Искальщик - Маргарита Хемлин

Я как молодой будущий партиец обращусь в центральную ячейку с чистосердечным заявлением на Ракла Алексея Васильевича как на бывшего струковца и бандита Гражданской войны. В доказательство своей правды я подпишусь под рассказом, как видел личными глазами жестокую расправу Ракла над жителями Остра, в каковом местечке я проживал вместе с родной матерью и дедом, каковые и стали павшими от руки струковцев, а именно самого Ракла.

Я еще ничего не спросил, а Розка сказала:

– Ты не бойся, что Раклу есть чем оправдаться. Нечем ему оправдаться. Люди ж знают, он у Струка ходил в конюхах. А только и конюх саблей мог махать за милую душу. Этот – так точно мог, ты не сомневайся. Это главное и есть. Ему не поверят, а тебе поверят. И Рувим правильное покажет – что Ракло таки убивал. Рувим мне уже обещал. И сказал, что у тебя на ноге отметина – как раз сойдет к случаю.

Я всунулся:

– А вы, Розалия Семеновна, тут каким боком будете?

– А я тут, Лазарь, всеми боками буду… Ты с Рувимом ко мне явился за советом. Я ж тебя по жизни веду – на комсомольский путь настроила, на работу поставила…Ты с своими мыслями пришел, которые сначала нарисовал Рувиму, еще когда случайно встретил Ракла в Чернигове, еще когда не знал, что я его жена. Понял? Не знал, что я его жена. Не знал! Увидел его и вспомнил, как на ладони… Кровь, гвалт и тому подобное… А Рувим тебя в твоей памяти поддержал. Только все думал, к кому пойти за правильным советом. Причем как доктор боялся нарушить твою некрепкую голову. А тут я – знакомая Рувима и твоя тоже знакомая. И так все хорошо получилось вокруг… Удачно… Ну?

– А Перец?

– Ну, Перец…

– Он же ж может и не молчать. Он же ж может и напротив двинуть. Ракло ж обязательно к нему дело свернет – за оправданием. Они ж друзья.

– Дурко́ ты, Лазарь! Перец зароется, а будет молчать. А то и откажется от Ракла насовсем. Надо будет, и на него веревочка найдется… Только вперед надо Ракла пустить… Понимаешь, время такое… Мне надо себя провозгласить…

Я мотнул чубом.

– Ну что, Лазарь, сделаешь?

– Мне б трошки подумать…

– Я за тебя думаю! На рабфак по путевке пойдешь, потом дальше тебя подниму. Я ж могу… Ну, Лазарь! Сделаешь?

– Сделаю, Розалия Семеновна! Вы ж знаете, я всегда за правду.

– И я, Лазарь! И я!

С этим словом Розка убрала с глаз вино. Завернула с угла скатерть, для чистоты места махнула по столу рушником. Вытащила с своего портфеля газету – подстелить, бумагу для письма и тому подобное.

Писал долго. Розка говорила, а я писал. И сам писал, без Розки. Мне понравилось. Потом читал вслух, как стихи, с выражением. Потом переписывал, чтоб без никаких.

Подписался: рабочий комсомолец Гойхман Лазарь.

Да.

Чтоб долго не рассуждать на разнообразные темы, скажу, что Розка таки меня тогда уложила. На эту самую простыню с вышитыми цветами и уложила.

Рот Розки говорил и говорил про важные общественные дела. А руки Розки гладили и гладили меня. Причем гладили по чему ни попадя.

Не скрою, подобное в полном объеме случалось и впредь.

Такое поведение Розки вызвало у меня чувство яркой любви. Что понятно при моем молодом организме и стремлениях к красивому.

Я сразу начал воображать, как мы вместе, в ногу, пойдем по жизни. Как вместе будем работать и делать все на свете для приближения грядущих поколений.

Да.

А жизнь в Чернигове бурлила.

После того как мы вместе с Розкой открыли кому надо струковское лицо Ракла, стало происходить много чего.

Меня вызывали на допросы. И Рувима тоже вызывали. Один раз мы с ним там и встретились, в кабинете у товарища следователя Погребного Николая Сергеевича.

Товарищ Погребной спрашивал все подробности нашей памяти. И надо сказать, что наша с Рувимом память оказалась очень хорошей. Тут как – или держи рот за зубами, или говори вовсю. Мы с Рувимом говорили вовсю.

Ракло выходил чуждым человеком для нашего времени.

Нашлись и другие люди, которые пошли в свидетели. Некоторые приезжали даже с Киева и более дальних мест. Потому что должна быть справедливость возмездия. В этом и находится суть.

А только Ракло до решительного суда не дожил. Его натура взяла таки свое. Знающие люди, и Розка, конечно, в первых рядах, рассказывали, что и как произошло.

