Цезарь - Александр Дюма

А что говорил на суде Клодий в свое оправдание? Он говорил, что в то время, когда, как утверждают, он был в доме Цезаря, он на самом деле был в ста лье от Рима. То есть, как мы сказали бы сегодня, он хотел создать себе алиби.

Но Теренция, которая ненавидела сестру, ненавидела, натурально, и брата тоже. А накануне того дня, как Клодия застали в доме Помпеи, она видела, что Клодий заходил к ее мужу. А если Клодий заходил к ее мужу накануне праздника, значит, в сам день праздника он не мог быть в ста лье от Рима. Она заявила Цицерону, что если он откажется говорить, она скажет об этом сама. У Цицерона уже были большие неприятности с женой из-за сестры. И он решил, чтобы вернуть в свой дом мир, пожертвовать братом. Тогда он выступил в качестве свидетеля.

Как вы понимаете, Цицерон, каким бы сплетником он ни был, не написал обо всем этом в письме к Аттику; но Плутарх, который родился через двенадцать лет после этих событий, то есть в сорок восьмом году до Рождества Христова, и который был почти таким же сплетником, как Цицерон, – Плутарх рассказал, как все было.

Итак, Цицерон, вероятно, к своему глубочайшему сожалению, все-таки выступил свидетелем против Клодия. Если скандал был велик вокруг самого события, то вокруг судебного процесса он был еще больше. Многие из первых граждан Рима выступали против Клодия, обвиняя его в ложных клятвах и мошенничествах.

Лукулл представил на суде служанок, которые сообщили, что Клодий имел любовную связь со своей сестрой, то есть с женой Лукулла.

Клодий же постоянно отрицал основной факт, утверждая, что в день праздника в честь Доброй Богини он был далеко от Рима, как тут Цицерон, поднявшись, уличил его во лжи и заявил, что накануне события он приходил к нему, Цицерону, домой для обсуждения какого-то дела.

Это была тяжкая улика. Клодий не ожидал этого; в самом деле, со стороны друга и человека, который ухаживал за его сестрой, поступок был вероломный. Впрочем, послушаем, что сам Цицерон говорит о процессе; он вмещает в свой рассказ всю ненависть человека, чья совесть не вполне чиста. Вот что он говорит о судьях. – Имейте в виду, что судьями были сенаторы.

«Ни в одном притоне не увидишь подобного сборища: запятнанные сенаторы, обнищавшие всадники, опутанные долгами трибуны – хранители казны, гребущие из нее деньги, и среди всего этого – несколько честных людей, которых не смогли отозвать, и которые сидели с мрачным взглядом, с трауром в душе и с румянцем на лице».[34]

И, тем не менее, высокое собрание было настроено как нельзя хуже по отношению к обвиняемому. Не было никого, кто не счел бы Клодия заранее приговоренным.

Когда Цицерон завершал свое выступление, друзья Клодия, возмущенные этим, как они считали, предательством, разразились криками и даже угрозами. Но тогда сенаторы встали, окружили Цицерона и указали пальцем себе на горло в знак того, что они будут защищать его даже ценой своей жизни. Но этим людям, указавшим пальцем себе на горло, Красс указал пальцем на свой кошелек.

«О музы, – восклицает Цицерон, – поведайте, как пал этот пламень! Вы знаете Лысого, мой дорогой Аттик (Лысый – это Красс), вы знаете того лысого из наследников Нанния, который расточал мне панегирики и который некогда произнес в мою честь речь, о которой я вам уже рассказывал? Так вот, этот человек обстряпал все дело в два дня при помощи одного раба, презренного раба из школы гладиаторов; он посулил, похлопотал, переплатил, и – о низость! – к своим деньгам он присовокупил еще красивых девушек и молоденьких мальчиков…[35]»

Заметьте, что я еще смягчаю. Знайте только, что те судьи, которые позволили подкупить себя только деньгами, снискали себе репутацию честных людей.

Когда же они потребовали охрану, чтобы вернуться домой:

– Эй! – крикнул им Катул, – вы что, боитесь, что у вас отнимут деньги, которые вы получили?

Цезарь, вызванный в суд свидетельствовать против Клодия, сказал, что у него нет никаких улик.

– Но, – крикнул ему Цицерон, – ведь ты развелся со своей женой!

– Я развелся со своей женой, – ответил Цезарь, – вовсе не потому, что считаю ее виновной, а потому, что жена Цезаря должна быть вне подозрений!

Стоит ли говорить, что Клодий был оправдан.

Посмотрим, каковы же были последствия этого оправдания.

Глава 25

На площади собраний произошло великое волнение.

