Долорес Клейборн - Стивен Кинг

– Так подумай о том, чтобы поехать с нами на «Принцессе» двадцатого июля, Долорес, – сказала она. – В проливе будет куда приятнее, чем на этой раскаленной крыше, можешь мне поверить.

– Спасибо, Вера, – говорю, – но если это будет мой выходной день, я навряд куда пойду. Наверное, дома останусь.

– Ты не обидишься, если я скажу, что трудно выдумать что-то скучнее?

Да когда ты опасалась меня обидеть или кого другого, стерва заносчивая? – думаю. Только, конечно, вслух не сказала. Ну а к тому же она вроде бы правда встревожилась, когда подумала, что мне плохо, хотя, может, она просто испугалась, что я хлопнусь носом об пол и перемажу кровью пол на ее кухне – я его как раз накануне натерла.

– Нет, – говорю. – Я же такая, Вера, скучная, как пыльная тряпка.

Тут она опять посмотрела на меня как-то странно.

– Неужели? – говорит. – Иногда и мне так кажется, а иногда… ну, не знаю.

Я попрощалась и пошла домой, а по дороге все свой план обдумывала, нет ли каких накладок. Но никаких не нашла, кроме разных «может», так ведь в жизни одни «может» и есть, верно? От неудачи не убережешься, да только если б люди много про это думали, так все бы на месте и стояло. А еще я подумала, что не заладься что-нибудь, так я всегда могу бросить. Почти до самой последней минуты могу.

Прошел май, наступил и прошел День Памяти, начались школьные каникулы. Я приготовилась образумить Селену, начни она приставать, чтоб я разрешила ей в отеле работать, но мы еще ни разу об этом не заговорили, как просто чудо произошло. Преподобный Хафф, тогдашний методистский священник, пришел поговорить со мной и с Джо. Он сказал, что в летнем лагере методистской церкви в Уинтропе есть две вакансии для девочек-пловчих – помощницами инструктора по плаванию. Ну а Селена и Таня Кэрон обе плавали как рыбы, и Хаффи про это знал, и, короче говоря, через неделю после начала каникул мы с Мелиссой Кэрон проводили наших дочек на паром – они нам с борта машут, мы им с пристани машем, и все четверо ревем, как дуры. Селена надела в дорогу красивый розовый костюм, и я в первый раз ясно увидела, какой она станет женщиной. У меня просто сердце разрывалось… Вот и сейчас тоже… Ни у кого у вас бумажной салфеточки не найдется?

Спасибо, Нэнси. Большое спасибо. Так о чем бишь я?

А, да.

С Селеной все устроилось, оставались мальчики. Я заставила Джо позвонить его сестре в Нью-Глостер, не возьмут ли они мальчиков погостить у них со второй недели июля по первую неделю августа, потому как раза два мы приглашали летом на месяц их двух безобразников, когда они только в школу пошли. Я думала, Джо упрется и Малыша Пита не отпустит, но он и не подумал: решил, наверное, что пожить в тишине и покое тоже неплохо будет.

Алисия Форберт – его сестра, понятно, фамилию мужа носила – сказала, что они будут рады, если мальчики у них поживут. Думается, Джек Форберт был не очень-то рад, но хвостом этого пса виляла Алисия, так что все прошло гладко – то есть с ними.

Трудность была в другом – ни Джо Младший, ни Малыш Пит не хотели туда ехать. Да я их и не виню: форбертовские ребята были уже подростки и возиться с парой таких сопляков им было ни к чему. Но я не собиралась позволить, чтоб это меня остановило, – просто не могла позволить. Под конец я просто их заставила. Справиться с Джо Младшим оказалось очень трудно, и в конце концов я ему прямо сказала:

– Считай, что ты отдохнешь от своего отца!

И тут он уступил – как подумать, так очень грустно, что его только такими словами и удалось убедить, верно?

Когда с мальчиками все было решено, оставалось только ждать, когда им придет время уехать, и сдается мне, тогда они и сами уже начали дни считать. С Четвертого июля Джо пил не просыхая, и, по-моему, даже Малышу Питу с ним было не сладко.

Его запой меня не удивил: я его сама подталкивала. Когда он в первый раз открыл шкафчик под мойкой и увидел непочатую бутылку виски, это ему странным показалось. Помнится, он спросил меня, что я – лбом об стену стукнулась или еще что. Ну а потом он никаких вопросов не задавал. Для чего бы? С Четвертого июля и до дня своей смерти Джо Сент-Джордж был пьян в стельку часть времени и в полустельку почти все время, а человек в таком состоянии очень скоро начинает считать выпавшую ему удачу своим конституционным правом… особенно такой, как Джо.

