Васина Поляна - Левиан Чумичев

Вот и проволока уже внизу. Проволока, на которой смертельный номер делают. Выше уже толстых сучьев нет, одни веточки тонюхонькие. Запросто вниз загреметь можно. Надо за ствол держаться. Руками надо подтягиваться. Кому падать-то охота?

Ну вот, на эти веточки и поместится агитплакат. Ух и качает здесь, наверху! Страшно. Но то ли еще будет, когда Васька с Вадиком эту агитацию увидят. Они же сразу догадаются, кто их разрисовал.

Алик проткнул один край плаката веточкой, надломил ее, чтобы бумагу ветром не сдуло. Подтянулся чуть повыше, второй край точно так же прикрепил.

Ну, вот и все. Спускаться можно. Пусть теперь злится Васька. Пусть даже побьет. Аркаша сказал вчера Алику: «Ты в себя поверь, Алик, понял? Если ты прав, ты никого не бойся. Закаляй тело и волю».

Хорошо Аркаше так рассуждать — боксер. Сам Слон с ним один на один справиться не смог.

Вот уже снова проволока. Снова толстые сучья пошли.

— Ну как, — закричал сверху Алик, — видно?!

— Порядок! — отозвался Аркаша.

— Ох и позлятся, шпаны разнесчастные! — обрадовалась Маринка.

Алик спрыгнул на землю. Посмотрел вверх. Над Вихляйкой трепетал плакат, на котором были нарисованы два пацана. Бегут по воде, как Исусы Христы. Из рук у них падают штаны, рубахи, майки. А под рисунком слова: «Василий Нестеров и Вадим Шестаков отбирают чужие вещи».

— Порядок! — сказал Аркаша. — Теперь давайте, ребята, учиться «смертельный номер» делать. Чтобы выглядеть не хуже Слона.

— Я прыгать не буду, — сказал Алик. — Я в сарай пойду, боксу учиться. Мне после этого плаката тренироваться больше надо.

Худышкин вышел из медпункта и грустно побрел к поджидавшему его самосвалу. Во, дожил Николай Иванович — бюллетень выдали, направление на рентген вручили и всю башку бинтами укутали.

Может быть, и зря эта фельдшерица панику подняла, может, и нет никакого сотрясения мозга. Голова, конечно, побаливает, но ничего, работать можно.

Так и решил Худышкин — сегодняшний день отработать, а там видно будет.

Он ехал по деревенской улице и вдруг увидел Ваську Нестерова.

Тот стоял с лесничим межхозяйственного лесхоза Прокопием Александровичем Лисицыным и о чем-то оживленно беседовал.

Николай Иванович остановил машину у края дороги, боковое стекло приспустил.

Лесник взял Ваську за руку, встряхнул:

— Значит, сейчас же собирай свою ватагу. Ждите меня на дальнем покосе. Сено там, кстати, сгребите, в копешки сметайте. Про ссоры-раздоры забудь, Василий. Если хотите спасти Рыжуху, надо всем вместе действовать.

— Он когда приедет, начальник-то?

— Завтра. Завтра утром.

— Ладно, дядя Прокопий. Не дадим мы в обиду нашу Рыжуху.

Лесник похлопал Ваську по плечу, и они расстались. Худышкин тихонько бибикнул, и Лисицын подошел к кабине самосвала.

— Что с головой-то, Николай Иванович?

— Ушибся, — буркнул Худышкин. И спросил:

— С кем это ты сейчас беседовал, Лисицын?

— С Нестеровым Василием. Мировецкий парень растет, работник! Лонись в кедровом питомнике на сто пятьдесят рублей работы наделал. Сено косить помогает. Лошадей он любит, ну, я даю покататься…

— А сейчас что-то неладно с лошадью?

— Ну да. Охромела она маленько, а главный лесничий приказывает ее на бойню. Мол, все лесники давно на мотоциклах… А я не могу без лошади. Да и ребятня вокруг нее родимую сторонку любить учится. В общем, заговор тут у нас настоящий из-за этой кобылы. Не знаю, чем дело кончится.

Разговаривал Худышкин с лесничим, а сам за Васькой следил. Тот шел по улице не спеша, вроде как бы поджидал кого-то.

Николай Иванович включил зажигание.

— Есть у меня ветеринар знакомый, приведу я его к вашей кобыле.

— Так надо, чтоб он не сказал никому, заговор же у нас. Я доложу, что кобылу украли, а когда шум с бойней уляжется…

— Мой ветеринар — могила, — сказал Худышкин. — Никому ничего не скажет.

Он нажал на газ и быстренько догнал Ваську Нестерова.

— Ну? — спросил из кабины Николай Иванович.

— Гну! — ответил Васька Слон. — Ты давай в ментовскую езжай жаловаться. А если еще раз около матери увижу…

— Послушай, Василий…

— Нечего мне слушать. Я с вашим братом как с вредителями бороться буду — ис-ко-ре-нять, понял?

