Искупление - Василий Лебедев

- Какое имя? - растерялся Серпуховской. Он по-ребячьи мигал, и улыбка детского смятенья ненадолго озарила его лицо.

- Вопрошаешь, какое имя может дать Ольгерду мой брат, дабы усмирить его?

- Вопрошаю: какое?

- Тесть! - выпалил Дмитрий жестко, так, чтобы не оставалось никакого сомнения j[ Серпуховского, дабы понял он: все тут продумано.

Серпуховской сразу обмяк и затих. Дмитрий знал, что давно он зарится на Анисью, боярскую дочь, комнатную боярыню, что при его Евдокии пребывает, и одобрял в душе выбор брата: девка красна собою и всем взяла - статью, нравом, лицом румяно-белым, но иная судьба должна лечь поперек дороги брата его, а Анисья пусть Бренку достается. Хороша пара...

Позади послышался топот навалившейся сотни, однако, наехав без повеленья на них, сотня сбилась в кучу.

- Что приумолк, брате? Отринь кручину, не думай: то не в седле размыслится, а тамо! - Дмитрий указал на небо. - То есть путь неведом, да иной тебе судьбы нет. Засылай сватов, бери Елену Ольгердовну. Старый дьявол сам предлагал, когда почуял осенью, что у Москвы попадет под твои полки... Бери Елену, а то так и будешь до старости во стременах стоять над рекою Москвою...

Серпуховскому было не до веселья, и он не поддержал шутку великого князя. Дмитрий в эту минуту опасался резкого отказа и был напорист:

- Бери Елену, Володимер, иного пути у нас нет!

Он вложил поводья в руку Серпуховского и пристегнул своего коня. Истомившийся на жаре конь шаркнул сбруей, боками и грудью о плотные кусты ивняка и сладко впоролся в воду.

- Княже! А мы? - донеслось из сотни.

- Всем велю!

Сотня сорвалась было с места, но Капустин так рявкнул, что все откатились от берега:

- По десятку! Ровно! За береговой улом - гайда-а!

Проскакали на сто саженей ниже по течению, куда скрылись модницы со двора Серпуховского. Река вспенилась, забурлила там, за уломом.

Сотник оставил князьям чистую воду.

11

Он трижды проклял тот день, когда обагрил руку кунами Некомата: не надо было брать у него ту горсть серебра, все равно растерял во время ночного бегства, в степи пол Сурожем, в грозовую ночь. Тиун Вербов круто повернул суд после отъезда князей: мигнул подвой-ским, те выкликнули Жмыха, и на хартию ябеднику легли неверные слова, что-де Елизар Серебряник за неделю до суда сам хвастал в торговых рядах, что обманул именитого купца Некомата, взял, мол, серебро, продавшись тому в обельные холопы, а теперь-де и не подумает служить ему - нет свидетелей! Некомат на том суде убивал сразу двух зайцев: закабалив Елизара, он записывал в смерды и его Халиму, поскольку не могла она жить без него среди чужих ей людей, без языка и обычаев...

С суда Елизар прибежал весь мокрый, как мышь из кринки.

- Лагута! Анна! Сберите нам чего ни есть! Чего стоите-то? Бегу я! Бегу! Халима! - И он затараторил по-татарски.

Велики ли сборы вчерашнему полонянику? Мигом сложил среди избы пожитки, Халима завернула их в рогожный мешок. Она, казалось, была довольна, что надо мчаться: кровь ее требовала движения...

- Не скупись, Лагута, дай коня твоего, у моего подковы сбиты.

Лагута, человек обстоятельный, неторопливый, повел на Елизара квадратным лбом.

- К Ваньке во Псков, что ли?

- Во Псков ал-и на Двину, токмо не во холопы к Некомату

- Засудили, выходит? А иде Мономаховы законы?

- Что им законы, коли судьи знакомы! - воскликнула Анна в чулане и заревела. Опять за брата станет сердце рваться.

Лагута еще постоял с минуту посреди избы, тяжелый, как кряж, опустив ручищи к полу, покачал молча головой, видимо поддакивая мыслям своим, и пошел к порогу:

- Анна! Собери им мяса вяленого!

Но едва вышли они из избы и направились к Яузе за лошадью, что паслась в прибрежной осоке, как заметили, что по дороге от моста через реку Рачку скачут трое. Елизар признал в одном тиуна Некомата, остальные двое были, видать, из дворовой челяди.

- Ну вот и пропало бабино трепало... - промолвил Елизар, но слова эти он произнес с такой злостью, что Лагута понял: быть драке.

- Холоп Елизар Серебряник! - крикнул тиун на подъезде. - Держись стремени и беги со мною немедля!

- Эко разгрозился! - первым ответил Лагута, выходя вперед Елизара и как бы прикрывая его.

- А ты, Лагута, отпрянь! - Всадники уже крутились перед избой. Елизар! Поневоле поведем!

