Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

Как-то раз Василиса снова повела Андрея к священнику Платону (Левшину), и на этот раз беседа была продолжительной. Положив руку на голову Андрея, тот говорил об апостоле Андрее, который первым уверовал в Христа и позвал с собой брата своего Петра – оттого называют его Первозванным. Апостол почитался как покровитель Древней Руси, он предсказал создание славного города Киева и славного Новгорода. Святой Андрей стал покровителем морского флота, в честь него Петр I учредил орден Андрея Первозванного… Некогда, в III веке, проконсул римский натравил леопарда на апостола, однако зверь задушил сына того проконсула; Андрей, однако, воскресил его.

– Несть числа добрым деяниям апостола. И тебе, раб Андрей, в честь его дали имя – так можешь ли ты, сын мой, свершать дурные поступки?.. Когда апостола приговорили к распятию на косом кресте, он произнес речь во славу Креста, и было сие стремлением к мученичеству на пути к Царству Божию. Не гордился апостол храбростью своей, и тебе, раб Божий, надлежит не предаваться тщеславию и гордыне… Ежели дал Бог тебе художественный дар, так в том нет твоей заслуги. Стоит только подумать: «Как я потрудился рядом с известным зодчим, как я помог ему» – и тут же Господь отойдет от тебя. А если человек не сохранит Божий дар, не воспользуется им, дьявол заберет его к себе. Надобно вырабатывать смирение, и оно спасет тебя от тщеславия… Делаете дело – спрашивайте себя: угодно ли сие Богу? Не завладела ли мной страсть – орудие дьявола?.. Услыши нас, Господи, услыши и помилуй!

Отец Платон отдельно беседовал с Андреем, и лицо у него было такое доброе, такое ласковое, и рука так плотно и легко лежала на голове Андрея, что ему казалось: здесь обретал он покой и любовь – словно это его родной отец!

Каяться Андрей еще не научился, грехов за собой больших не чувствовал… Жило, пожалуй, в нем еще беспокойство за графа Строганова, смущало неведение отцовства, однако про то говорить с батюшкой стыдно. Отец Платон! Все подкупало в нем, но к откровениям Андрей не был готов. Лицо же священника было такое славное, что в памяти Андрея всплыл тот необычайный господин в белом парике – фамилия вроде Мусин-Пушкин. Но ведь тот был преисполнен знаний научных, кажется, инженер, а митрополит мыслил о Божественной сущности мира.

Какой его грех еще? Василиса? О ней тем более Андрей не мог даже заикнуться. Так и получалось, что ни в одном грехе, тайне не мог ни признаться, ни покаяться раб Божий Андрей.

…В другой раз, приближаясь к Успенскому собору в Кремле – служба уже началась, – Андрей думал: «Вот бы и мне построить храм, подобный тому, что сделали итальянцы! Или лучше…» Но вдруг практическая и страстная мысль отдалилась, откуда-то сверху донеслось чудное пение, на митрополичьем месте появился, воздев руки, отец Платон – и Андрей почувствовал некое прохладное дуновение. Нечто Божественное окружило его и словно приподняло вверх – и душу, и мысль, и тело! Священный трепет пробежал по жилам. И две тихие слезы скатились по щекам…

…Когда Андрей вернулся к Путевому дворцу, Казаков, не отрываясь от чертежа и от своих мыслей, озабоченно говорил:

– В архитектуре нельзя без скульптур из мрамора… Литейное дело тоже надобно, медь, золото… А потолки, декорации, стены? Работа прекрасная, хотя и трудная! Но здесь, в России, архитектор ничего не имеет, кроме жалованья. Пока он нужен – платят, заболел – никому нет до него дела.

Следующей неделей опять событие – к ним постучали: почта!

Это было письмо от Строганова – и какое! Граф срочно призывал своего подопечного, дворового, раба немедленно быть в Петербурге. Что случилось? Какая в нем надобность?

А вечером повстречался с Василисой.

– Вася-Васенька, я уезжаю, – объявил он, с грустью глядя на русую головку, на ускользающую ее улыбку. – Неизвестно, когда увидимся. Забудешь ли ты меня, хочешь ли забыть?.. Может, будем писать письма?

– Я люблю эпистолы, – только и ответила Василиса.

Утром Казаков проводил своего помощника до Ямской слободы, они расстались. Василиса не пришла, но ведь ее и не звали…

И вот кибитка уже приближается к Северной столице. Андрей печален. Куда теперь направит его граф? Отчего не написал никаких подробностей?

Думал про Василису, вспоминал Мишеля… Вроде как они побратимы?

А между тем… Михаил ехал той же дорогой, только в обратную сторону, в Москву. Кибитки их разминулись всего в нескольких верстах от столичной заставы.

Да, так бывает, судьба сталкивает двоих словно нарочно, зная родство душ, – и вдруг разлучает, пуская по неведомым дорожкам и тропкам. Один писатель назвал нашу жизнь «садом расходящихся тропинок» – загадочные слова. Случайности соединяют и разлучают людей – или их нет, а все размечено на небесах, и только там известно, надо ли столкнуть двоих – или провести их через новые испытания, прежде чем порадовать встречей.

Двое не встретившихся художников, каждый в своей кибитке, уносились в мечтах к неведомым далям. А думали о разном: один – о причине графского вызова, другой – о хозяевах дома, в котором жил. Какой странный и страшноватый человек этот Лохман! Столько лет в России, а не научился говорить по-русски. И что связывает его с Эммой, что привело в Россию? Еще эта скрипка…

Не однажды, раза три, видел Михаил стучавшегося к Лохману человека в черном капюшоне, надвинутом на глаза, – оттуда взблескивал быстрый, подозрительный взгляд и виднелись закрученные вверх усы. Он явно был из иной, потаенной жизни Лохмана. Как-то, уходя, Миша столкнулся с ним в дверях, потом оглянулся и в окне увидел, как оживленно разговаривали все трое: Эмма, пришелец и Лохман. Спросил потом Эмму, но та сделала вид, что видела человека впервые.

Он не настаивал, да и что за дело молодому, увлеченному юноше до неведомых гостей. Он не корыстолюбив, готов прийти на помощь друзьям. Жизнь не ожесточила его, он добродушен, смел, легковерен. А Эмма? Как-то, войдя в комнату, Михаил застал ее в расстройстве, глаза у нее расширились, и она всхлипнула.

– Прости меня, милый! Про тайное венчание Львова и Маши Дьяковой в церкви я по дурости сболтнула Лохману, а он – Хемницеру… Прости, Мишель, не сердись!

То было как удар для бедного Ивана Ивановича. Ему и без того тяжело: любовь безответная к Маше, службы в Горном ведомстве лишился. И все же философски воспринял весть о назначении в Турцию: после окончания русско-турецкой войны императрица повелела открыть русское консульство в турецком городе Смирне и направить туда Хемницера. Капнист возмущался: как Иван будет жить один? Львов молчал.

С тяжелым сердцем согласился Хемницер с новым назначением. Встретив Мишеля,