Биоген - Давид Ланди

Я не знал, что такое интеллигенция, но зато знал, что бабушка ушла на фронт в восемнадцать лет, через два года после того, как в тысяча девятьсот сорок первом году родила мою маму. Ее муж (мой дед Георгий) отправился на войну в августе тысяча девятьсот сорок первого года и попал в танковые войска. Георгий высылал Неле в Сталинград деньги, чтобы она могла существовать сама и кормить дочку. Когда начались бомбежки, мои прапрабабушка, прабабушка, ее сын, дочь и внучка (моя мама) были в городе. В один из первых же налетов у прапрабабушки Ксении осколком бомбы оторвало руку. Она умерла через несколько минут. Хоронить ее было не в чем, и прабабушка Аня вытащила из руин дома дедов сундук, положила в него свою маму, ее руку и засыпала останки прапрабабушки в окопе.

В сорок втором году окопы и блиндажи заставляли рыть (около домов) всех жителей города, хотя никто не верил в то, что война может докатиться в такую даль. После первой же бомбежки большинство людей лишились всего. Прячась двадцать третьего августа под вой сирен в самодельные землянки, люди не подозревали, что видят свой город в последний раз.

Небо потемнело от сотен самолетов люфтваффе. Бомбы сыпались и сыпались, пытаясь пробить панцирь планеты и разорвать мантию Земли. Земля дышала, двигалась, охала и кричала от непрекращающихся разрывов. Люди, сидевшие в блиндажах, прощались с жизнью, и жизнь покидала их, погребая под тоннами поднятого в небо грунта. Быстрее других умирали те, кто находился в окопах. Позже их местонахождение определяли по торчащим из земли рукам. Руки тянулись к небу, моля железных драконов о снисхождении, но после того как у монстров закончились фугасные бомбы, они обрушили на землю зажигательные снаряды. От их несметного количества в городе образовался огромный пламенный ураган. Огонь пожирал высохший за лето Сталинград и, покрывая землю ожогами, уничтожал следы преступления и его свидетелей.

К вечеру бомбежка прекратилась, и уцелевшее население стало выбираться наружу. Дымящиеся развалины ночного города освещались языками тысяч костров.

Словно маленькие родники, люди потекли из подвалов, бомбоубежищ и блиндажей на божий свет и слились в одну большую, стонущую от ужаса реку. Река подхватывала, несла, поглощала и вырывала у матерей их сокровища. Женские руки выскальзывали из детских ладоней так быстро, что оглушенные происходящим дети не сразу осознавали случившееся. Но вскоре поток выдавливал их маленькие тела на обочины улиц, и они громко рыдали, потеряв самое дорогое на земле существо.

Перекрывая стоны раненых и плач осиротевших, вопли матерей пронзали бурлящую лаву исступленными криками и, повторяя имена пропавших чад, продолжали двигаться к Волге.

Вскоре у переправы образовался огромный муравейник. Он ожил, заголосил, зашевелился, желая приблизить к себе спасительный левый берег. Но тут в ночном небе появились светлячки. Маленькие, безмолвные светлячки, словно души погибших детей, рассыпались по небосклону маячками и, озарив небо, стали спускаться, освещая под собой землю. Люди смотрели и смотрели вверх, пока не поняли, что это парашюты с прикрепленными к ним фонарями. Вслед за парашютами с неба посыпались бомбы. Рев снарядов смешался с грохотом озверевших от бессилия зениток и воем попавших в западню людей. Переполненные кораблики отчаливали от правого берега и тут же оказывались под обстрелом. Катера раскачивались, подпрыгивали от водяных столбов смерти, поднимающихся то с правой, то с левой от них стороны, и, не выдержав напряжения, кто-то прыгал за борт, обрывая невыносимые мучения и страх перед неминуемой смертью.

Привязанные к кораблям плоты с ранеными солдатами переворачивались, разлетались в щепки, и мать-Волга смывала с бинтов своих детей запекшуюся на жаре кровь…

Так прошли не одна ночь и не один день. Еды в городе не осталось. Люди питались убитыми лошадьми, жмыхом и кореньями.

У папы прабабушки Ани (моего прапрадеда Мирона) до революции в центре Царицына стоял большой дом, на первом этаже которого находился семейный кондитерский магазин и цех по производству шоколада. Дом возвышался где-то на улице Московской, исчезнувшей после бомбежек города навсегда. Новая власть коммунистов экспроприировала магазин вместе с тишиной и уютом семейной жизни, предложив взамен разруху и голод. Но у прабабушки Ани сохранились золотые украшения, спрятанные и перепрятанные ею так много раз, что нюх коммунистических ищеек не смог определить запах золота и напасть на след.

