Клуб любителей фантастики, 2003 - Вячеслав Куприянов

Нормальные люди в отпуске отдыхают, а я вместо этого тратил дни на игру в кошки-мышки с чем-то, чего абсолютно не понимал и во что почти не верил. Оно не давалось в руки. Оно убегало. Но только во время этих дурацких поисков я чувствовал, что живу.

Пятница была. Я забрел в заваленный хламом подъезд пятиэтажки и присел на ступеньку, стараясь не замечать тяжелого запаха плесени, который не выветривался здесь никогда. В шаге от меня горой валялись истлевшие книги, школьные тетрадки, старые открытки и связки каких-то накладных. Всю эту мертвую бесформенную кучу покрывал толстый слой пыли и осыпавшейся штукатурки, от нее особенно сильно воняло плесенью, но я вдруг потянул какой-то грязный конверт и извлек на свет пожелтевшее письмо.

«Милая Нина Васильевна!

Мы все скучаем без вас, особенно мама. У нее в последнее время пошаливает сердце, и мы волнуемся, не случилось бы чего плохого. Врач говорит, это возраст, мало у кого в восемьдесят шесть лет все работает, как часы. Но мы все равно волнуемся.

А как у вас дела? Есть ли заказы на вязание?

Ваше письмо мы получили вчера утром и не совсем поняли, что это за штучки завелись у вас в подъезде и почему дядя Костя и тетя Лена вдруг подали на развод? Мы не поняли: это как-то связано между собой или нет? И почему вы целых три раза написали, что дядя Костя 5 августа весь день провел в гараже? Что тут такого?

Пожалуйста, Нина Васильевна, срочно и подробно напишите ответ! Не надо ли нам приехать? Может быть, я или Саша могли бы помочь? Если можете, даже дайте телеграмму, если надо приехать.

Мы очень беспокоимся

С любовью, Оля, Саша, девочки

18.08.90 г.»

Я перевернул конверт: улица 1-я Индустриальная, дом 2, квартира 18. Зубиной Нине Васильевне. Без обратного адреса, только штемпель: Москва.

Жэковская тетка долго рассматривала мое лицо, покрытое нездоровым кирпичным загаром, потом глянула сквозь пыльное стекло на белый двенадцатиподъездный дом и полезла со вздохом в картотеку:

— Зубина Н.В.? Она умерла в девяносто первом. Сейчас есть только Зубин Константин Алексеевич. Вон тот дом. Квартира двадцать один.

Мужчина, встретивший меня на пороге, выглядел сонным и каким-то опухшим, словно после хорошей пьянки. Приглядевшись, я с изумлением узнал в нем нашего дворника. Да-а, тесен мир.

— Вам что, в ЖЭКе не сказали, что мать умерла? — неприязненно спросил он, как только я показал письмо.

— Да я к вам. Мне необязательно — мать. Любой человек из того поселка.

— Для чего? — во взгляде его росло и ширилось подозрение.

— Поговорить надо.

— А документ у вас есть?

Я протянул паспорт, уже понимая, что никакого разговора не получится. Мужчина был настроен почти агрессивно и так сверлил меня взглядом, что я невольно съежился и попытался сбежать.

— Погодите, — он ловко поймал меня за кисть руки. — А зачем вам? Что за дело?

— По поводу «штучек», — рискнул я.

Лицо Константина Алексеевича мгновенно превратилось в непробиваемую бетонную плиту:

— В смысле?..

В этот момент немолодая женщина, спускавшаяся вниз по лестнице, притормозила возле нас и сказала с легкой укоризной:

— Опять глаза залил?

— Пошла ты!.. — мужчина сразу разъярился и пошел красными пятнами. — Тоже мне, праведница нашлась! Да я… да ты…

Женщина, не слушая, двинулась своей дорогой. Я бросился догонять, а вслед нам несся такой отборный мат, что у меня сразу заныло в висках от жгучего желания вернуться и затолкать в рот труженика метлы грязный коврик для вытирания ног.

— Пьет, — равнодушно сказала женщина, не глядя в мою сторону. — Раньше не такой был. Нормальный, добрый. Я жена его бывшая.

— Лена? — предположил я и, наткнувшись на удивленный взгляд, пояснил. — Я Нину Васильевну искал.

— A-а… Умерла она. Хорошая была женщина, царство ей небесное.

Мы вышли из подъезда, и Елена вдруг сказала:

— Если бы не эта дрянь, все было бы хорошо. Мы бы не развелись. И Костя бы не пил. Жаль, что мы в одном подъезде квартиры получили, ад теперь кромешный. Он, как напьется, все в мою дверь ломится.

— А эта дрянь? — я решил все-таки попытать счастья.

— Теперь-то неважно, — уныло сказала Елена. — Мы тогда молодые были. Мне тридцать два стукнуло, Косте тридцать четыре. Детей не было… Я не виновата, что так. У нас и без детей все хорошо шло. Жили, как люди. Двое — в двухкомнатной. Свекровь за стенкой. Всегда поможет. А потом как началось… И месяца не прошло, испортили Костю.

— Они действительно в подъезде жили?

— Да нет. Когда началось, мы подъезд весь облазили. По подвалу с фонариками шарили. Дежурства установили… Они, знаете, такие были заметные, больше красные или желтые. И вот одна прицепилась к Косте. А еще одну подобрала Люда из третьей квартиры, но Люду-то можно понять. Одна да одна все время… Но Косте чего не хватало?!.. У вас есть сигарета?

Сигарет не было, и я торопливо, в два прыжка, сбегал к киоску и вернулся с пачкой «Pall Mall». Елена стояла, заторможенно глядя на угол здания. Так же заторможенно закурила и с силой выдохнула дым:

— Мы их звали «собачками». Вообще-то нельзя об этом трепаться, но мне все равно. Что мне сделают? Не посадят же. А вы откуда Нину Васильевну знали?

— Моя жена одно время обращалась к ней насчет вязания, — вспомнив о письме, соврал я.

— A-а… Ну так вот. Я точно помню, они в июле появились. В первых числах. Сначала лежали такие маленькие. В траве. Или под скамейкой. Дети с ними играли. А вот собаки рычали на них, да еще как, аж шерсть дыбом. У нас Дик был, овчарка немецкая, так он вообще на волка становился похож. Он сбежал, когда Костя начал сидеть в гараже… — лицо Елены передернулось, словно ей сделали больно. — Сидит, сидит… Я прихожу, а он все сидит… А в руках у него — она. И попробуй, тронь!.. Я хотела ее забрать, так он ударил меня… по лицу… я чуть не упала… А глаза совершенно сумасшедшие. Он с тех пор меня и ненавидит, наверное. Я ведь ее, в конце концов, утопила.

— Утопили?

— А что было делать? — женщина громко вздохнула. — Он дома даже есть перестал. Буквально жил в гараже. С ней. Она большая выросла, больше кошки. И говорит с ним, и поет, и кино показывает. А он смеется, как ребенок, и на меня ноль внимания. Вот я ее и… Взяла в руки, когда Костя на работу ушел. Понесла к реке. А она не хочет пищит, жалуется… Когда в воду летела, завизжала, как бензопила. У меня до сих пор этот визг в ушах стоит. А Костя сразу понял… — она понурилась.

— А как ее звали? — спросил я, испытывая почему-то крайнюю неловкость.

— Костя называл ее Легги. Не знаю, сам придумал или нет. Она желтая была, как канарейка, яркая такая… Я до сих пор желтый цвет не переношу… А Люда из третьей квартиры взяла себе синенькую. Они, правда, пока маленькие, все одинаковые. И не знаешь, какая будет…

Вот странно: она толком ничего не объяснила. Кроме одного: у меня не галлюцинации. Сестричка моей Мавель разрушила эту семью. Чью семью разрушит сама Мавель?..

— А военные? — уже без особой охоты спросил я.

— А что военные?.. — Елена невесело усмехнулась. — Когда всех переселили, я сначала радовалась: вытравят эту заразу. Поселок должны были сразу снести, да только не снесли. Путч этот случился, то да се… Не до того, наверно, стало. Или денег не было на снос. Я не знаю. Они, конечно, долго там возились. И излучение какое-то пробовали, и газ, и магнитное поле. Я один раз видела: грузовик оттуда поехал. Кузов брезентом укрыт, а на углу брезент сполз, и там — цветное, как леденцы в коробке… А теперь и не делают ничего. Говорят, ни одной больше не осталось.

— Может быть, одна… — зачем-то сказал я.

Елена сразу напряглась, как перед криком, и уставилась на меня огромными измученными глазами:

— Да?.. Это плохо. А вы откуда знаете?

— Да меня черт дернул ее купить у ребятишек, — я поймал себя на том, что почти оправдываюсь.

Женщина отвернулась от меня и вдруг пошла, все набирая и набирая скорость, а потом побежала, прижимая к животу хозяйственную сумку.

После встречи с тем парнем на улице я не спал ночь. Впервые — оформилось. Приобрело имя, пол и характер. Стало почти легко. И я поднялся с кровати, стараясь не разбудить Алину, оделся и вышел из квартиры в предутренние сумерки.

Солнце еще не показалось, в подворотнях пряталась мутная синь. Небо было чистое, светлое, со штрихами перистых облаков. По улице проехала, сея свежесть, машина-поливалка, пробежал бодрый старичок в спортивном костюме. Я шел, посмеиваясь над собой, и твердо знал, что сегодня ее увижу. Никого другого я не хотел видеть до такой степени. Никогда.

Мертвый поселок спал — если это слово вообще применимо к мертвым. У военных светилось всего одно окошко в дежурке на первом этаже, немо стояли два «уазика» с буквами «ВВ» на дверцах.