Бальзак. Одинокий пасынок Парижа - Виктор Николаевич Сенча
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, Оноре уже многому научился – например, знать себе цену. Если «Бирагская наследница» была продана за 800 франков, то «Жан Луи» ушёл за 1300, а «Клотильда Лузиньянская» – за желаемые 2000 франков.
За пять лет Бальзак выпустил девять романов под псевдонимом; причём три из них были написаны совместно с Ле Пуатвеном, ну а остальные шесть – самим писателем (кто бы сомневался!){67}.
Оставалось последнее – разогнать ретивую лошадку…
* * *
Pecunia non olet. Деньги не пахнут. Нечто подобное высказал в I веке своему сыну Титу римский император Веспасиан, установивший налог на общественные туалеты. Так вот, коварный император нагло врал: деньги как раз и пахнут!
Грязные деньги не сделали Оноре богатым и счастливым. Измазавшись с ног до головы в литературных нечистотах, великий романист будет вынужден отмываться всю оставшуюся жизнь.
«С отчаянием будет Бальзак, зрелый Бальзак, в котором слишком поздно пробудилось чувство ответственности, по десять, по двадцать раз перемарывать свои рукописи, свои корректуры, – пишет С. Цвейг. – Сорную траву уже не удается выполоть, он дал ей слишком пышно, слишком буйно разрастись в те беспечные годы! И если стиль, если язык Бальзака до конца его жизни был безнадежно засорен, то только потому, что в решающую минуту своего становления писатель был слишком небрежен к собственному дару»{68}.
Когда кому-то плохо, обязательно где-то рядом, буквально дыша в затылок, находится тот, кому хорошо. Основные дивиденды от совместной работы достались отнюдь не Оноре, а его партнёру. Даже спустя годы Ле Пуатвен будет по-прежнему скакать на коне, эксплуатируя всё то же седло под названием «Бальзак». Старые газетчики «Le Figaro» хорошо помнили Ле Пуатвена, хваставшегося, как ему удалось «слепить» того или иного писателя.
– Да что там! – скажет он однажды. – Вы же знаете Бальзака, так вот, тоже моя работёнка. Я помню, как он начинал. Пришлось нелегко – и ему, и вашему покорному слуге. Несмотря на внешние данные, этот парень чем-то напоминал пушечное ядро: голова росла прямо из живота, а живот – из ног. Но это ничуть не мешало ему быть чертовски трудолюбивым. Он писал днём и ночью. Я даже не знаю, когда он спал. А сколько у нас было совместных планов! Ну а нынче мсье Бальзак сильно вознёсся и в сторону старого приятеля даже не смотрит. Вот и делай после этого людям хорошее…
Г. Робб: «Разумеется, Ле Пуатвен преувеличивал, утверждая, будто “создал” Бальзака. И все же его слова напоминают о том, что Ле Пуатвен стал одной из самых выдающихся “повивальных бабок” во французской литературе XIX века… Прежде чем Бальзак сам начал эксплуатировать себя, его эксплуатировал другой. Вот что мог припомнить ему Ле Пуатвен. Тем не менее определенная доля неловкости в их отношениях все же прослеживается… Если бы Оноре умер в двадцать восемь лет, почти никто не оплакивал бы потерю гения; его незабвенное имя фигурировало бы лишь в списках из многих фамилий. В лучшем случае автор диссертации назвал бы его “незаслуженно обойденным” и указал на несколько выдающихся абзацев или ловких подражаний Вальтеру Скотту. Сам Бальзак считал свои юношеские романы отдельным видом творчества: они для него незаконные дети, не слишком удачный результат неловких опытов»{69}.
Тем не менее первые неудачные романы Бальзака имели свою положительную сторону: они отточили перо гения. Остальное уже не имело значения. Другое дело, что на всё требуется время, которое, как известно, быстротечно.
Через восемь лет выйдет «Последний шуан».
Глава вторая
Cogito, ergo sum[15].
Бумагомарательство – вот единственное мое оружие, пусть и несовершенное, чтобы добиться независимости.
Оноре де Бальзак
Случившееся со стариком Бернаром-Франсуа в день бракосочетания дочери Лоранс оказалось плохой приметой. Об этом заговорили сразу после того, как местный доктор порекомендовал старику прикрыть больной глаз чистой повязкой.
Так и вышло: с выбором жениха для дочери отец явно поторопился; брак Лоранс оказался несчастен. Из Трубадура (прозвище зятя, данное ему Оноре) получился никчемный муж. С первых же дней семейной жизни мсье Монзегль повёл себя крайне безответственно, предпочитая бо́льшую часть времени проводить не в обществе молодой супруги, а с друзьями и сворой борзых, с которыми частенько выезжал на охоту. Вольный ветер и хмельные товарищи заменяли ему «оковы семьи».
Всё это Лоранс очень тревожило. Никогда прежде не жаловавшаяся на здоровье, теперь она, подавляя внутреннюю тревогу, стала чахнуть. Находясь в постоянном ожидании благоверного с буйных ночных попоек, Лоранс исхудала, её лицо стало бледным, а глаза потеряли обычный радостный блеск. Расчёсываясь как-то утром, бедняжка вдруг обнаружила, что у неё лезут волосы. И это в неполных двадцать лет! Чтение книг и вышивание раздражало. Ей хотелось покоя – прежде всего внутреннего!
А его, покоя, как раз и не было. Ведь отсутствие мужа, как оказалось, было не самой страшной напастью для семьи. С некоторых пор настоящей бедой стали… кредиторы. Эти тараканы, о существовании которых ранее Лоранс даже не догадывалась, сейчас повылазили из всех щелей. И все они требовали… мсье Монзегля. И… денег. Причём много и сразу! Азартный игрок Трубадур, живя не по средствам, за карточным столом проигрывал всё, что мог проиграть. А потому часто занимал – как у друзей-собутыльников, так и у совсем случайных людей. Лоранс в отчаянии! Атмосфера в доме раскалена добела. Семье Лоранс и Монзегля угрожает смертельный снежный ком в виде неоплаченных долгов. Катастрофа уже на пороге.
Однажды она, вся больная и в слезах, приезжает в «семейный улей» в Вильпаризи[16], жалуясь на своего непутёвого мужа.
– Да как он посмел, мерзавец?! – возмущался взволнованный Бернар-Франсуа. – Ведь он из приличной семьи…
– Из семьи-то, может, и приличной, но мужем оказался отвратительным! – всхлипывала Лоранс. – Ведь я же говорила, папенька, что он мот и игрок. А вы – «хороший», «хороший»…
– Дык кто ж его, прохвоста…
– А он и не прохвост вовсе! – вмешалась в разговор бабушка Саламбье, всегда защищавшая внучку. – Он у тебя, голубушка, непутёвый распутник, вот! А зачастит по сомнительным салонам с девицами – отворот ему поворот, и возвращайся домой…
– Как это – домой? – вытерла слёзы Лоранс.
– Да так, – разошлась бабуля. – За прелюбодеяние положен развод – разве нет?
– Какой ещё развод? – набычился Бернар-Франсуа, которому подстрекания тёщи очень-таки не понравились. – Подожди,