Товарищ Погребной не в первый раз вызвал Ракла на допрос. И вот в комнате находились товарищ Погребной как следователь и Ракло как враг. В другие разы тут же были два конвоира. А в этот – никого больше не было. Будем откровенны, товарищ Погребной дал слабину и понадеялся на совесть Ракла. Но, как говорится, не на того напал. То есть наоборот – Ракло вылучил минуту и сам напал на товарища Погребного. Хорошо, что у того при себе имелось наготове оружие. Товарищ Погребной метко выстрелил и попал. Ракло не успел и охнуть.

Ну, умер Ракло и умер. Ушел на тот свет. Я еще в догонку пожелал Раклу, чтоб мои ботинки ему как следует там поднажали. Конечно, несознательное проявление с моей стороны. Но что было, то было. Хоть с моей стороны, хоть с чьей.

Розка ходила по городу и вся полностью светилась. Про нее даже в “Красной Десне” написали как о не щадящей врагов, пускай эти враги даже и находятся в шкуре родных мужей.

Мне нравилось, что Розка устроила такую жизнь. От ее света мне тоже крепко перепадало. Получалось, что мы геройствовали с ней вместе. Рувим тоже, конечно. Но главное – мы с ней.

Надо сказать, что для людей я находился на положении младшего Розкиного товарища.

А Розка как жила, так и жила в квартире, которую заимел в свое хорошее время Ракло. Никто Розку не двигал. А кто б ее двинул?

Кухня, уборная с водой, три комнаты, почти вся обстановка от прошлых хозяев вплоть до портрета писателя Льва Толстого с бородой, как у моего деда, в большой раме, я считаю, что золоченой. Красивая рама, особенно красивая потому, что не квадратная или даже круглая, а овалом. Конечно, имелись и зеркала в рамах – одно на входе, другое в спальне. Эх, кто там в зеркале себя рассматривал до революции, не знаю… Но кто-то ж рассматривал…

Квартира была на пол-этажа. А дом был трехэтажный. Как раз напротив бывшей управы. Тогда подобные дома в Чернигове считались на пальцах одной руки и еще оставалось. Понятно, что такие удобства Ракло достиг по службе. Он же был хваткий. Дурной, а хваткий.

Не скрою, и мне б хотелось жить на дубовом полу, дергать за ручку в уборной, смотреть, как красиво падает вода… Но неприкрытый взгляд на многие вещи тогда еще не проник в среду населения. И не нам с Розкой было выставляться под удар.

Да.

После смерти Ракла Рувим повадился ходить на “Мучеников”. Розка ему так приказала, чтоб туда, а не к ней на квартиру, тем более – в наробраз. Что-то она Рувиму давала – из руки прямо в руку. Я, конечно, видел такие действия, но не спрашивал. Зачем? Давала, значит, так специально требовал момент.

И что интересно, бывало, Рувим ждал днями. Мы ж с Розкой и сами не знали, когда будем. Хоть раз в неделю являлись – без пропуска. Она меня с кем-нибудь предупреждала, а то и в контору звонила – мол, товарища Гойхмана по комсомольским делам просят в райком.

Рувим на меня не смотрел. Получал от Розки, за чем приходил, – и айда на улицу.

Вид у него был совсем страшенный. Я его больше не жалел. Я уже ему давно спасибо сказал, что он меня вывел.

Особенно я не жалел Рувима после следующего события.

Приперся он в один вечер на “Мучеников”. Еле тянулся, голова трусится, колени вразнобой и тому подобное. А Розки пока не было.

Я Рувиму по-хорошему открыл дверь, пустил в хату, в комнату, посадил на лавку.

А Рувим расселся, молчит. И при этом выражает мне всем своим видом.

Я решил, пускай выражает, стерплю.

Потом Рувим ни с какого засмеялся. Причем не как человек, а вроде собаки – гав и гав, гав и гав…

Отсмеялся подобным образом. Глаза вытер – аж слеза у него с смехом набежала, и говорит:

– Лазарь! А, Лазарь! Сладко тебе с той стороны в Розкиных кишках копырсаться? Не воняет тебе? Скажи! Честно скажи!

А я ему сказал так:

– Рувим, ты больной. У здорового человека должен быть стыд. И все. Больше я тебя и твои слова в уши не беру. Хоть лай, хоть что.

Да.

Дальнейшие трудовые будни заслонили своими картинами само по себе малозначительное, вроде Рувима. Но было ж и другое, что тянулось с предыдущего и требовало личного участия и продолжения.

Верней сказать, для меня не так уже оно и было. Но для Розки было. И было сильно. А Розка отражала себя на меня, что понятно.

Лето подходило к осени. И как-то получилось, что я пошел на Святомиколаевскую, приперло ковырнуть Шкловского без оглядки на Розку.

В городе про Перчика давно ничего не слышалось. Даже когда разворачивали дело с Раклом, до Переца не дошло.