Горький привкус победы - Фридрих Незнанский

Ваши показания могут быть использованы в качестве доказательств по уголовному делу, в том числе и в случае его последующего отказа от этих показаний.

Будьте добры вести себя корректно, воздержитесь от проявления негативных эмоций, экстремистских заявлений и взаимных оскорблений. Отвечайте только на поставленные мной вопросы. С моего разрешения можете задавать вопросы друг другу. Вам понятен порядок проведения следственного действия?

— Да. — Директор Теннисного центра просто излучал готовность сотрудничать со следствием.

— Да, — кивнул Барков.

— Тогда начнем…

Александр Борисович прекрасно понимал, что в сложившихся обстоятельствах очная ставка может не принести результата. Но чувствовал, что Барков нервничает. И, скорее всего, нервничает потому, что вину за собой чувствует. Следствие не могло пока доказать наверняка его причастность к гибели Артура. Но нервное напряжение, в котором тренер находился, должно было рано или поздно дать о себе знать. Он должен был проговориться. Не обязательно сознаться. Просто мог сказать что-то такое, что позволило бы следствию двигаться дальше: дату, случай, место, имя… И только в этом — заставить Баркова чувствовать себя неуверенно и дискомфортно — заключалась истинная цель проводимой очной ставки.

Тем не менее Турецкий накануне вечером определил круг задаваемых вопросов, прикинул очередность и написал шпаргалки с их формулировками.

— Скажите, знакомы ли вы с человеком, сидящим напротив? В каких отношениях вы с ним находитесь? Насколько они тесны и доверительны? Семен Израилевич.

— Я знаю этого человека — Баркова — пять лет. С тех пор как получил назначение на должность директора Теннисного центра. Он работает тренером. Обладает высокой квалификацией и еще более высоким самомнением…

Турецкий жестом остановил возмутившегося было Баркова. И Грайнер продолжал:

— Мы не являемся друзьями или приятелями. Просто Барков — работник Центра и мой подчиненный. — Не удержался и добавил: — К сожалению.

— Поясните. Барков, по-вашему, плохой тренер?

— У меня нет претензий ни к его методике, ни к организации и постановке тренировочного процесса. Но стремление господина Баркова быть в Центре затычкой ко всякой бочке, брать на себя несвойственные тренеру функции руководства, поведение его во время соревнований, в которых принимают участие его дети, все это не красит Центр, расшатывает дисциплину…

— А тебе бы только командовать!

— Я вынужден призвать вас к порядку, Барков. Предоставляю теперь слово вам и напоминаю, что впредь вам надлежит высказываться только с моего разрешения.

— Да, я понял, извините. Конечно, я его знаю, — Барков подбородком показал на Семена Израилевича, — пришел в теннис непонятно откуда — не то из сельского хозяйства, не то из химической промышленности. Назначен таким же функционером — их же племени — из Спорткомитета. Строит из себя большого начальника. Сует нос в организацию турниров, которыми я уже десять лет занимаюсь. Спонсоры ко мне идут. Журналисты ко мне обращаются. Я в Центральном округе представляю Федерацию тенниса России, я заслуженный тренер Российской Федерации. Он же в теннисе никто. Вот и завидует…

Теперь Турецкому пришлось сдерживать возмущенного Грайнера.

— Погодите, господа свидетели. Я вынужден задать вам вопрос: ваши натянутые отношения могут повлиять на характер даваемых вами показаний?

— Нет, — твердо ответил Грайнер.

— У меня с жидами нет отношений, — заявил выведенный из равновесия тренер, кивком показавший, что все равно готов продолжать.

Во время последующего допроса Турецкому пришлось еще дважды останавливать «очников», скатывающихся до прямых оскорблений на национальной почве. Но тем не менее изначально кажущаяся бесперспективной затея с очной ставкой принесла свои, пусть и незначительные, результаты.

Подтвердив все показания Грайнера по поводу незапланированного перерыва во время последнего матча Асафьева, кроме самого факта «отравления» воды, Барков был сбит с толку свидетельствованием Грайнера о его прежних «подвигах». Он-то был уверен, что заявления следователя — блеф, что никто и никогда не подозревал его в оказании противоправной «помощи» своим детям в соревнованиях. А тут выяснилось, что директор Центра давно собирает на тренера компромат. У него были записаны жалобы нескольких родителей на странные недомогания детей, случившихся на «Джуниор старз» прежних лет в поединках с Николаем и Натальей Барковыми. В официальные органы никто из пострадавших, конечно, обратиться не додумался. И каждый полагал свой случай единственным. Грайнер же обнаружил в этом систему. И мог назвать фамилии и адреса свидетелей. И в совокупности эти свидетельства становились обстоятельством, которое никак нельзя было игнорировать.

