Под волнами Иматры - Александр Лавров (Красницкий)

Ответы из Лондона и Владивостока не заставили себя долго ждать.

Из столицы Британской империи сообщили Кобылкину, что банкир Морлей постоянно живет в Шанхае, в Лондоне же на Риджент-стрит находится только отделение его банкирской конторы. Сам Морлей более года не был не только в Лондоне, но даже и в Европе.

Ответ из Владивостока тоже помог рассеять мрак, весь мрак. После Егора Павловича Воробьева остались золотые прииски, и ни о каком разорении покойного миллионера здесь не было слышно.

Наконец пришла из Москвы долгожданная посылка…

Дрожа от волнения и нетерпения, вскрыл Мефодий Кириллович казенный пакет. Там было несколько фотографических карточек. Кобылкин взглянул на одну из них и даже подскочил от удивления. С фотографии глядело на него совершенно незнакомое лицо, очевидно, больного, близкого к смерти человека. Это был не Кудринский; сходство кое-какое было, но столь отдаленное, что того Кудринского, которого знал Мефодий Кириллович, и того, кто был изображен на московской фотографии, никогда нельзя было бы принять за одного и того же человека.

Целую ночь продумал Мефодий Кириллович. Наутро он приказал окружить Кудринского и Воробьеву (ему уже было известно, что Марья Егоровна жила у Зальцев под самым строжайшим надзором), послал в Москву петербургский портрет Кудринского, а сам немедленно уехал.

Пробыл он в отсутствии два дня.

Никто не знал, куда уезжал он…

Без него Пискарь и в особенности Савчук, которого до того преследовали всевозможные неудачи, строжайше выполняли приказания своего начальника, данные им перед отъездом.

Они глаз не спускали с Кудринского и Марьи Егоровны, так что когда возвратился из своей поездки Мефодий Кириллович, они встретили его вестями, которые в одно и то же время были и неожиданны, и уже предчувствуемы, хотя никогда бы сам Кобылкин при множестве слагавшихся в его уме комбинаций не сказал, что выйдет так, как оно случилось.

Герман Зальц оказался лакеем Кудринского, тем самым, которого видел у него Кобылкин. По наведенным справкам ничего предосудительного ни в поведении, ни в прошлом его и его жены не было, но кучером у них служил тот самый мастеровой Никитин, который последний видел живым сцепщика Кондратьева.

Глава 28

Теперь Кобылкин принял это известие даже равнодушно; он перестал уже удивляться тому, что происходило, и тем новым подробностям, которые стали обнаруживаться одна за другой. Пыл его уже прошел, и, когда тайны разъяснились, а загадки перестали быть загадками, Мефодий Кириллович стал относиться ко всему этому делу с официальной холодностью.

– А те… все на местах? – спросил он Пискаря. – Вкупе все?

– Нет только Морлея…

– Жаль! Как же не устерегли?…

– Внезапно скрылся!…

– Ну, Господь с ним, он не наш…

– Послали приказы задержать…

– Ну, уж, лови ветра в поле… Да и англичанин он – пусть убирается, без него много попалось…

Кобылкин остановился и, вспомнив, спросил:

– Москва что? Все еще молчит?

Пискарь передал своему начальнику пакет. Когда Кобылкин ознакомился с его содержанием, он немного почмокал губами и промычал:

– Н-да, дела!

После некоторого молчания, во время которого он обдумывал новое положение дела, Кобылкин вспомнил о Раките и спросил, что с ним. Оказалось, что Пантелей Иванович оправляется физически, но у него пропала память и бедняга не помнит решительно ничего, что произошло с ним, и как он попал в больницу.

Поездка скоро дала себя почувствовать. Кобылкин был страшно утомлен, но отдохнуть ему не удалось. Его экстренно вызвали в Виленскую губернию, в пределах которой случилось железнодорожное крушение. Опять более трех дней он отсутствовал, а когда вернулся, то на следующее же утро Марья Егоровна была вызвана к следователю, и читателю уже известно, что произошло после этого…

Мефодий Кириллович с тоской смотрел на молодую девушку и думал:

„Бедная! Нелегко ей вынести все эти потери!“

Марья Егоровна успокоилась скорее, чем можно было ожидать. Рыдания ее прервались, но вся она сразу изменилась: лицо осунулось и побледнело, нос заострился, сверкающие лихорадочным блеском глаза глубоко впали.

– Я хочу знать все! – каким-то странным, глухим голосом произнесла она. – Слышите – все! Вы сами сказали, что я имею на это право…

Кобылкин склонил в знак согласия голову.

– Да, – ответил он, – но вам будет тяжело, не лучше ли повременить?

– Нет, лучше сразу… Кто этот Гирш Эдельман?