Мне только того и надо было, но все равно дни после Четвертого – неделя до отъезда мальчиков и около недели после него – все равно оказались не слишком приятными. Я вставала в семь, чтоб идти к Вере, а он лежал в кровати рядом со мной, точно комок овечьего сыра, и храпел, а волосы растрепаны и торчат во все стороны. Домой вернусь – он на крыльце восседает (вытащил туда свою чертову качалку), в одной руке «Америкен», а в другой стакан виски, второй или третий за день, хоть еще и трех нет. И рядом – никого, чтоб угостить. У моего Джо сердце особо щедрым не было, а если дело о виски шло, так тем более.

В тот июль на первой странице «Америкен» чуть не каждый день была статейка о затмении, но, думается, газета – газетой, а Джо толком не понял, что под конец месяца ожидается что-то необыкновенное. Плевать ему было на такие вещи, понимаете? Интересовали его только коммунисты, да борцы за гражданские права (он их называл «распоясавшиеся черномазые»), да чертов католик-жидолюб в Белом доме. Знай он, что будет с Кеннеди через четыре месяца, так, думается, он бы счастливым умер, вот какой он был подлец.

Но я все равно садилась с ним рядом и слушала, как он бесится из-за того, что его на этот раз из себя вывело. Я хотела, чтоб он привык к тому, что я все время возле него, когда прихожу домой, но сказать, что это было легко, значит, соврать. Знаете, меня не так бы воротило, что он напивается, если бы он хоть веселел от этого. У некоторых пьяниц так бывает, я знаю, но Джо был не из таких. От спиртного женщина в нем наружу вылезала, и всегда будто за день-другой до месячных.

А все-таки с приближением знаменательного дня я от Веры с облегчением уходила, хоть дома меня только пьяный, вонючий муж ждал. Весь июнь она суетилась, болтала то о том, то об этом, то и дело проверяла снаряжение для затмения и названивала по телефону – в последнюю неделю июня она каждый день по два раза, а то и больше, звонила поставщикам, которые должны были ее экспедицию на пароме обслуживать. А они были только одним номером в ее списке.

В июне у меня под началом шесть девушек работало, а после Четвертого июля – так и восемь. Столько прислуги Вера не нанимала ни до смерти своего мужа, ни после. Дом отскребли от чердака до подвала – он так и сверкал, застелили все постели. Черт, мы в солярии дополнительные кровати поставили и на веранде второго этажа тоже. Она ждала в канун затмения не меньше двенадцати гостей, а то и двадцать. Двадцати четырех часов в день ей не хватало, и она носилась взад-вперед, что твой Моисей на мотоцикле, но была счастлива.

А потом, сразу как я отправила мальчиков гостить у тети Алисии и дяди Джека, – не то десятого, не то одиннадцатого июля, и за неделю до затмения, ее хорошее настроение разом испортилось.

Испортилось? Ну уж нет! Лопнуло, как воздушный шарик, если в него иголкой ткнуть. Сегодня она по звездам шагала, а назавтра углами рта пол мела, а в глазах злой такой, затравленный взгляд появился, который я часто у нее замечала, как она начала подолгу жить на острове одна. В этот день она выгнала двух девушек – одну за то, что стояла на пуфике, пока окно протирала, а другую за то, что на кухне пересмеивалась с рассыльным. Со второй особенно плохо вышло, потому что девочка плакать начала. Сказала Вере, что училась с ним в школе, а с тех пор они не виделись, вот и начали вспоминать прежние времена. Она извинялась и просила ее не увольнять – сказала, что мать очень на нее рассердится.

Но Вере наплевать на это было.

– Худа без добра не бывает, милочка, – говорит она самым стервозным своим голосом. – Может, ваша мама и рассердится, но у вас будет столько свободного времени вспоминать веселые деньки в доброй старой джонспортовской школе!

Девочка – это была Сандра Мулкехей – побрела по дороге, опустив голову, и так рыдала, словно у нее сердце разрывалось. А Вера стояла в холле, чуть пригнувшись, чтоб лучше ее видеть через окно у входной двери. У меня просто нога зачесалась наподдать ей в зад, когда она ее так выставила… но мне и ее жалко было. Отгадать, какая муха ее вдруг укусила, было нетрудно, и так оно и вышло: ее дети не захотели приехать наблюдать затмение вместе с ней, хоть она и арендовала паром. Может у них просто были свои планы – дети ведь никогда не думают про чувства родителей, но, по-моему, из-за чего бы они ни поссорились, причина никуда не делась.

Ну, Вера повеселела, когда шестнадцатого и семнадцатого начали приезжать первые приглашенные, но я все равно радовалась, уходя домой каждый день, а в четверг восемнадцатого она выгнала еще одну девушку – Карен Джолендер на этот раз. Ее великим преступлением была разбитая тарелка, уже надтреснутая до того, как она ее уронила. Карен, пока шла по дороге, не плакала, но видно было, что она за первым же поворотом даст себе волю.