Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

– Я поеду с вами!

– Что ты?! Там для тебя нет работы. – Хемницер заморгал длинными рыжими ресницами. – И нет позволения…

– Пусть! Тогда я поеду хотя бы до Черного моря.

Поддавшись столь соблазнительной мысли, Иван Иванович несколько повеселел. Они стали готовиться к дороге…

В тот час, когда Андрей миновал Петербургскую заставу, Мишель и Хемницер покинули ее.

Трик-трак-трак… лошади бойко стучали копытами по весенней дороге… Мишель, оказалось, был склонен к авантюризму – надо же так внезапно поддаться чувствам и отправиться невесть куда?..

Опера «Данаиды»

Царила пора игры, украшательства и театров. В Зимнем дворце «забавами» (как и всей жизнью) распоряжались императрица Екатерина и ее двор. При Малом дворе Павла Петровича иное: музой Павловска была Мария Федоровна, а в Гатчине гвардейцами командовал сам наследник. Он не любил, не уважал свою мать и избегал частых посещений Зимнего. Зато если появлялся в Павловске, среди многочисленных детей своих, рядом с маленькой, ловкой, улыбчивой супругой Марией Федоровной – умел развеселить и даже насмешить гостей. Удивительно, как эта женщина с томными глазами и ленивой повадкой почти каждый год дарила супругу деток и при этом волшебными своими ручками с необыкновенным изяществом и вкусом обустраивала любимый Павловск, его сады, окрестности, выказывая особую любовь к театру.

Актрисами в том театре более всего были девицы из Смольного института, и с ними Мария Федоровна была сердобольна. В Смольный принимали состоятельных девиц, однако госпожа исполнялась сочувствия и к какой-нибудь бедной сиротке – и ту зачисляли в институт.

Она благоволила к директору Императорского театра и даже способствовала его назначению на эту должность. Человек он был талантливый, энергичный, артистичный, хотя его называли «захудалый князь» Долгорукий. Ей нравились его задушевные вирши, долгие, но содержательные. А как весело играл он Фигаро Бомарше! Не имел сильного голоса, зато подвижное его лицо вызывало в зрительских ложах то слезы, то смех.

В Европе славился композитор Глюк, любимец Марии-Антуанетты. Но всех музыкантов обгонял плодовитый композитор Сальери, имя его звенело, и устроители оперы в Париже пошли даже на то, что автором оперы «Данаиды», написанной Сальери, объявили Глюка: этот уже стар, а Сальери (как Фигаро) – везде и всюду.

«Театр уж полон; ложи блещут», – напишет позднее Пушкин, но Долгорукий тоже учится выражать поэтические мысли не без легкости и простоты.

При Малом дворе уже получили новые ноты оперы. На премьеру собрались отъявленные любители.

Блистали бриллианты знатных дам. Светлая зала отливала позолотой, в креслах сидели вельможи.

Вот Шереметев в парадном мундире, а рядом с ним Нелидова. Шереметев тоже, кажется, хотел ставить эту оперу, ему любопытно, что сотворили Бортнянский и Долгорукий, у которого при встрече с графом мелькала то ли завистливая, то ли неприязненная улыбка.

А вот Львов, не знатный дворянин, мелкопоместный, но обладающий отменным вкусом, – к тому же архитектор, которому граф Шереметев думает заказать дом в Москве.

Здесь и случайный наш знакомец – Мусин-Пушкин, все в том же белом парике, с темными дугами бровей и теплым взглядом больших карих глаз – красив, умен и добр!

Граф Строганов, разумеется, тоже приглашен на премьеру, но пока его нет.

А на сцене уже развертывалось действие. Костюмы богатые, авантажные, но что за времена отражаются в них? Не Рим и не Средневековье, а какая-та ранняя цивилизация. Египет? Месопотамия? Или просто страшноватая сказка? Пятьдесят данаидов должны взять себе в жены пятьдесят египтянок. Но одна из них, главная Гиперместра, ненавидит Даная и хочет его убить.

Музыка Сальери, как обычно, звучала тяжело, хотя полна страсти и драматизма.

Прекрасную арию исполнила Гиперместра. Как выразительна! Кто же исполняет?

– Кто она? – спрашивает Мусин-Пушкин.

Долгорукий придал лицу горделивое выражение (словно это он-то и породил сию талантливую девицу). У князя есть основания для этого: девица по имени Евгения Смирная прибыла с Урала, сразу понравилась князю, он узнал ее судьбу и бросился в ноги к Павлу Петровичу и супруге его:

– Ваше величество… ваше величество! Если бы вы знали, что пережила эта девица там, на Урале! Ведь ее отца злодей Пугачев собственными руками повесил! Сколько она настрадалась, а страдания – первый удел для актрисы!

И Евгении Смирной дали главную роль в опере «Данаиды». В зале кричали: «Форо!», аплодировали, а Мария Федоровна одарила девицу перстнем со своей руки.

Мусин-Пушкин и Львов, уединившись, о чем-то говорили, спорили – доносились слова «цивилизация», «роза», «крест». Вполне возможно: ведь Павел Петрович благоволил к розенкрейцерам и считал, что масонские ложи, объединения отвлекают шаловливых французов от вечно бурлящих в них стремлений, шалостей.

Сам же наследник слушал оперу, стоя в дальнем углу, возле древнегреческой скульптуры, обхватив рукой голову, похоже, Сократа. Смотрел он вокруг отрешенно и даже печально.

После окончания длинного представления было объявлено, что следующее представление состоится у графа Александра Сергеевича, в Строгановском дворце.

Дом Александра Сергеевича Строганова славился отменными поварами и царским изобилием. В любой час там было накрыто до 20 кувертов. Даже в дни представлений.

В XVIII веке вообще любили покушать – дворники и дворовые пробавлялись грибами, благо много их на Руси, зато господа…

«Ах, Маша, – писал один современник, – как здесь много кушаний! Поутру пьют чай с сухарями и кренделями, потом, часа через два, завтракают; потом обедают; после того полдничают; потом пьют чай и, наконец, вечеряют, то есть ужинают. После ужина еще подают изюм, миндаль и разные варенья. Кроме того, кузины мои целый день грызут каленые орехи; я не понимаю, как у них зубы не ломаются!»

Монотонные дни нарушались приездом гостей в семейные и церковные праздники. Часто гости приезжали без всякого повода, «гостили и кормились по нескольку дней».

Из Малороссии писали, что черноглазые хохлушки не умеют русского кваса варить и дерзают величать этот наш «отечественный нектар» «кацапским пойлом». Зато у русских помещиков «отечественного нектара» хватало в избытке. Как у бедных, так и у богатых число блюд было нескончаемо.

Другой современник рассказывал о помещике Дубинине: «За обедом его можно было назвать истинным счастливцем: как блестели его глаза, когда на столе появлялась какая-нибудь великолепная кулебяка! С какою любовью выбирал он для себя увесистый кусок говядины! Какая доброта разливалась по всему лоснящемуся его лицу, когда он упрашивал нас “кушать не церемонясь”! Он так был хорош в своем роде за обедом, что после мне уже трудно было и вообразить его в другом положении».

Если день был постный, хозяева угощали сдержанно:

– Вот кашица из манных круп с грибами, вот горячее, в виде пирожков, свернутых из капустных листов, начиненных грибами, чтобы не расползались, сшитых нитками и сваренных в