Клодий, который в случае обвинительного заключения был бы обречен на изгнание, после оправдания стал гораздо сильнее, чем он был до суда. Его оправдание стало триумфом. Двадцать пять судей держались достойно и, хотя им угрожала опасность, вынесли обвинительный приговор.

«Но тридцать один, говорит Цицерон, больше убоялись голода, чем позора, и признали его невиновным».[36]

Так движение консерваторов, начавшееся с консулатом Цицерона и задушенное с заговором Катилины, с оправданием Клодия было полностью остановлено, а партия демагогов, представленная неверным аристократии Помпеем, верным народу Цезарем и верным Цезарю Крассом, окончательно взяло верх; и так Рим, счастливый родиться при консулате Цицерона, – o fortunatam natam me consule, Romam! – этот Рим вернулся к тому же положению, в каком его оставил Катилина, когда он, встретив на своем пути Цицерона, был вынужден покинуть отечество.

Воспоминание о той первой победе воодушевило Цицерона и внушило ему отвагу, которая вообще-то не была ему свойственна.

В майские иды сенат собрался на заседание, и, когда настал его черед говорить:

– Отцы-сенаторы, – сказал он, получив эту рану, вы не должны ни падать духом, ни проявлять слабость; не стоит ни отрицать нанесенный удар, ни преувеличивать серьезность раны; было бы глупостью задремать, но было бы малодушием испугаться. Уже дважды мы видели, как был оправдан Лентул, дважды видели, как был оправдан Катилина; что ж, это лишь еще один, кого продажные судьи выпустили на государство.

Затем он повернулся к Клодию, который, как сенатор, присутствовал на заседании и пренебрежительно посмеивался над этим выпадом Цицерона:

– Ты ошибаешься, Клодий, – воскликнул он, если думаешь, что твои судьи вернули тебе свободу. Неверно! они заточили тебя в Риме, как в тюрьме; они не уберегли тебя как гражданина, но лишили тебя свободы удалиться в изгнание. – Воспряньте же духом, отцы-сенаторы, сохраняйте ваше достоинство; честных людей по-прежнему объединяет любовь к Республике.[37]

– Ну что ж, честный человек, – крикнул ему Клодий, – доставь нам удовольствие, расскажи, что ты делал в Байях?

Напомним, что Байи были своего рода лупанарием Италии. Мужчина, появлявшийся в Байях, возбуждал подозрения; репутация женщины, которую видели в Байях, была погублена.

Говорили, что Цицерон ездил в Байи на свидания с сестрой Клодия.

– Байи? – отозвался Цицерон. – Во-первых, я никогда не был в Байях; а во-вторых, разве запрещено появляться в Байях, и разве зазорно отправиться в Байи на воды?

– Вот как! – ответил Клодий, а разве у арпинских крестьян есть что-нибудь общее с этими водами?

– А ты спроси у твоего патрона, – ответил Цицерон, – почему его так тянуло к водам Арпина.

Под патроном имелся в виду Цезарь; но чем были так хороши воды Арпина? Этого мы не знаем.

Это высказывание неясно для нас, и мы никогда не слышали, чтобы какой-либо комментатор его объяснил; но, по-видимому, оно было оскорбительно, поскольку Клодий вышел из себя.

– Отцы-сенаторы, – вскричал он, – доколе мы будем терпеть среди нас этого царя?[38]

На что Цицерон ответил каламбуром, который мы постараемся сделать понятным для вас.

«Царь» по-латыни будет rex. Сестру Клодия взял в жены Марций Rex; Марций Рекс был необычайно богат; Клодий был любовником своей сестры; оказывая влияние на сестру, он надеялся быть включенным в завещание своего зятя, но его надежды не оправдались.

– Царь, царь, – ответил Цицерон, – конечно! ты обижен на него, на Царя, за то что он позабыл тебя в своем завещании, а ты уже пожрал половину наследства!

– А ты, – поспешил отразить удар Клодий, – это из наследства твоего отца ты заплатил за дом, который купил у Красса?

Цицерон действительно только что купил у Красса дом за три миллиона пятьсот тысяч сестерциев.

Вот его письмо к Сестию, проквестору:

«Пожелав мне некоторое время назад удачи в покупке дома у Красса, вы заставили меня решиться; поскольку вскоре после ваших поздравлений я купил его за три миллиона пятьсот тысяч сестерциев; и теперь я настолько опутан долгами, что охотно вступил бы в заговор, если бы меня приняли!»[39]

– Купил? – вскинулся Цицерон, когда Клодий заговорил о покупке. – Речь, как мне кажется, идет о судьях, а не о каких-то там домах!

– Я понимаю, что ты обижен на судей: ты уверял их, что я был в Риме в день праздника в честь Доброй Богини, но они не захотели поверить твоим словам.