Поначалу заявлявший, что все это поклеп и клевета, Барков понемногу сник. А после того как Турецкий зачитал результаты экспертизы об обнаружении в крови Асафьева следов диазепама, занервничал уже сильно, заявил в последний раз, что он ничего в воду не подмешивал, и снова замкнулся, отказавшись от дальнейших показаний.

Давая участникам очной ставки страницы протокола на подпись, Турецкий уже знал, что будет делать дальше.

Несмотря на то что тренер продолжал упорно отрицать свою вину, свидетельских показаний вполне хватало для того, чтобы счесть Баркова возможным виновником случившегося и предъявить ему обвинение.

Александр Борисович предъявил тренеру обвинение в умышленном причинении легкого вреда здоровью соперников своих детей и причинении по неосторожности смерти Артуру Асафьеву и возбудил против него уголовное дело по соответствующим — 115-й и 109-й — статьям Уголовного кодекса РФ. По третьей части последней статьи, в связи с гибелью двух человек, тренеру грозило заключение сроком до пяти лет.

Мотивируя тем, что находящийся на грани нервного срыва Барков может попытаться скрыться от правосудия и уничтожить возможные улики, Турецкий вынес постановление об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу.

Барков был задержан и под конвоем доставлен в судебное заседание. Муниципальный суд, не откладывая дело в долгий ящик, «проштамповал» решение Турецкого.

Так Барков из подозреваемого превратился в обвиняемого и оказался в тюрьме Матросская Тишина.

Если, гуляя в выходные дни с познавательной целью или просто бредя по столице вовсе безо всяких намерений, выйти из метро «Сокольники» и перейти большую дорогу, то рядом с пожарной башней обнаружится несколько остановок наземного транспорта. Можно сесть на любой, идущий «от центра» и, пропустив остановку на Бабаевской улице, сойти на следующей. Потом пройти вперед до светофора, напротив здания какого-то института повернуть направо и не спеша прогуляться до самого его конца.

И вы с удивлением обнаружите в этом спокойном и мирном районе высокую стену с рядами колючей проволоки поверху.

В 1775 году императрица Екатерина II повелела переоборудовать в Москве бывший Карантинный двор за Сухаревской башней в «смирительный дом для предерзостных». Владычица считала, что в славном городе в ту давнюю пору развелось слишком много «ленивцев великовозрастных, приобвыкших милостыню просить, нежели добывать питание работой».

В «смирительном доме» арестанты занимались распиловкой камня для мостовых. Тогдашние московские градоначальники считали этот метод лучшим для борьбы с «развратной праздностью».

В 1807 году тюрьма переводится на Преображенку и переименовывается в Московскую исправительную. А после крупного пожара 1856 года в ней возводятся новые корпуса. Поскольку количество «предерзостных» и «ленивцев», несмотря на все усилия власти отучить народ от праздности, неуклонно росло, тюрьма неоднократно перестраивалась и расширялась. Но всех «желающих» разместить комфортно никогда не удавалось.

«Желающих», кстати, находилось немало во все времена. И в наши дни помимо известного всей стране «узника № 1» — некоего Михаила Борисовича, отправленного ныне в места не столь отдаленные, здесь находили приют и чеченский полевой командир Лече Борода, и брат Сергея Мавроди, и знаменитый Саша-Солдат, которого подозревали в убийстве еще более знаменитого суперкиллера Солоника…

Теперь вот и тренер-отравитель сподобился.

Ему повезло не очень. Матросская Тишина по бытовым условиям является, пожалуй, самым тяжелым изолятором среди столичных СИЗО. И хотя в нем начат ремонт, помещений с приличными условиями содержания там пока раз-два и обчелся. В камере, куда Баркова определили, содержалось семьдесят шесть заключенных, хотя изначально рассчитана она была на двадцать шесть человек. Вентиляция плохая: вонь параши, миазмы давно немытых тел, испарения свежепостиранной одежды — от спертого воздуха тошнило и кружилась голова. А сон в три смены по графику — это было выше человеческих сил теннисного тренера, привыкшего жить, прямо скажем, в несколько более комфортных условиях. Особенно в последние годы…