Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни

— У меня из головы не идет поэма о Кабуле, которую Саиб Табризи[43] сочинил еще в семнадцатом веке. Когда-то я знал ее всю наизусть. А сейчас вертятся и вертятся две строчки:

На крышах города не счесть зеркальных лун,Сиянье тысяч солнц за стенами сокрыто.

Лейла увидела, что отец плачет.

— Баби, не надо. Мы обязательно вернемся. Иншалла, война кончится, и мы вернемся в Кабул. Вот увидишь.

На третий день Лейла взялась с утра перетаскивать узлы к калитке. Потом надо будет поймать такси и отвезти все барахло скупщику.

Тюк за тюком, кипа за кипой, коробка за коробкой. Туда — обратно, туда — обратно. К середине дня она бы точно вымоталась до предела (груда вещей была уже по пояс высотой), если бы не сознание того, что чем расторопнее она будет, тем скорее они увидятся с Тариком.

— Нам понадобится большое такси, — послышался мамин голос.

Лейла подняла голову — мама, облокотившись на подоконник, выглядывала из окна дочкиной спальни, солнце играло в ее седеющих волосах, высвечивало каждую морщинку на постаревшем, исхудалом лице. На маме было то же голубое платье, что и на торжественном ужине четыре месяца назад, платье скорее для юной девушки. Как мама изменилась! Иссохшие руки, запавшие виски, круги под глазами — ничего общего с пухленькой круглолицей женщиной, радостно улыбавшейся со свадебных фотографий.

— Два больших такси! — крикнула в ответ Лейла.

Баби в гостиной укладывал штабелями коробки с книгами — его Лейла тоже видела.

— Когда закончишь, иди в дом, — велела мама. — Пообедаем. Крутые яйца и остатки бобов.

— Мое любимое! — весело сказала Лейла.

Ей вдруг вспомнился сон. Она и Тарик на берегу моря. Океан. Ветер. Дюны.

Какой голос был у певучих песков?

Из трещины в земле выбралась серая ящерица, повертела головой, покачалась из стороны в сторону и шмыгнула под камень.

Перед Лейлой простирался пляж. Звук был отчетливо слышен, он нарастал, делался все выше и громче, заливал уши, заполнял все вокруг. Чайки беззвучно разевали клювы, прибой бесшумно накатывался на берег. Пески пели. Вопили истошным голосом.

На что походил этот звук? На гул?

Нет. Ничего подобного. На свист.

Книги вывалились у Лейлы из рук. Прикрыв глаза рукой, она посмотрела на небо.

И тут грянул взрыв.

У нее за спиной вспыхнуло белое пламя.

Земля ушла из-под ног.

Что-то горячее и страшное навалилось на нее сзади, приподняло и швырнуло вперед. Кувыркаясь в воздухе, она видела то небо, то землю. На нее сыпались горящие деревяшки, рушилось битое стекло, каждый осколочек сверкал на солнце, и крохотные радуги плясали вокруг.

А потом Лейла ударилась о стену и осталась лежать. Дождь из пыли, гравия и мелких обломков пролился на нее. Последнее, что она видела, был валяющийся на земле большой кусок кровавого мяса, завернутый в обрывок ткани. На клочке материи из тумана проступал красный мост с башнями.

Вокруг вертятся тени. С потолка мерцает свет. Из сумерек выплывает женское лицо и парит над ней в воздухе.

Тьма окутывает Лейлу.

Еще одно лицо, на этот раз мужское. Унылое какое-то. Губы шевелятся, а ничего не слыхать. Все заглушает звон.

Мужчина машет рукой. Хмурится. Опять шевелит губами.

Очень больно. И дышать больно. Все болит.

Стакан воды. Розовая таблетка.

Беспросветная тьма.

Снова женщина. Длинное лицо, сощуренные глаза. Она что-то говорит. Но в ушах только звон. Правда, Лейла теперь может видеть слова, они черной жижей вытекают у женщины изо рта.

Грудь болит. Руки-ноги болят.

В глазах все вертится.

Где Тарик?

Почему его нет рядом?

Тьма. Звезды россыпью.

Баби и Лейла где-то высоко-высоко. Он указывает ей на ячменные поля. Надрывно трещит пусковой двигатель дизель-генератора.

Длиннолицая смотрит на нее сверху вниз.

Дышать больно.

Где-то играют на аккордеоне.

Опять розовая пилюля.

И тишина. Всепоглощающая тишина.

Часть третья

1

— Ты меня не узнаешь?

Ресницы у девчонки затрепетали.

— Ты помнишь, что произошло?

Она шевелит губами. Закрывает глаза. Сглатывает. Касается рукой левой щеки. Чуть слышно шепчет что-то.

Мариам наклоняется ближе.

