Под волнами Иматры - Александр Лавров (Красницкий)

Да нет, никогда! Невозможно было думать, чтобы у простолюдина, да еще пропитанного спиртными напитками, могли быть такая громадная выдержка, уменье владеть собою, такая сила воли…

„А все-таки дважды голос-то этого молодца звучал как-то не так, – вспомнил Кобылкин. – Ну, да я сегодня же узнаю, как он поведет себя… Быть может, чем-нибудь себя и выдаст“.

Глава 22

Ложась спать, Кобылкин приказал разбудить себя немедленно, как только будет получено какое бы то ни было известие о Раките; однако он успел забыться сном, а о Пантелее Ивановиче ничего не было слышно. Под утро он почувствовал, что его будят.

– Мефодий Кириллович, – услышал Кобылкин голос Савчука, – вставайте скорее!

Сон как рукой сняло.

– Что такое? – вскочил он с постели. – Что случилось? Нашелся? Где он? Что с ним?

– В больнице, без памяти…

У Кобылкина даже руки опустились, когда он услыхал эти слова.

– Ну, так и есть! – растерянно бормотал он. – Четвертый уже…

– Ракита, – торопливо рассказывал Савчук, – был поднят в бесчувственном состоянии на улице. Подумали, что пьяный, отправили в участок, там заметили, что он болен.

– Что же с ним?

– Пока неизвестно… Только в себя не приходит…

Кобылкин в раздумье покачал головой.

„Да, работа видна для меня ясно, – говорил он сам себе, – работа чистая; только как добраться до работников, как узнать, кто они?“

Он поспешил одеться и, несмотря на то, что было рано, уехал в больницу. Там его, конечно, немедленно допустили к Раките и даже, несмотря на ранний час, вызвали доктора, принимавшего больного.

Кобылкин знал этого доктора, еще очень молодого и только недавно служившего в больнице, а потому ретиво и с большим интересом относившегося к своему делу. На его слова можно было положиться.

– Что с ним? – спросил Мефодий Кириллович, кивая на лежавшего без сознания Ракиту.

Врач пожал плечами.

– Не знаю, – откровенно сказал он.

– Не знаете? Это как же так?

– Так вот! Врач не всеведущ… Я тут…

– Что тут?

– Ничего не скажу, пока не подтвердятся некоторые мои выводы и наблюдения.

– А сам-то больной, что? Опасен?

– Я боюсь за его рассудок… вот что…

– Вы, доктор, сказали: „рассудок“, стало быть, с ним что-нибудь произошло такое, что извне повлияло на него?

Колоколенский – такова была фамилия молодого врача – опять пожал плечами.

– Все может быть! – сказал он. – Погодите, я ничего не могу сказать теперь… да если и скажу, могу вас сбить… Может быть, ничего и не было. Не будем препираться. Несколько дней, быть может, неделя – не велик расчет.

– Ой, какой громадный расчет! – ужаснулся Кобылкин. – Кто знает, скольких еще жизней будет стоить эта неделя ваших размышлений да раздумий.

Колоколенский посмотрел на него, но все-таки отрезал:

– Уж, как там хотите, а говорить то, что может оказаться вздором, я не буду.

Мефодий Кириллович понял, что от этого упрямца, влюбленного в медицину и страшившегося показать ее несостоятельность, ничего не добиться.

– А жив-то он будет? – спросил он про Ракиту.

– Там будет видно! – по-прежнему уклончиво объявил Колоколенский и добавил: – А вы все-таки идите себе домой, я же спать хочу… не отосплюсь – негоден к визитации буду.

Старик словно не слыхал его грубоватого замечания.

– Доктор! – с жаром воскликнул он, хватая Колоколенского за руку. – Вы должны мне помочь. Ой, что творится вокруг нас… Если бы вы только знали, если бы вы только знали!

– Да про что вы? – рассердился Колоколенский. – Твердит: „если бы знали“, „если бы знали“, а про что такое – ни слова.

– Про змею слышали?

– Ну, так что же?

– А про ужаленного ею насмерть?

– Еще бы, я и тело вскрывал.

– Вы?

Кобылкин с восторгом смотрел на Колоколенского.

– Ну, я… Тут другой, полицейский, врач был, а я ради практики только.

– Что вы определили, голубчик, скажите?

– Ничего, не мое дело! Говорю, полицейский был, он и протокол вскрытия составил, а я так только, с бока припека.

– А угоревшую?

– Какую? Такой не было!

– Кондратьеву, жену ужаленного!

– Так разве она угорелая? Кто это вам сказал?… А впрочем, чего я! Ничего я не знаю. Прощайте!

Эти слова Колоколенский кричал уже из-за дверей дежурной комнаты; Мефодий Кириллович кинулся было за ним, но доктор распахнул дверь, выставил голову и закричал:

– Когда все уясню себе и буду уверен, что не ошибаюсь, приду к вам сам и скажу.

– Да что скажете-то? – рассердился Кобылкин.

