глаз.

Перед изгородью он остановился, глядя в освещенное окно. Постоял немного, опершись на изгородь. В траве дружно стрекотали кузнечики. Над росно-серой землей между темных древесных стволов плавали и гасли светляки, блуждающие и неверные. На дереве возле дома пел пересмешник. Дальше, в лесу за родником, свистали два козодоя. А еще дальше, словно за каким-то последним горизонтом лета, выла собака. Он прошел за ограду и в дверях хлева, где его дожидались две недоеные коровы, увидел неподвижно сидящего человека.

Он узнал Макихерна и даже не удивился – словно ситуация эта была совершенно логичной, разумной и неизбежной. Возможно, ему пришло в голову, что они двое всегда могут друг на друга рассчитывать, положиться друг на друга; что только ее поступки нельзя предугадать. Возможно, он не видел ничего несообразного в том, что, хотя он и воздержался от греха, который в глазах Макихерна был бы самым тяжким из возможных грехов, его сейчас накажут так же, как если бы он согрешил. Макихерн не встал. Он продолжал сидеть, бесстрастный, каменный, и рубашка его смутно белела в черном зеве двери. «Я подоил и накормил», – сказал он. Потом встал неторопливо. Возможно, мальчик знал, что ремень уже у него в руке. Он взлетал и падал неторопливо, по счету, с пресными неторопливыми хлопками. Тело мальчика было как будто из дерева, из камня: столп или башня, на котором чувствилище его размышляло как отшельник – созерцательно и отстраненно, в экстазе самораспятия.

К кухне они подошли бок о бок. Когда свет из окна упал на них, мужчина остановился, повернулся, приблизил к нему лицо, вглядываясь.

– Дрался, – сказал он. – Из-за чего?

Мальчик не ответил. Вид у него был бесстрастный, сосредоточенный. Немного погодя он ответил. Голос его был ровен, холоден.

– Просто так.

Они стояли.

– Ты что же – не можешь сказать или не хочешь сказать? – Мальчик не ответил. Он не смотрел в землю. Он ни на что не смотрел. – Если ты сам не знаешь, ты дурак. А если не хочешь сказать, значит, ты нашкодил. Ты был с женщиной?

– Нет, – ответил мальчик.

Мужчина смотрел на него. Когда он заговорил, тон у него был задумчивый.

– Ты никогда мне не лгал. То есть сколько я знаю. – Он смотрел на мальчика, на его спокойный профиль. – С кем ты дрался?

– Там был не один.

– Ага, – сказал мужчина. – Я полагаю, ты им оставил память?

– Не знаю. Наверно.

– Ага, – сказал мужчина. – Поди умойся. Ужин готов.

В ту ночь он ложился спать с твердым решением бежать из дома. Он чувствовал себя как орел: суровым, независимым, могущественным, беспощадным, сильным. Но это прошло, хотя он не понимал тогда, что ему, как орлу, клеткой была собственная плоть и все окружающее пространство.

Макихерн хватился телки только на третий день. И то потому, что наткнулся на спрятанный в хлеву новый костюм. Осмотрев его, он понял, что костюм ни разу не надеван. Костюм он нашел утром. Но ничего об этом не сказал. А вечером пришел в хлев, где Джо доил корову. Хотя он сидел на низком табурете, прислонясь головой к коровьему боку, нетрудно было заметить, что ростом он не уступит взрослому мужчине. Но Макихерн этого не видел. Если он что и видел, то – ребенка, пятилетнего сироту, который сидел с ним в коляске декабрьским утром двенадцать лет назад, настороженно замерший и покорно-безразличный, как животное. «Я не вижу твоей телки», – сказал Макихерн. Джо не ответил. Он склонился над подойником, над ровно шипящей струей молока. Макихерн стоял позади него, над ним, глядя сверху.

– Я говорю, твоей телки не видно.

– Знаю, – сказал Джо. – Она, наверно, у ручья. Я за ней сам присмотрю, раз она моя.

– Ага, – сказал Макихерн. Он не повысил голоса. – Пятидесятидолларовой телке вечером не место у ручья.

– Ну, это будет моя потеря, – сказал Джо. – Корова была моя.

– Была? – переспросил Макихерн. – Ты сказал, корова была твоя?

Джо не поднял головы. Струя молока из-под его пальцев с тихим шипением толкалась в подойник. Он слышал, что Макихерн ходит у него за спиной. Но не оглядывался, пока не кончил доить. Тогда он повернулся. Макихерн сидел на чурбаке у двери.

– Ты бы снес сперва домой молоко, – сказал он.

Джо встал; в руке у него покачивалось ведерко. Он ответил упрямо, но спокойно:

– Утром ее найду.

– Снеси домой молоко, – сказал Макихерн. – Я подожду тебя тут.

Джо постоял еще секунду. Потом повернулся. Он вышел из хлева и направился к кухне. Когда он ставил подойник на стол, появилась миссис Макихерн.

– Ужин готов, – сказала она. – Мистер Макихерн уже дома?

Джо отвернулся к двери.

– Скоро придет, – сказал он. Он чувствовал, что женщина смотрит на него.

Она сказала обеспокоенно, несмело:

– Ты как раз успеешь умыться.

– Скоро придем. – Он вернулся в хлев.

Миссис Макихерн подошла к двери и смотрела ему вслед. Еще не совсем стемнело, и она увидела в дверях хлева фигуру мужа. Она не позвала его. Просто стояла и смотрела, как сходятся двое мужчин. Что они говорят, она не могла расслышать.

– Так, говоришь, она у ручья? – сказал Макихерн.

– Я сказал – может быть. На выгоне места много.

– Ага, – сказал Макихерн. Оба разговаривали спокойно. – Где же она, по-твоему?

– Не знаю. Я не корова. Не знаю, где она может быть.

Макихерн пошел.

– Давай посмотрим, – сказал он. Джо вышел на пастбище следом за ним. До ручья было четверть мили. В темной ленте прибрежных деревьев мелькали светляки. Они подошли к деревьям. Стволы их задыхались в болотной поросли, непролазной даже днем. – Кликни ее, – сказал Макихерн. Джо молчал. Не шевелился. Они стояли лицом к лицу.

– Корова моя, – сказал Джо. – Вы мне отдали ее теленком. Я вырастил ее, потому что вы отдали ее мне в собственность.

– Да, – сказал Макихерн. – Отдал. Чтобы приучить тебя к ответственности владения имуществом, собственностью. К ответственности владельца перед тем, чем он владеет с Божьего соизволения. Чтобы научить тебя предусмотрительности и приумножению. Кликни ее.

Они по-прежнему стояли лицом к лицу. Возможно, смотрели друг на друга. Потом Джо повернулся и пошел вдоль топи, Макихерн последовал за ним.

– Почему не зовешь? – сказал он. Джо не ответил. Он как будто вовсе не смотрел на ручей, на болото. Наоборот, он смотрел на одинокий огонек в той стороне, где был дом, – то и дело оглядывался на него, словно измеряя пройденный путь. Они шли не быстро, но вскоре очутились перед изгородью, отмечавшей границу выгона. Уже совсем стемнело. У изгороди Джо повернулся. Теперь они смотрели друг на друга. Они опять стояли лицом к лицу. Потом Макихерн сказал:

– Что ты сделал с телкой?

– Продал, – сказал Джо.

– Ага. Продал. А могу я узнать, что ты за нее получил?

Лиц они уже не могли различить. Они были всего лишь двумя тенями, почти одинаковой высоты, только Макихерн был пошире. Голова его над белым пятном рубашки напоминала мраморные ядра на памятниках Гражданской войны.