Доктор Голубев - Владимир Дягилев

Ровно через пять минут в руках у Голубева был пропуск.

Лечебный отдел — большая светлая комната, заставленная столами, шкафами, шкафчиками, и всюду бумага — папки, подшивки, таблицы.

Несколько человек в военной форме и несколько в гражданской одежде сидели за столами с серьезный и неприступным видом.

Ближе всех к двери, у телефона, восседал человек с вытянутым вперед и как бы сплюснутым лицом. Очевидно, это и был подполковник Тыловой.

Когда Голубев вошел в комнату, Тыловой покосился на него и, вытянув мизинец с длинным заостренным ногтем, указал на дверь.

— Подождите там.

Голубев, стараясь побороть неприязнь к этому человеку, сказал сквозь зубы:

— Мне нужен начальник лечебного отдела.

— Его нет. Подождите там.

— Тогда скажите, где он.

— Не знаю. Он мне не докладывает.

Сидевший напротив Тылового подполковник с седой, клинышком, бородкой неодобрительно покачал головой и вежливым тоном сказал:

— Он в командировке.

— Как же быть? Мне стрептомицин срочно нужен. Скажите, как пройти к начальнику управления?

— И он и заместитель — все уехали. Будут завтра в десять ноль-ноль. Приезжайте, пожалуйста. А требование оставьте.

Голубев подал бумагу.

На выходе с Голубевым повстречался капитан. Он, вероятно, только что получил пропуск.

— И-и, как дела?

Голубев безнадежно махнул рукой.

— Что я говорил! Вот вам и «я волком бы выгрыз бюрократизм».

— Ничего, капитан. Выгрызем.

Голубев со злостью потряс кулаком и пошел, сам не зная куда.

Он вспомнил мизинец с длинным заостренным ногтем, указующий на дверь. «И он еще меня гонит! Я для него — чернорабочий от медицины. Зачем волноваться за больного, бороться с Песковым, доказывать свою правоту? Зачем не спать ночей, бежать по вызову, терпеть капризы боль но го, слышать кашель, стоны? Зачем, если здесь в канцелярии гораздо спокойнее, приятнее и выгоднее: и чины идут, и положение видное — у начальства на глазах? Всегда можно путевку схлопотать и для себя, и для жены насчет звания напомнить кому следует. Красота! А медицина — черт с ней! Пусть ею Дин-Мамедовы, Гремидовы и прочие докторишки занимаются. Ну, нет. Эта «красота» скоро кончится».

— В самом деле, — произнес он вслух. — Коммунист я или нет? Действовать надо, поехать к члену Военного совета.

Он свернул на остановку, подождал трамвай и поехал в штаб округа. Члена Военного совета на месте не оказалось. Голубев написал ему подробное гневное письмо и отправился в госпиталь.

По дороге, рассеянно глядя на мелькавшие за окошком троллейбуса витрины магазинов, рекламы кино и театров, он как будто успокоился, отвлекся. Но когда Голубев увидел высокие светло-коричневые корпуса госпиталя, растянувшиеся на целый квартал, сад с ветвистыми тополями, санитарную машину у проходной, у него снова стало гадко на душе.

«Что же я скажу Сухачеву? Буду стоять как дурак и смотреть на его мучения?»

Была секунда, когда Голубев собирался повернуть обратно. Но он взял себя в руки, бегом поднялся на крыльцо, вошел в вестибюль.

В вестибюле на скамейке сидели Наташа и Прасковья Петровна.

Голубев сначала оторопел, потом обрадовался: «Вот оно — лекарство! Мать! Она ободрит. Она умеет».

Он подскочил к Прасковье Петровне, схватил ее за плечи, быстро проговорил:

— Прасковья Петровна, как хорошо, что вы здесь! Раздевайтесь и пройдите к сыну.

Прасковья Петровна, не двигаясь, молча смотрела на него испуганными глазами.

— Не бойтесь… Ему нужна ваша помощь.

Прасковья Петровна заспешила к вешалке. Голубев сел возле Наташи.

— Плохо ему. Помереть может, — сообщил он с грустью и тревогой в голосе.

Наташа придвинулась к нему, положила руку на плечо. В вестибюле было мрачно и пусто. У телефона-автомата стоял больной и, то и дело продувая трубку, кричал:

— Алло… алло… фу, фу… Я говорю, алло… фу…

— К вечеру подскочила температура, — рассказывал Голубев, — немедленно начали вводить пенициллин — без результата. Вероятнее всего, стреляем не по той цели. Я уверен, что возбудитель — бацилла Фридлендера. Понимаешь? Это значит, что пенициллин ни к чему, нужен стрептомицин.

— Алло… фу, фу… Алло, Саша… фу, фу, — старался больной.

— Я убедил начальника в необходимости применить стрептомицин и с его ходатайством ездил в управление без толку. Там такой бюрократизм, Наташа!

— Алло, алло, Саша… фу… Я говорю, алло, Саша… фу, — не унимался больной.

— Товарищ! — крикнул Голубев раздраженно. — Сколько можно фукать? Повесьте трубку.

— Ты не злись, — посоветовала Наташа. — Этим не поможешь. Подумай, может быть есть выход.

— Без стрептомицина ничего нельзя сделать.

— Не может быть, чтобы ты не нашел выхода, — сказала Наташа, заглядывая ему в глаза и ободряюще улыбаясь. — Ты только соберись, подумай. Ты же все можешь.

— Успокаиваешь, как ребенка.

— Нет, я серьезно верю, что все будет хорошо. — Наташа опустила голову, продолжала совсем тихо: — Я так переживаю, точно это мой больной. Даже ночью просыпаюсь и вижу его перед собой — как он шевелит губами, просит лить… А ведь я его ни разу еще не видела… А уже и план наметила, как бы я поступила на твоем месте… В общем, так же…

Голубев посмотрел на нее, и тут только понял, как тяжело Наташе без работы, как она любит свое врачебное дело, тоскует без него. Голубев встал, прижал голову Наташи к своей груди и, так ничего и не оказав ей, отправился в отделение.

31

Сухачев никак не мог понять, почему в палате две Ирины Петровны. Он пытался (сосредоточиться, но, сколько ни вглядывался, перед ним были две Ирины Петровны. Потом все исчезло. Он очутился в кузнице. Гулкие удары молота по наковальне — бум-тук, бум-тук — отдавались у него в голове. И жарко стало, словно стоял он у самого горна, Сухачев попробовал отскочить, вздрогнул. И опять появились две Ирины Петровны…

— Успокойся, Павлуша. Постарайся уснуть, голуб чик, — сказала Ирина Петровна мягким, ласковым голосом.

— Кузницу… уберите…

— Какую кузницу?

— Жарко мне… уберите…

Беззвучно открылась дверь. Сестра обернулась. В дверях стояла Прасковья Петровна. Не замечая сестры, она не отрываясь смотрела на сына.

Было слышно, как шумно, с тихим, коротким стоном дышит больной.

— Что же вы?.. Уберите… Разве не видите?.. Некому помочь… Вот мама бы… помогла…

Прасковья Петровна подошла к кровати. Сухачев смотрел на нее и, не узнавая, продолжал бредить:

— Не вытерпеть… этакой жары… железо и то… э… некому… Маму… Мать позовите.

— Я здесь, Павлушенька. Я тут, родной мой.

Прасковья Петровна склонилась над сыном. Он перестал стонать, узнал, всхлипнул.

— Мама… ой, мама… Как же так…

— Пройдет, Павлушенька. Потерпи маленько. — Прасковья Петровна гладила его по голове. — Пройдет, моя кровинушка.

Сухачев вздрогнул, отвернулся и, снова потеряв сознание, начал стонать и метаться на постели…

Подходя к палате, Голубев увидел Хохлова и Кольцова. Они стояли у дверей, не решаясь войти. По их взглядам Голубев понял — больному совсем плохо. Все ждут врача, надеются на него, Голубеву сделалось стыдно, словно он обманул товарищей, возвратившись с пустыми руками.

— Что вы здесь делаете? — спросил он, останавливать. — Идите в свою палату.

Из-за двери доносился быстрый, отчетливый голос Сухачева. Казалось, он рассказывает что-то очень интересное и веселое и боится, чтобы его не перебили:

— Мне огня… не страшно… только жарко… водой бы… облиться. Позовите… доктора моего… Он мне всегда помогает.

Голубев вошел в палату. Сухачев полулежал на подушках, слегка закинув голову, и, не переставая, перекладывал ее с одной стороны на другую. Щеки его были румяны, губы ярко алые, на лбу и на верхней губе капельки пота, над ним склонились сестра и Прасковья Петровна.

В их взглядах Голубев уловил ожидание и надежду виновато отвел глаза. Особенно стыдно было глядеть на Прасковью Петровну.

— Пенициллин вводите? — спросил Голубев.

— Ввожу, — ответила Ирина Петровна. И Голубев понял, что она разочарована его вопросом. Совсем не этого сдала от него сестра.

С тяжелым чувством он подошел к больному, взял его на руку и начал считать пульс. Этого можно было сейчас не делать, но Голубев не мог оставаться в бездействии под вопрошающими, укоризненными взглядами.

Сухачев перестал метаться, остановил на Голубеве расширенные невидящие глаза. Минуту он смотрел на Голубева, как слепой, потом в его глазах мелькнул живой огонек.

— Что же… вы! — выдохнул он с болью и упреком. Голубев не мог больше оставаться здесь, повернулся и вышел из палаты.

— Держите на кислороде, — бросил он на ходу.

— Как поступить? У кого просить помощи? Он решил зайти в лабораторию.