— Ухо, — шелестит девчонка. — Оно ничего не слышит.

Первую неделю она только и делала, что спала — действовали купленные Рашидом в госпитале розовые пилюли, — бормотала во сне, вскрикивала, называла какие-то незнакомые имена, иногда плакала и металась. Мариам даже приходилось ее удерживать. Бывало, ее бесконечно рвало, вся пища извергалась обратно.

Мрачный взгляд поверх одеяла, односложные ответы, что бы ни спросили Мариам или Рашид, — такой она была, когда бодрствовала. Начнешь кормить — мотает головой и плюется. Правда, надолго ее не хватало — капризы быстро сменялись слезами.

Порезы на лице и на шее, швы на израненных руках и ногах Рашид велел смазывать дезинфицирующей мазью. Повязки Мариам регулярно стирала. Когда девчонку тошнило, Мариам приходилось придерживать ее, откидывать волосы у нее с лица.

Сколько она у нас пробудет? — спросила Мариам у Рашида.

Пока не поправится. Ты на нее только посмотри. Ну куда она теперь пойдет, бедняжка?

Из-под груды обломков девчонку откопал Рашид.

— Счастье, что я был дома. Твое счастье, — уточнял он, сидя рядом с ее кроватью. — Я отрыл тебя голыми руками. Вот такой кусок металла, — большим и указательным пальцами Рашид показывал размеры (раза в два больше, чем на самом деле, подумала Мариам), — торчал у тебя из плеча. Я уж думал, клещами вытаскивать придется. Но теперь все в порядке. Еще чуть-чуть — и ты поправишься, будешь нау соча. Как новенькая.

Рашид приволок несколько книг из библиотеки Хакима — все, что сохранилось.

— Очень много книг сгорело. Да и растащили порядочно, по-моему.

В первую неделю муж был сама доброта — то принесет подушку и одеяло, то пузырек с пилюлями. Витамины, говорит.

Это Рашид сообщил Лейле, что в доме ее приятеля Тарика теперь новые жильцы.

— Ничего себе подарочек. Один из командиров Сайафа очень щедр к своим людям. Такой дом для троих.

Трое мальчишек с дочерна обгоревшими на солнце лицами, в неизменном камуфляже, — вот кто были эти свои люди. Они часто попадались на глаза Мариам — курили во дворе и у калитки, прислонив свои автоматы к стене, играли в карты. Главный — немножко постарше и покрепче — важничал, держал себя заносчиво, а тихоня младший, как видно, еще не научился — всегда при встрече кланялся Мариам, улыбался и говорил «салам». Вся его напускная воинственность при этом слетала.

И вот однажды утром в дом угодила ракета. Потом ходили слухи, что стреляли хазарейцы из «Вахдата». Парней разорвало на кусочки и раскидало по окрестностям.

— К тому и шло, сами виноваты, — заключил Рашид.

Девчонке повезло, что так дешево отделалась, думала Мариам. Ведь ее дом разнесло в пыль. А сейчас она потихоньку шла на поправку — ела понемножку, сама мылась, сама расчесывала себе волосы, ужинала внизу вместе с Рашидом и Мариам. Конечно, подступала слабость, кружилась голова, тошнило. По ночам снились кошмары. И от приступов отчаяния было никуда не деться.

— Я занимаю чужое место, — вырвалось как-то у нее.

Мариам меняла белье. Девчонка сидела на полу, поджав синие коленки к подбородку. Глаза ее были полны ужаса.

— Отец хотел вытащить на улицу коробки с книгами, сказал, они для меня слишком тяжелые. Но я ему не дала — мне все хотелось сделать самой. И оказалась не в доме, а во дворе.

Мариам постелила свежую простыню и глянула на девчонку — на ее светлые кудряшки, зеленые глаза, высокие скулы и пухлые губы. Она помнила ее маленькой: вот крошка семенит вслед за матерью в пекарню, вот едет на закорках у брата — младшего, с завитком волос над ухом, — вот играет в шарики с мальчишкой плотника...

А теперь она, похоже, ждала, чтобы ее утешили. Но какие мудрые слова могла ей сказать Мариам, чем ободрить? Когда хоронили Нану, даже мулле Фатхулле нечем оказалось успокоить Мариам. А ведь он цитировал Коран: «Благословен тот, в руках которого власть и который властен над всякой вещью, который создал смерть и жизнь, чтобы испытать вас, кто из вас лучше по деяниям, — Он велик, прощающ!» Мулла Фатхулла увещевал ее: «Это пагубные мысли. Слышишь меня, Мариам-джо? Дурные, пагубные. Они несут муку. Вины на тебе нет».

Что сказать девчонке, как облегчить ее страдания, снять груз с плеч?

Но говорить ничего не пришлось.