– Позвольте мне тогда рассказать все сначала. Тогда вам будет все ясно, и вы легко поймете, какая облава велась на вас.

– Хорошо! Я слушаю.

– Так вот, изволите ли видеть: ваш отец был очень богатый человек, но главное богатство его было вовсе не в деньгах. Та сумма, которая находится в лондонском отделении банкирской конторы Морлей и К°, сущий пустяк в сравнении с тем, чем владел ваш отец и владеете вы. Ваше состояние – точной суммы я не знаю, да и надобности мне не было узнавать ее – простирается до нескольких десятков миллионов рублей на наши деньги, но повторяю опять, что ваше состояние не в деньгах, а в неистощимых золотых приисках, находящихся в маньчжурской провинции Китая, Хей-Лунь-дзинь, и смежных с нею. Кроме того, ваш покойный батюшка пользовался особенным влиянием в этих провинциях Манчжурии. Вы, таким образом, представлялись лакомой добычей для хищников.

– Почему непременно я? – перебивая Кобылкина, спросила Марья Егоровна.

– Кто же еще? Не ваш же отец! По отзывам, это был человек решительный, смелый, и с ним охотившимся на вас негодяям ничего не удалось бы сделать. Да и с вами, пожалуй, не явись им в помощь некоторое обстоятельство. Обстоятельством этим было непременное желание вашего отца выдать вас замуж за своего воспитанника Алексея Кудринского. Это – настоящий Кудринский, – Кобылкин протянул портрет болезненного молодого человека. – Он действительно был сыном погубленных вашим отцом людей… Вы простите меня, – перебил сам себя Мефодий Кириллович, – что я резко и грубо называю вещи их собственными именами, но в деловом разговоре иначе нельзя.

– Я понимаю! – ответила, не глядя на него, Марья Егоровна. – Что дальше?

– Что дальше?

– Дальше то, что отец ваш, мучимый совестью, решил, во что бы то ни стало…

– Знаю, выдать меня замуж за Кудринского…

– Да. Но он был уверен, что Кудринский очень скоро освободит вас, ибо, несмотря на все заботы вашего отца, кстати сказать, не очень раскошеливавшегося на своего питомца, его сводил в могилу такой злой недуг, как чахотка. Хищники и воспользовались этим обстоятельством.

– Вы все говорите: „хищники“. Кто же они такие?

– Во главе их был тот, кого вы знали под именем Джона Морлея, но это был вовсе не Морлей, а только заведующий лондонской конторой этого банкира, некий Вильям Уокер. Ему поручено было хранение завещания вашего отца и письма, которое он должен был передать вам лишь тогда, когда ваш отец умрет. Достаточно известна беспринципность англичан, в особенности там, где дело касается наживы. Уокер вскрыл письмо клиента своего патрона и ознакомился с содержанием. Положение дела в мельчайших подробностях его было ему известно. Он задумал овладеть всем состоянием вашего отца, то есть главным – золотоносными его землями в Манчжурии. Для этого он решил, что вашим мужем вместо Алексея Кудринского должен стать такой человек, который был бы ему предан до мозга костей и в то же время мог бы заменить Кудринского. До чего была велика выдержка этого человека, вы можете видеть из того, что шесть лет он приводил в исполнение свой план. Среди лондонского отребья он отыскал одного юношу, по происхождению русского еврея, попавшего в Лондон со своими родителями, которые там умерли. Этот юноша и был Гирш Эдельман – вот этот, – показал Кобылкин петербургский портрет, – которого вы в течение всего этого времени знали как Кудринского. Эдельман был мимом в таборе бродячих клоунов. У него были, как у большинства евреев, великолепные музыкальные способности, и при всем том он превосходно говорил по-русски. Среди того же лондонского отребья Уокер нашел еще одного русского. Имени я вам его не назову, ибо в России есть у этого несчастного родные, здесь же мы знали его как Николая Никитина. Сверх того, у Уокера был друг и поверенный в делах, немец Зальц, человек тоже способный вместе со своей супругой на что угодно. Так и собралась эта достойнейшая компания. Уокер сумел приручить их и выдрессировать просто на диво! Чем бы был этот человек, если бы он свои способности, свою энергию употребил на полезные и честные дела! Достаточно сказать, что он и сам выучился, и Зальца выучил довольно бегло говорить по-русски. Эдельман за это время тоже развил свои способности. Из балаганного мима он, благодаря необыкновенно подвижному лицу, стал замечательным актером – всякое душевное движение он, не чувствуя его, мог изображать на своем лице. Это и вы можете засвидетельствовать, и я… уж на что – стреляный воробей, ваш покорный слуга, а и то попался на эту удочку, и не стыжусь сознаться – так артистично выполнил свою роль этот Гирш… Говорят еще, что он прекрасно играл на скрипке…