И пошел Васька. Теперь уже решительно и быстро.

Но Худышкин снова его догнал.

Взъерошенный Слон зло обернулся.

А Николай Иванович спросил:

— Обо что я запнулся-то? До сих пор понять не могу.

Ехидно улыбнулся Васька и не без гордости сообщил:

— Мы проволоку через дорогу натянули. С одной стороны к дереву привязали, с другой — к палке… Дернешь за палку — и привет.

Ребята сгребали подсохшее сено и охапками подтаскивали к Ваське.

Тот метал стожок. Ловко поддевал увесистый навильник и укладывал сено сверху.

Работали и Вадик, и Аркаша, и Маринка, и Алька.

Маринка учила Аркашу:

— Ну кто же так гребет? Ты не к себе грабли тяни, а мимо пропускай, тогда видишь сколько много захватывается?

Стожок рос. Васька командовал:

— Эй, боксер! Полезай наверх, работать не умеешь, так хоть сено топтать полезай.

Маринка было хотела возмутиться таким пренебрежительным тоном, но Аркаша зашептал:

— Молчать! Не обижаться. Как договорились!

А они, Аркаша, Маринка и Алька, договорились пока не ссориться со Слоном и Марочником. Раз Васька сам пришел и даже о плакате не упомянул, раз попросил Рыжуху помочь спасти — не надо пока с ним ссориться.

Ребята работали. Уже начал подрастать второй стожок-копешка, когда на покосе появился длинный Бородатый с увесистой сумкой.

Увлеченные работой ребята не сразу заметили его. А он возник вдруг и подозрительно смело объявил:

— Дамы и господа, прошу подойти ко мне!

И начал Бородатый выкладывать на расстеленную газету вкусные-превкусные, сладкие-пресладкие деликатесы. В середине торт бисквитный красовался, вокруг него бутылки пепси-колы толпились, потом коробка шоколадных конфет появилась, что-то в красивых баночках, исписанных иностранными словами… Последней Бородатый выставил бутылку шампанского.

Ребята, все без исключения, обалдело смотрели на неожиданное угощенье.

Бородатый распоряжался:

— Садитесь, садитесь, господа! Сегодня я угощаю. Даме в первую очередь. — И он вытряхнул конфеты в руки Маринки Яковлевой. Конфеты были большими и разными, в коробке для каждой было сделано гнездышко. Четыре штуки задержались в Маринкиных ладонях, остальные упали на землю.

— Смелее, смелее, господа, — подбадривал Бородатый.

— Спасибо! Но кто вы? Я вас не знаю, — пролепетала Маринка.

— Я? — переспросил Бородатый. — Я Кирилл Бродянский — свободный флибустьер (и грабитель)!

Ребята весело рассмеялись и принялись уплетать вкуснятину.

Кирилл Бродянский смутился немножко, а потом вытащил из кармана большую пачку почтовых марок и протянул Вадику.

— Это тебе.

Вадик торт выронил. Руками по штанам поширкал и в марки уткнулся. То и дело вскрикивал:

— Ух ты — Мадагаскар! Ух ты, такой у меня нет!

Все сидели, угощались, а Бродянский стоял.

— На какие деньги вы все это накупили? И в честь чего? — спросила Маринка.

— Деньги — пфу! — сказал Бородатый. — У меня денег, как грязи.

Он вдруг сделал страшное лицо, зубы оскалил, глаза вытаращил, уши у него даже зашевелились.

Ребята замерли.

А Бродянский сунулся в карман, в кулаке у него что-то дренькнуло, и ребята увидели нож. Лезвие было длинным и узким.

— Деньги! Деньги или жизнь! — таращил глаза Бородатый.

Стало тихо и страшно.

Васька Слон опустил голову, у Аркаши почему-то открылся рот, Вадика Марочника зевота одолела, он вообще, кажется, к обмороку готовился. Маринка к Альке прижалась, прямо вцепилась в него.

А Бродянский махал ножом:

— Все люди трусы! Сами деньги отдают. Приставишь нож к горлу — отдают. Мне за свою жизнь всего троих кольнуть пришлось. До смерти, правда, только одного…

Алька Чупин встал, подошел к флибустьеру и грабителю Кириллу Бродянскому и съездил ему по бороде. Как раз в скулу угодил, выше-то ему и не достать было, уж очень длинным вымахал этот Бродянский.

Было тихо. Только где-то далеко родилось и все время нарастало протяжное завывание «а-а-а!»

От опушки к покосу, к незаконченной копешке бежали милиционер и женщина в брючном костюме. Это она подвывала.

Бородатый было бросился к лесу, но перед ним вырос Вася Нестеров, он метнулся в другую сторону, но там уже стоял Аркаша. Ребята взяли Бородатого в кольцо.

Только Вадька Марочник сидеть остался, на него теперь икота напала.

Женщина подбежала первой. Бросилась к Бродянскому, обняла: