Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1 - Григорий Джаншиев

Не будучи в силах ни понять смысла наступающей «зари святого искупления», ни предотвратить нависший удар судьбы, высокопоставленные корифеи крепостников прежде всего занялись «шкурными» вопросами и старались обделать личные делишки[183], а затем хоть на время затормозить или извратить дело свободы. Не вызвав еще к жизни духа свободы, крепостники уже спешили заклясть его; не даровав еще свободу, они уже принимали меры к «обузданию» ее при помощи «ежовых рукавиц!» Они полагали, что предоставление свободы народу, в течение многих веков жившему под крепостным игом, должно опьянить его, вскружить ему голову и повести к волнениям, а то и прямо к анархии, а потому стояли за постепенность освобождения (кн. Меншиков проектировал 75-летний срок, другие полагали свободу даровать хорошим ученикам в виде награды), за сохранение хотя части прежней помещичьей юрисдикции, за освобождение без земли…

Как смотрел на дело преемник Ростовцева – легко понять. По убеждениям, точнее предрассудкам своим, граф Панин, до назначения его председателем Редакционной комиссии, принадлежал к явно крепостнической аристократической партии. Огромное же большинство Комиссии, в составе которой продолжали оставаться главные ее вдохновители и руководители: Н. А. Милютин, Я. А. Соловьев, а также Ю. Ф. Самарин и кн. В. А. Черкасский – придерживались программы либеральной «западнической», усвоенной после некоторого колебания и славянофилами[184].

Какой образ действий усвоит себе новый председатель при исполнении своей трудной миссии? Личный такт, уменье ладить с людьми и привлекать их своею обходительностью и добродушием могли бы несколько облегчить щекотливую роль гр. Панина, поставленного в качестве председателя в положение естественного посредника для установления между борющимися партиями примирительных компромиссов. Но именно личные качества его так мало соответствовали подобной роли, что положение его в Комиссии во все время ее существования было весьма неблагодарное и тяжелое, иногда комичное, а подчас просто невыносимое, даже унизительное.

Типичный представитель старой николаевской бюрократической системы, изучивший жизнь только сквозь призму бумажного производства и чрез окно своего кабинета (он даже с своим alter ego Топильским сносился занумерованными бумагами), гр. Панин вдруг сталкивается с столь трудным и сложным вопросом[185], как крестьянский. Магнат-деспот, привыкший всю жизнь с аристократическою брезгливостью смотреть на людей только с точки зрения «кастовых» отличий, разветвлений генеалогического древа и табели о рангах[186], привыкший слышать около себя одно лишь подобострастное «так точно» и «рад стараться!»– вдруг сталкивается лицом к лицу, в составе Редакционной комиссии, с людьми нового образа мыслей и действий, которые вовсе не спешат выставить, подобно гр. Панину, напоказ свою политическую и нравственную пустопорожность, не возводят в принцип свои молчалинские добродетели, а напротив осмеливаются горячо отстаивать свои убеждения. Человек, считавший согласным с честью менять свои «убеждения» по соображениям личной выгоды, по мере надобностей начальства и в свою очередь превращавший своих приближенных в обезличенные, истертые пешки запуганной и безответной исполнительности, – вдруг на старости лет узнает, что не в пример «порядочным» людям «высшей касты»[187] (т. е. богатым аристократам), между небогатыми людьми, с маленькими чинами и даже без чинов[188] встречаются лица независимые, с твердыми, дорогими для них убеждениями, которых они не приносят в жертву соображениям карьеры или рабской угодливости. Эти «смельчаки» дерзают в совещаниях Редакционной комиссии говорить «нет!» там, где гр. Панин говорит «да!», и наоборот. Ему, привыкшему говорить и слышать только подобострастное «слушаю-с», кажется, что он ослышался… Он вторично развивает свои предложения, заявляет громким голосом свои требования, и что же? – о, ужас! – члены Комиссии осмеливаются спорить, вторично не соглашаются с ним, с ним – с действительным тайным советником, с его сиятельством графом В. Н. Паниным самим[189]!.. Разве это не революция, разве это не светопреставление?!