Елизар вышел из-за прясел городьбы, молча и не спеша приблизился к тиуну. Та обреченность, с которой он покинул суд и бежал сюда больше двух верст, сменилась неистовой злобой. Как туман, застлала она ему глаза и здравый рассудок. Грудью привалился он к ноге тиуна, ухватился левой рукой за луку седла, а правой со всего размаху ударил по лицу посланца Некомата. Тот застонал, закрыв лицо ладонями, на рукава холщовой рубахи полилась кровь. Один из помощников кинулся было на Елизара, но Лагута выпростал жердь из прясел и пошел крестить по коням.

- Убью! - взъярился он, но бил все-таки не по всадникам, стараясь лишь отогнать их, не дать обезумевшему Елизару впасть в большой грех, и так суда не миновать...

Некоматовы служки поскакали, ошалев, в испуге взяли сначала сильно вправо, к Гостиной горе, и лишь потом свернули снова на мост через Рачку.

Елизар нет поскорей убраться, пошел с Лагутой по избам хвастать, как они отчестили людей Некомата. Вернувшись от кузнецов-соседей, пошли в погреб пить холодный квас и все хвалили друг друга. И нахвалились.

Старший сын Лагуты, Акиндя, прибежал от моста и довел:

- Тятька, едут!

Елизар кинулся в избу, за руку потащил Халиму на двор, но спрятаться было негде. Он выглянул из-за угла и увидал десятка полтора всадников, а дальше семенила через мост пешая дворня Некомата. Сам купец ехал на коне впереди.

"Ой, ты, бабино трепало-о-о..." - подумал он и уволок Халиму в кузницу. Затворил двери изнутри.

Около получаса водил их за нос Лагута, убеждал, что уехал Елизар за Яузу, будто бы в Лыщикову слободу наниматься туда. Это было похоже на правду, и мост через Яузу был как раз за кузницами, а слобода - напротив моста. Но хитрый Некомат послал туда лишь пять всадников, а сам учинил розыск и велел отворить кузницу.

- Там Елизар! Там, ворожий сын! - кричал тиун и страшно мерцал темными пятнами запекшейся крови на щеках, на шее, на рубахе. Вид крови озверил Некомато-ву челядь.

Все наперебой заглядывали в щель меж створками двери, убеждались, что Елизар там, радовались и грозили.

- Вылезай, рукосуй!

- Ты не рядника, ты тиуна пястью пехал! То-то тебе!

- Отворяй кузню!

- Отольются слезы гривенкой!

- Отворяй! Кузню на поруб [Поруб - тюрьма в виде крытой бревнами ямы] меняй!

Сам Некомат спешился и подошел к дверям. Послушал. Велел выламывать дверь. Затрещали доски. Заскрипели кованые крючья.

- Отпррянь! - послышался крик Лагуты. - Не рушь кузню, то моя кузня! Моим тщанием возведена!

- А ты отворяй! - возразил Некомат.

- Почто?

- Холоп Елизар мне присужен! Отдавай его!

- Кого? - будто не понимал Лагута, нацелив на Некомата широкий плоский лоб в черных брызгах железной окалины.

- Вестимо, кого - Елизара Серебряника, али ты с ума спятил?

- Какого Елизара?

- Да во кузне!

- Там поло!

- А коли поло, то коим духом дверь затворена исподно?

- Ушел Елизар за Яузу!

- Там он - в кузню канул! - появился опять Жмых.

- Я тя порушу, татарско исчадье! - Лагута не вынес - кинулся на Жмыха, но челядь повисла на кузнеце. Подергался Лагута - шевелиться можно, выбраться из людского кольца нельзя: завяз, как в трясине.

А дверь в кузнице затрещала и рухнула одной створкой внутрь.

- Изрублю! - послышался крик Елизара. Челядь Некомата отшатнулась на сажень, увидав меч в руках Елизара. Но на силу найдется сила. На оружье есть оружье. Дружина дворовая похватала жерди из городьбы и пошла на Елизара, как на медведя с рогатинами.

- Шибай по рукам! Вышибай меч! - командовал Некомат, забравшись в седло.

Кололи, били Елизара жердями. OEI рубил - отлетали концы, как поленья, но на каждый его удар мечом сыпались три жердями. И вот уже выбили меч. Притиснули Елизара к стене, и тут вскрикнула Халима из-за горна.

- И баба тута!

- Со татаркою в кузне, яко дьявол у пещи огненной!

Повязали обоих. Кулями перекинули поперек седла, пограбили в кузнице поковки Лагуты. Тому тоже досталось. Анна выбежала с воем, с проклятьями. Лагута молча стоял и смотрел, как увозят Елизара и Халиму. А челядь Некомата насмехается и все больше к Халиме льнет.

- Ишь каку черную выискал! Ну чисто сатана!

- Вот и погана, да красива!

- Ишь! Ишь, глазами стрижет!

- Поцапай ее по всем буграм - мягка!

- Ишь она - глазки масляны, уста сердечком христовым, а сама сотоница блудяща!

- У-у! Ведьма!

Лагута, сломленный - сила силу ломит! - побоями и грабежом, отвернулся, чтобы не видеть хоть этого. Отошел к разобранной городьбе, напустился на Анну: