Клуб любителей фантастики, 2003 - Вячеслав Куприянов

«…в том числе и молодежные спортивные игры!» — проорал приемник, и моя очаровательная падчерица, сразу же заткнув ему глотку, с довольным видом зашагала к себе в комнату.

— Погодите, девушка! — позвал я из кухни, торопливо допивая кофе. Она вернулась, все еще гремя брелоком. Посмотрела на меня прозрачно, присела на стул и без всякого вопроса разъяснила:

— Пап, это игра такая. Задаешь вопрос и включаешь радио ровно на две секунды. Желательно длинные волны, там разговоров больше. Оно тебе и отвечает.

— А что ты спросила?

— Чем мне сегодня заняться, — она пожала плечами — Придется теперь ракетки искать.

— Это опять твоя школа? — я фыркнул. — Может, тебе ее бросить к черту? Нездоровое какое-то место. Игры дурацкие…

— А ты попробуй. Прикольно бывает, — она хитро заулыбалась и добавила. — Я тоже раньше думала, что это ерунда.

— Ерунда и есть, — я отпустил ее и тут же, как под гипнозом, потянулся к приемнику, проговорив мысленно не без здоровой иронии: «И чем мне сегодня заняться?»

«…недопустимо пустое времяпрепровождение. Вместо того чтобы искать проблему внутри себя, они ищут ее во внешних обстоятельствах…» — объяснила черная пластмассовая коробка. Я даже не озадачился. Мало ли что можно выцарапать из эфира, если тебе нечего больше делать.

Какая внутри меня проблема? Да, скучно. Да, лысину свою рассматриваю порой с ужасом. Ну и что? Я же не пятнадцатилетняя девчонка, чтобы верить в сказочное завтра. Так-то все хорошо. Жена красивая. Сын вроде не совсем тупой, иногда даже сам делает уроки. Работа приличная. Квартира наша, говорят, теперь дорого стоит, потому что дом старый, а потолки три тридцать. Когда гаврики подрастут, размен получится — пальчики оближешь. Никого не обидим. Зачем я вообще на это повелся?

А если вдуматься, и в ерунде что-то есть.

Я посидел, покурил, глядя в окно. Был октябрь, ветер устроил на улице метель из листьев. Дворник внизу ходил неприкаянно без метлы, руки за пояс, кепка на затылке. Облака бежали по холодному небу. Алина подстригала в ванной челку.

«А что я могу изменить?» — спросил я. И получил веселый ответ радиостанции «Юность»: «…все средства, вплоть до игры в бирюльки. Часто даже у взрослых людей…».

Я говорил вам, что не люблю выходные?

Ну, не люблю и всё. Ощущение бесцельности и скуки разрастается к вечеру воскресенья до таких размеров, что я уже мечтаю о понедельнике, досматривая последние воскресные передачи. Сладко тянусь, на рабо-оту!.. Работа затягивает и спасает. Хотя ее я не люблю тоже.

Дочь Алины убежала с зачехленной теннисной ракеткой, буркнув, что вернется вечером. Сын присосался к приставке «Денди» и гонял монстров по экрану телевизора в спальне. Рыжая метель за окнами звала поиграть в бирюльки. И я вышел.

После одного давнего скандала жена привыкла не спрашивать, куда я иду. Быть может, боялась, что однажды я не вернусь, или что-то в таком роде. Или верила мне?..

Куда идти? Ровный квадрат двора, арка на улицу, неработающий фонтан, чья-то старая «Волга», засыпанная листвой, как снегом. Дворник уселся на лавку и курил. Кивнул мне, как приятелю, с ухмылкой. Покидая двор, я еще раз посмотрел на него: он задремал.

Среди листьев, в выбоинке асфальта, попалось под ноги что-то маленькое, блеснувшее металлом, и я машинально нагнулся, протягивая руку. Игрушка. Пружина, шестеренки. Что-то вроде внутренностей старого будильника, только с крохотными ручками и ножками из латунной проволоки. Головы не было, но внутри механизма скорее ощущалось, чем слышалось слабое тиканье, урчанье, жизнь.

Подержал на ладони, поднес к уху, слушая. Забавная штучка. Чем-то подобным я развлекался в детстве, мастеря из гвоздей и проволоки человечков. Господи, как это было давно!.. Даже не верится порой, что когда-то я был щекастым мальчишкой с хохолком на макушке и неправильно устроенными мозгами. Мама у меня была. Младшая сестра, которая утонула в Серебряном Бору десять лет назад. Еще какие-то родственники. Друзья.

Звеня кроссовками по сырому асфальту, ясноглазая девочка в рыжей куртке поверх спортивного костюма догнала меня уже на улице и взмолилась, протягивая бледную ладошку:

— Отдайте, дяденька! Пожалуйста!

А я не мог. Сроднился. И не нужна мне была эта бессмысленная вещица, а никак не отдать — кулак не разжимается.

— Подари это мне, — попросил я, глядя сверху вниз. Девчушка мотнула головой и упрямо отставила ногу.

— Хорошо, тогда продай.

— За сколько? — она поковыряла асфальт.

Я порылся в кармане и извлек мятую десятирублевку.

— Нет, — сказала девочка — Она стоит дороже.

Вот что интересно — почему под взглядом этих небесно-голубых глаз я безропотно отдал пятьдесят рублей за никому не нужную поделку, да еще завязал разговор? Спросил:

— Ты сама это сделала?

Девочка уже улыбалась, пряча деньги:

— Да нет. Это там, у реки. В песке валялась. Знаете, где речной порт? Там есть заброшенный поселок.

— Впервые слышу.

— Да это недалеко. Вон туда, — она кивнула в проход между домами. — Прямо, до шоссе. Перейдете на ту сторону, и опять прямо. Дорога будет идти мимо свалки, а потом увидите автобусную остановку и пятиэтажные дома с выбитыми стеклами.

— Ты не боишься ходить в такие места? — я прикинул возраст собеседницы: лет двенадцать.

— Я не одна, — она улыбнулась. — Вы что! С пацанами. Нас много. И мы только днем ходим.

— А мой сын случайно не с вами?

Она всмотрелась в мое лицо, предположила:

— Стасик?

— Молодец, — похвалил я. — Значит, он на меня похож.

— Чуть-чуть, — согласилась она. — Только он не с нами. Боится. Провожает до шоссе и — назад.

— И не берите его никогда, — я почувствовал невольное облегчение. — Это все равно не его стихия.

— Не возьмем, — пообещала девочка. — Он стукач.

— Вот так! — я даже восхитился, но спрашивать, почему она так думает, посчитал неудобным.

— А вы — нет, — добавила она. — Правда? Вы моему отцу не скажете? Что я туда хожу?

— Я и не знаю твоего отца.

— Дворник, — она зевнула. — Ну, пойду я. Спасибо. Стасику привет.

…Поселок умер и утонул в мусоре много лет назад. Даже запах былого жилья выветрился напрочь. Я подбрасывал игрушку на ладони, разглядывая трупы домов с жалобными окнами и разрисованными стенами. «Нехорошо делать татуировки мертвым», — пронеслось в голове. Игрушка жила своей жизнью, крутились колесики, тикало.

Среди кладбища пустых квартир ульем гудело единственное здание со строгой табличкой у массивных деревянных дверей. Сновали люди в форме, буднично разворачивался на стоянке БТР. На меня глянул белобрысый мордастый майор в расстегнутом бушлате и низко сидящей фуражке:

— Собачку потеряли, уважаемый? Случайно не колли, пушистая такая? Вот — час назад бегала. В кожаном ошейнике.

— Поймали?.. — с непонятной надеждой спросил я.

— He-а. К реке побежала. Скулила очень. Вы сходите, может, она еще там.

Я двинулся, а он добавил в спину:

— Вы тут с собакой не очень гуляйте, уважаемый.

— А без собаки? — не оборачиваясь, усмехнулся я.

— Тем более.

— А дети? Им можно?

— Дети — это дети, — непонятно отозвался майор. — Насчет детей мы разберемся.

…Какие непредставимые дома — без судьбы. Иногда бывает — идешь и натыкаешься на старый дом, каждый кирпич которого рассказывает сказки о прошлом. За стеклами окон старинные часы отбивают время, картины смотрят со стен, дыхание поколений колышет мягкие занавески. А тут — просто мертвецы.

Вот, к примеру, зеленая панельная «хрущевка» Облезлая донельзя, цвет угадывается лишь на стыках плит. Внизу раньше был магазин, даже одна витрина уцелела с обрывком названия: «Прод…» Над магазином кто-то жил, любил, ел, спал, разговаривал. Целый дом. Пять этажей. И ни дуновения не осталось. Сломанные прилавки-холодильники в грязных магазинных недрах, горы мусора, побитый кафель. Окна пустые. Перекрытия обрушились, только в одном месте, на втором этаже, виднеется стена в выгоревших обоях, и на стене этой — древний календарь за Бог знает какой год.

Надо было спросить у майора, что здесь случилось. Целыми поселками не выселяют просто так.

Шел и смотрел. Потом стало тошно от вида вселенского запустения. Падчерица как-то сказала: торжество энтропии. Вот именно. Лучше бы все снесли.

Вывернул к реке. Последние дома оказались трехэтажными, и в одном из них обитало какое-то СМУ с решетками на закрашенных окнах и строгим амбарным замком на двери. Парень лет тридцати с небольшим бросил окурок в переполненную урну и сошел с крыльца прямо ко мне:

— Простите. Собаку не видели? Колли.