Тихий океан - Герхард Рот

— Не посмотрите его? — с надеждой в голосе попросила она.

Между тем, дети успели взобраться на гумно и кричали «Ашер! Ашер!», просовывая голову меж столбиками деревянного балкона. Когда Ашер поднимал на них взгляд, они со смехом отскакивали и прятались, пока он снова не отворачивался. Наконец пришел хозяин дома, молча пожал Ашеру руку и перевернул пса на другой бок, чтобы показать Ашеру входные отверстия от дроби.

— Ничего не поделаешь, — посетовал он.

Он был еще молод, круглолиц, носил шляпу и синий передник. Пожалуй, Ашер его уже где-то видел, но никак не мог вспомнить, где.

— Вызвать ветеринара? — спросила хозяйка.

Ашер сказал, что да. Крестьянка не двинулась с места, да и ее муж не торопился идти за ветеринаром.

— Полчаса тому назад я его сюда перенесла, — пояснила она. — Не успела я положить его на скатерть, как откуда ни возьмись является охотник Шерр и спрашивает, большой ли, мол, в этом году собрали урожай винограда. А потом спрашивает, не застрелить ли, мол, вашего раненого пса, чтобы не мучился.

Она, само собой, отказалась, и он после этого ушел. Он-де к ним не то семь, не то восемь лет носа не казал, а тут на тебе, пожалуйста, является и давай расспрашивать про урожай винограда.

— Это еще почему? По какой такой причине? Зачем это ему понадобилось знать про наш урожай?

Она взяла пластмассовую миску и попыталась смыть кровь с собачьего бока.

— Соседка, — продолжала она, — увидела, как пес наш, раненый, лежит во рву. Она как раз помои за дверь выплескивала и тут заметила нашего пса. Она, само собой, не знает, кто его подстрелил, но я что угодно готова отдать, это был Шерр. Не просто же так он с ружьем-то пришел.

Хотя кровь из ран не сочилась, Ашер понял, что ранения смертельны.

Дети смеялись на гумне, высовывали голову из-за перил и ждали, что он на них посмотрит. Он не сразу откликался на эту игру, и поэтому они начинали хихикать, чтобы привлечь его внимание, посапывая и пыхтя, словно изо всех сил удерживались, чтобы не рассмеяться. Но стоило ему поднять голову, как они с визгом исчезали за дощатой стенкой. Хозяин дома ненадолго ушел и вернулся со стеклянной кружкой вина, а его жена достала из кармана передника фляжку шнапса и слегка смочила им раны собаки. Собака не шевельнулась. Вместо этого она захрипела, и из пасти у нее выступила пена.

— Пес умирает, — сказал Ашер.

Хозяйка ушла.

— Он умирает, — тотчас крикнул крестьянин вслед жене.

Внезапно пес перестал дышать. Дети уже успели вернуться в дом, и до Ашера доносились их смех и возгласы.

— Все кончено, — произнес Ашер, когда пес бессильно вытянул задние лапы.

— Кончено, — повторил крестьянин жене.

Потом он обернулся к Ашеру и сказал:

— Да и ни к чему было вызывать ветеринара. Только деньги потратили бы попусту.

— Всё, — еще раз крикнул он жене.

Потом они навестили соседку. Она вышла на крыльцо с маленьким ребенком на руках. За неплотно прикрытой дверью Ашер увидел котят, копошащихся в детском манеже в сенях. Соседка сказала, что она услышала выстрел, однако не решилась выглянуть на улицу, а наоборот, заперлась в доме и позвала жену крестьянина. Потом кто-то постучал в дверь и потребовал отворить.

Она курила сигарету. На ней было платье в цветочек. У входной двери был прибит высушенный березовый трутовик[12]. Она полагала, что отстрел собак происходит систематически. Их уничтожают не охотники, а те, кто хочет, чтобы на фермах не осталось ни одной собаки, чтобы удобнее было давить на жителей. Крестьянка возразила, напомнив, как охотник Шерр предложил ей пристрелить собаку.

— Выроем яму и похороним пса, — перебил ее муж. — Больше нам ничего не остается.

Направляясь к вдове и проходя мимо магазина, Ашер увидел охотников. Они по-прежнему стояли на улице, пили и смеялись. Их ружья лежали на передних пассажирских и задних сиденьях машин, битую дичь уже собрали. Витрины магазина так сильно запотели, что сквозь них он ничего не мог различить. Он услышал, как за его спиной осыпается и с мягким шорохом падает наземь снег с крыши.

После обеда он сходил к портному в Санкт-Ульрих за бархатным жилетом. По дороге, между вишневым деревом и мусорной кучей ему встретилась тетка вдовы. В руках она несла коротенький зонтик, тяжелый пустой бидон из-под молока и завернутый в целлофан букет. Во время обеда Ашер рассказал вдове о происшествии, однако та опасливо промолчала. Вместо этого она принялась рассказывать о своем детстве, когда у них со старшей сестрой была одна пара туфель на двоих. По воскресеньям они ходили в церковь по очереди: сначала к заутрене шла сестра, потом к одиннадцатичасовой мессе — она.

Потом он немного погулял по лесу. Земля была покрыта бурым, точно заржавевшим, пожухлым папоротником. Внизу, в лощине, виднелась белоснежная часовня, вокруг нее простирались поля. Кое-где слой снега на полях стал настолько тонким, что под ним просвечивала трава. Дойдя до часовни, он приметил двух землемеров, которые работали на месте бывшего рудника. Он почувствовал, как у него мерзнут ноги. Он быстро поднялся по улочке на крутом склоне в Санкт-Ульрих и купил в магазине резиновые сапоги на подкладке, шерстяные носки и теплые перчатки. К его удивлению, ему предложили стакан вина. Его усадили в кресло, и две продавщицы в синих нейлоновых форменных халатах завернули ему покупки. За это время, кроме него, в магазине не побывало ни одного покупателя. На металлических полках лежали рубашки, штаны, карандаши, фляжки для шнапса и сладости, с потолка свисали красные бумажные стрелки с надписью «Распродажа». Заплатив, он отправился к портному. Он вновь прошел мимо давильни для яблок, но сейчас она была заперта. К распахнутым дверям сарая кто-то прислонил мопед. По пути ему не встретилось ни души.

До прихода Ашера портной спал. Только когда Ашер позвонил во второй раз, он отворил и без особого восторга проводил его на второй этаж. Воздух в верхней комнате был спертый, отягощенный неприятным сладковатым запахом. Ашер примерил жилет, расплатился и не спеша отправился в обратный путь. С тех пор, как он в последний раз проходил мимо пожарной части, здание покрасили и повесили на фасаде новую табличку с яркой черной надписью. За пожарной частью, в винограднике, который, вероятно, принадлежал портному, возвышался деревянный ветряк. Чуть поодаль Ашеру встретился директор школы, окруженный детьми. Едва он вошел в здание школы, как дети принялись шуметь и носиться вокруг, хватая друг друга за ранцы. Какое-то время Ашер наблюдал за ними, а потом медленно направился в церковь, войдя через боковую дверь. Маленькая сельская церковь показалась ему очень изящной. На стенах — скульптуры святых, церковная кафедра — мраморная, украшенная позолоченными листьями, по обеим сторонам алтаря витражи. На алтаре приковывало взгляд большое алое сердце в центре сплетенного из роз венка. В сердце пылало пламя, озаряющее алтарь лучами… На Пасху, однажды поведала вдова, когда крестьяне в страстную неделю постились (тогда она сама съедала в день не больше тарелки супа с размоченной черствой булочкой), и мужчины, и женщины, бывало, теряли сознание во время службы и падали. Некоторые в изнеможении так и спали на скамьях. А некоторые для того и ходили в церковь… В углу кто-то прислонил белую шелковую хоругвь с золотисто-голубым древком. Да и Нагорная проповедь на потолке была изображена именно так, как описывала вдова. Обернувшись, он увидел священника. Священник смерил его взглядом и поспешно удалился. Вслед за ним вышел из церкви и Ашер. В школьном дворе по-прежнему играли дети, в доме священника стояла на подоконнике стеклянная ваза с цветами, по склону холма в деревню медленно вползал трактор. Ашер перешел улицу, решив передохнуть в соседнем трактире. За одним из столиков сидели трактирщик и человек, которого он видел на партийном собрании, и играли в карты.

— Были в церкви? — не отрываясь от игры, спросил «критик» с партсобрания.

В его вопросе Ашеру послышалась насмешка. Он вспомнил, что рассказывала о «критике» вдова.

— Ну и как, нравится вам наша церковь? — продолжал «критик».

Ашер ответил, что да.

— А, так значит, нравится! — воскликнул тот, по-прежнему не сводя глаз с карт.

Ашер, сам не зная, почему, не мог отделаться от ощущения, что «критику» хотелось не поговорить о церкви, а выяснить что-то о нем.

Перед «критиком» на столе лежал мундштук, он пристально вглядывался в свои карты.

— Сдаюсь, — провозгласил трактирщик и бросил карты на стол.

Он был широколицый, лысеющий, и носил очки. Ашеру доводилось слышать, что он играет на кларнете в деревенском оркестре. Он разводил рыбу, имел фруктовый сад и держал скот. Его дед был одним из сооснователей местной пожарной части, в главном зале трактира висела на стене фотография, изображающая деда трактирщика в сияющем шлеме с кожаным ремешком под подбородком. Рядом красовались еще несколько групповых фотографий в рамках, представляющих молодых крестьян и батраков, призываемых в армию. Все они как один щеголяли в шляпах с заткнутыми за ленту букетиками цветов, и все держали что-нибудь в руках: кто пивную кружку, кто курицу, кто фикус или герань в горшке, кто скрипку или флейту, кто сигару. На других фотографиях были запечатлены горняки на праздновании юбилея или свадьбы, причем музыканты лежали перед гостями в сугробе. «Иногда зал снимут на свадьбу, иногда на похороны; воскресным утром посетителей, пожалуй, наберется с десяток», — когда-то рассказал ему Голобич, говоря о трактире.