Диву должен был даться этот надменный чудак-анахорет, этот седоволосый злой младенец, – проведший всю жизнь среди бумаг и искавший эквивалента семейных радостей и общественных развлечений в кругу попугаев «поречистее», говоривших как люди, и людей «посмирнее», говоривших как попугаи, вроде его правой руки М.И.Топильского[190], —когда судьба столкнула его с независимыми людьми нового типа, которые не только высокопоставленного председателя не слушаются, но даже, – horribile dictu! – от орденов отказываются[191]. Словно впервые, после тридцатилетней государственной «спячки», гр. Панин вышел из душной атмосферы бюрократической теплицы на вольный воздух действительной жизни и впервые в Редакционной комиссии увидел людей без преломления их сквозь призму табели о рангах и гербовника. Тут-то у него вырвалась знаменательная, меланхолическая историческая фраза: «Нет, надо признаться, время тайных и даже действительных тайных советников прошло безвратно»[192].

Впрочем, и помимо личных качеств нового председателя, самая неопределенность и шаткость крестьянского дела в 1860 г. создавали смутное «переходное состояние»[193], с которым нелегко было бы справиться даже человеку более практичному, проницательному, дальновидному и обходительному, нежели гр. Панин.

С одной стороны графу оказывалось Александром II «непостижимое доверие»[194] (в виде уступки окружающим лицам), с другой – им же повелено было сохранить прежнее направление[195] в работах Редакционной комиссии, коей члены оказывали председателю своему упорное сопротивление. Единомышленники гр. Панина с своей стороны требовали, чтобы он положил преграду слишком далеко зашедшим друзьям «Колокола»[196], т. е. членам Редакционной комиссии, которых соратник гр. Панина, М. Н. Муравьев, называл без обиняков «грабителями»[197].

Каков же был метод, избранный гр. Паниным? Во вступительной речи своей он заявил себя довольно примирительно, указав на то, что дворянская партия «нередко опрометчиво и неосновательно укоряла Редакционную комиссию». Он даже употребил такую фразу: «За крестьян между нами нет представителей, и потому нам самим предстоит отстаивать их»[198].

Была ли эта речь со стороны гр. Панина дипломатическим маневром, или сказалась в ней хорошо известная всем его приближенным черта – бестолковость, способность не согласовать посылок с заключением[199], —но только последующее поведение графа не вполне согласовалось ни с этим обещанием[200], ни с вышеупомянутою его profession de foi об исполнении воли Государя, «вопреки своим убеждениям».

В первых же заседаниях Редакционной комиссии гр. Панин делал попытки добиться от нее существенного изменения постановлений, принятых при Ростовцеве[201]; но когда такие попытки разбились о стойкое противодействие членов ее, предводимых Н. А. Милютиным, гр. Панин стал отстаивать частичные выгоды в пользу помещиков в ущерб крестьянам. Видя бесплодность своих усилий, гр. Панин, у которого отношения с большинством членов делались все более и более натянутыми, стал в качестве тонкого казуиста прибегать ко всевозможным уверткам для оттяжки дела… Прения затягивались, протоколы задерживались неделями, заседания назначались в дни, неудобные для членов, и даже протоколы «исправлялись» в духе помещичьих вожделений председателя. Но пришлось отказаться и от этой системы подтасовок, так как члены уклонялись подписывать протоколы, не соответствовавшие действительности. Когда однажды такой маневр был выведен Н. А. Милютиным на свежую воду, уязвленный гр. Панин побледнел и, задыхаясь, сказал: «Так это, значит, вы выражаете сомнение в моем слове! Это случается со мною в первый раз в моей жизни»[202]… От системы «обструкции» пришлось также отказаться ввиду прямого предписания Государя окончить работы к октябрю 1860 г. Только впоследствии в Главном комитете гр. Панину удалось провести довольно существенные изменения в проекте Редакционной комиссии, причем, вопреки первоначальному проекту ее[203], допущен был даже так называемый сиротский или гагаринский надел. В Главном комитете гр. Панин играл очень двусмысленную роль, набросив тень на правильность цифр поземельного надела, выведенных под его же председательством Редакционною комиссией[204].