Во время Сталинградской битвы и после нее прабабушка обменивала украшения на провиант, пока несколько миллионов мужчин методично, профессионально и весьма эффективно убивали друг друга, разрушая до основания остатки жилых зданий, чтобы затем их выжившие товарищи замерзали каждую ночь в тридцатиградусный мороз, до самой весны – насмерть.

Средняя продолжительность жизни (во время битвы) вновь прибывавших в Сталинград советских солдат падала ниже отметки в двадцать четыре часа, что позволяет предположить желание некоторых генералов выманить таким образом у противника все боеприпасы, вместо того чтобы одолеть его старым испытанным способом, применяемым еще фельдмаршалом Кутузовым[255], и уж только потом испробовать суворовскую прыть, благо территория страны и ресурсы позволяли практиковать военную хитрость любых полководцев.

Мульт: Увы – на жизнях солдат решили не экономить…

Так прошел месяц. Бомбежки уменьшились и вошли в привычку. Несколько раз женщины пытались переправиться на левый берег, но всякий раз Неля отказывалась это делать, надеясь, что на Сталинградский фронт перебросят часть, в которой служит ее Георгий. Почти каждый вечер она пробиралась к развалинам своего дома и расспрашивала жильцов из соседних землянок – не искал ли ее кто?

В конце концов, прабабушка уговорила дочь эвакуироваться, но после того, как на их глазах два только что отчаливших кораблика были расстреляны из самолетов, Неля отказалась переправляться наотрез. Прабабушка Аня перебралась на левый берег вместе с десятилетним сыном. А Неля с моей мамой остались в Сталинграде. Их приютила в своем блиндаже родственница деда Георгия, делившая землянку со своими детьми и еще одной семьей. Днем женщины сидели под землей, а ночью по очереди пробирались то перебежками, то ползком к Волге, чтобы набрать воды.

Так они продержались до октября. Нелю подкармливали на солдатской кухне, расположившейся недалеко от водокачки, куда она регулярно наведывалась, надеясь что-то узнать о муже. Солдаты угощали девушку кто чем мог и отрицательно качали головой, отводя в сторону глаза, на бабушкин вопрос о Георгии.

Там бабушка научилась ухаживать за ранеными. Раненых было много. Очень много. Их постоянно отправляли на левый берег, но поток с места боев только увеличивался. Неля помогала раскладывать раненых на плотах, и когда плоты, привязанные к корабликам, отчаливали, она тревожно смотрела в небо. Если появлялась вражеская авиация, раненые бойцы на плотах снимали гимнастерки и сапоги, готовясь в случае необходимости прыгать в воду.

В октябре фашисты прорвали оборону, и блиндаж, где жили бабушка с мамой, оказался на оккупированной территории. Питаться стало совсем нечем, и если бы не мешочек пшеницы, припасенный запасливой хозяйкой блиндажа, они бы умерли с голоду.

В конце ноября, когда ударили морозы, немцы принялись выгонять людей из подвалов. Их отсылали на станцию. Там формировали колонны и кого поездом, кого пешком отправляли в глубь оккупированной территории – в Морозовск.

В колонне, где оказались бабушка и мама, было много женщин с детьми. Одна из женщин несла на руках девочку лет четырех. У девочки была перевязана голова, и она почти все время спала. На вторые сутки женщины заподозрили неладное. Ребенок с вечера не подавал признаков жизни. Они стали просить мать показать им ребенка, но та, укутав девочку в отрез из солдатской шинели, категорически отказалась это делать. Когда вечером женщина не предложила дочке похлебку, всем стало понятно, что ребенок умер. Ночью обессиленные люди уснули, а утром женщины попытались уговорить обезумевшую от горя мать оставить девочку на обочине дороги. От этих слов мать еще сильнее прижала трупик к своей груди и на все уговоры отвечала сквозь слезы одно и то же: «Так я не смогу найти ее могилку, так я не смогу найти ее могилку, так я не смогу найти ее могилку…»

Когда все прибыли на станцию, бабушку и маму вместе с остальными погрузили в вагоны и повезли в Белую Калитву. Там всех расселили в птичнике, отделив мужскую часть от женской. У родственницы деда Георгия (в чьем блиндаже жила бабушка в Сталинграде) были две дочки и тринадцатилетний сын. Его немцы забрали в другой барак, и вскоре женщины узнали, что всех мужчин отправили в Германию.

Наступил декабрь. Ударившие морозы косили наиболее слабых. Совсем маленькие дети умирали чаще других. Родственница Георгия смогла как-то договориться с охраной и наведывалась в соседнюю деревню, откуда приносила ботву.