– А то вот, что тут не только что с угаром, но и со змеей вашей не то! Прощайте!

Он опять прошел в палату к Раките, но больной был в прежнем положении, и пребывание около него было совершенно бесполезно для Кобылкина. Сам не свой от волнения возвратился домой Мефодий Кириллович.

Сердито выслушал он доклад Савчука, рассказавшего ему, что Никитин еще затемно, когда все спали, ушел из дому, сперва бродил по улицам, потом зашел в чайную, оттуда перешел в трактир, где его и оставил наблюдатель.

– А к Палкину он не заходил? – ядовито спросил Савчука Кобылкин. – Это, скажи мне, пожалуйста, и сегодня, и вчера он на те четыре гривенника, что я ему вчера дал, кутит? А сколько он истратил вчера? Потом, сам говоришь, он куда-то ходил! Это все на четыре гривенника? Ты как думаешь? Сегодня „куда-то“, в чайную, в трактир…

– Действительно, – сознался Савчук, – вы совершенно верно говорите, Мефодий Кириллович, да может быть, дома у него были…

– Дома! Дома! – передразнил помощника Кобылкин. – Не он ли вчера говорил, что сапоги да шапку пропивает?… Эх вы! Голова-то где у вас?… Марш к нему, и чтобы я каждый шаг, каждое слово этого парня знал. Глаз с него не спускать, но чтобы сам он ничего не заметил.

Глава 23

После этого посещения недовольное чувство еще более разрослось в душе Мефодия Кирилловича. „Нюх потерял, – сердился он, – чутье ищейское, никуда не годен, на покой пора… Кляча старая! Ах, нет, не будет по-вашему: шипит змея-то, шипит!“

Под влиянием этой мысли, уже не новой, не раз приходившей на ум, но только мелькавшей, как молния, не вызывавшей дотоле никаких соображений, но теперь вдруг озарившей старика словно каким-то новым, ярко блещущим светом, Кобылкин даже присел.

– Шипит змея! – воскликнул он. – Иные породы даже свист издают… А что, если и Воробьев погиб от укуса ядовитой гадины? Ведь есть же такие, что убивают моментально.

Он стремглав выбежал из дому и вскочил в экипаж.

– Прямо по Литейной! – закричал он кучеру таким громко-веселым голосом, что тот даже оглянулся и с удивлением поглядел на своего господина.

Кобылкин мчался к Колоколенскому.

Он не застал доктора в больнице и отправился на частную его квартиру. Когда он позвонил, отворил ему сам Колоколенский, но не впустил, а стал в дверях так, что пройти в комнаты было нельзя.

Колоколенский как будто нисколько не удивился внезапному появлению Мефодия Кирилловича.

– Ну, что еще? – спросил он.

– Дело, доктор! Змеи шипят, а свистеть они могут?

– Свистеть, шипеть и насмерть жалить могут…

– А смерть может быть моментальна, и яд змеи может ли не оставлять следа?

– Ага, догадались… Сколько угодно! След остается после укуса, но его почти невозможно найти… Все? Прощайте!

– Погодите!

Кобылкин не дал двери захлопнуться.

– Не мешайте мне работать, – с досадой воскликнул Колоколенский, – что еще вам?

– Последнее слово: может один человек с безопасностью для себя подпустить страшно ядовитую змею к другому?

– Умеючи все можно, а человек – такая гадина, что способен на все. Прощайте!

Колоколенский с силою захлопнул дверь, но Кобылкин уже не злился на него: он узнал все, что ему было нужно на первое время.

Вприпрыжку, перескакивая через ступеньки, спустился Мефодий Кириллович с третьего этажа, в котором обитал Колоколенский. Состояние духа его теперь совершенно изменилось. Всякое недовольство и гневливое чувство исчезли, старик торжествовал. Он был уверен, что держит в руках путеводную нить к раскрытию тайны всех преступлений.

Весело посвистывая, поехал он далее.

По пути Кобылкин заехал в отель, где жила Марья Егоровна Воробьева, но той уже там не было. Мефодию Кирилловичу сообщили, что еще накануне, поздно вечером, почти ночью, за ней пришел часто бывавший до того молодой человек – Алексей Николаевич Кудринский – и увез ее. Куда – прислуге отеля известно не было.

„Ну, этот дальше своей квартиры девицу не увезет! – решил Мефодий Кириллович. – Пусть их воркуют, голубки!“

Он решил ехать домой. Годы в самом деле давали себя знать. Кобылкин после хлопотливого утра и тревожной ночи чувствовал себя не на шутку усталым.

Но отдыхать ему не пришлось…

После длинного ряда всяких незадач судьба вздумала побаловать своего любимца… Когда Мефодий Кириллович вернулся к себе, его ждала жена Ракиты. Мефодий Кириллович сперва вознамерился уклониться от свидания с нею. Нервы его и без того были раздерганы, а тут была неизбежна сцена отчаяния, взрывы жгучего горя. Отделаться от посетительницы он поручил Пискарю.