Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

– Вилив – от Святослава, Богдалец – от Эльги, Озрислав – от Олега, – перечислял с листа Ригор торговых гостей, представлявших русскую знать. – Доброш – от Мистины, Гридя Бык – от Острогляда, Гевул – от Тудка, Валда – от Колфинна, Гримул – от Грозничара и Володеи, Миляк – от Честонега, Овсейко – от Себенега, Кривуша – от Добылюта, Гридя Лихой – от Лувины, Даниша – от Доморада, Надь – от Чабы. И общие гости: Бережец, Дагфари, Хислав, Волот, Лек, Лисма, Хватко, Гуляй.

Это повторялось дважды в год: хозяева отправляемых товаров и послы-гости, которые повезут их в Царьград, собирались в гридницу, сюда же приходил Ригор-болгарин, священник церкви Святого Ильи, чтобы составить грамоту по образцу прежних, перечислить всех присутствующих и чтобы каждый сам убедился: его не забыли. Те, кто не привезет княжескую грамоту или не будет в ней упомянут, на царьградские торги не попадет. Более того, таких задержат и посадят под надзор, пока греки пошлют к русскому князю и он определит, что за люди. Поручится, что они пришли с миром. А пересылка эта может и пару лет занять. Поэтому в травень месяц, в объявленный день, киевские бояре собирались в гридницу – к Святославу или чаще к Эльге, лучше знавшей пергаментно-чернильные дела, – приводили своих гостей-купцов и называли Ригору их имена. Эти уедут, а чуть позже начнут прибывать обозы из полуночных земель: от смолян, с Волхова, из Ладоги и Плескова. Их снова перепишут – кто от Турода, от Ингоря, Акуна, Станибора, Торара, Белояра, Видяты и Вояны, от Фасти и Даромилы, от Гуннара – и отправят вторым обозом, на смену первому. Все сразу не вместятся в царьградское подворье Святого Мамы.

Такой порядок установили более десяти лет назад, еще при Ингваре, заключившем этот договор с греческими царями. Ну а необходимость каждый год писать грамоту – по-гречески, чтобы греческие чины могли прочесть, – повлекла приглашение ученого человека, чтобы разумел и по-гречески, и по-славянски. Такие мудрецы водились в основном среди Христовых людей, служителей божьих. И коли все равно нужно держать в Киеве священника, Ингвар, довольный будущими прибытками, согласился и на постройку церкви. У послов-христиан торговля в Царьграде шла глаже и лучше, это заметил еще Вещий, и мыто их заметно пополняло княжью казну. Поэтому с тем же посольством прибыли двое: грек Дионис и болгарин Григор, или Ригор, как он сам себя называл. Ингвар махнул рукой: пусть славят своего Христа, лишь бы дело делали… Ригор тогда был совсем молод, но, когда пять лет спустя умер отец Дионис, принял его место.

Эти люди заметно облегчали непростое общение с царями. Из тех василевсов, с кем Ингвар заключал свой договор, с тех пор уцелел и остался у власти только Константин – ныне старший из двух соправителей. Тот прежний Роман, тесть Константина, чье имя в том договоре стояло первым, давно уже умер. Нынешний Роман – сын Константина, и его имя нужно ставить вторым. Ошибешься – грамоту не примут, послов-гостей с товарами не пустят и могут задержать «до прояснения дела». Поэтому на купцов возлагалась задача не упустить каких-либо изменений в Греческом царстве и своевременно донести.

Но вот всех перечислили, Ригор свернул грамоту и наложил свою печать – он имел особый чин, дававший такие полномочия. Потом Эльга наложила печать Святослава и вручила грамоту Виливу, главе дружины, тот спрятал в ларец. Дело сладилось, все перевели дух, христиане перекрестились. Эльга знаком велела тиуну подавать на стол – такое событие не могло обойтись без угощения.

В это время вбежал Святослав; Эльга, до того все глядевшая на дверь, прояснилась лицом. Грамоту она, как обычно и бывало, сама составила от его имени, но если бы он совсем не пришел, бояре и гости увидели бы в этом пренебрежение.

– Смолянский обоз идет! – с порога крикнул Святослав. – Может, еще с вами успеет!

– Не успеет! – Под удивленный гул Эльга покачала головой. – Мы уже грамоту написали и запечатали, людей и кораблей от Станибора там не указано. Своего череда обождут.

Отрок подал Святославу рог.

– За добрый путь! – Он поднял его на вытянутых руках, будто предлагая богам, окинул взглядом лица, отлил в очаг и после того приложился сам. – Дай вам Велес легкой дороги и прибытка, Перун – доброй погоды и обороны!

Эльга наблюдала за его немного размашистыми, исполненными силы движениями. Принимая рог, он будто сразу хватал конец той золотой нити, что соединяет людей и богов. Стоял теплый день конца весны, через открытую дверь лился свет, Солнцева Дева, шаля, кидала золотые свои косы в оконца, часто прорезанные по всей длине стены. И, будто опутанный ее прядями, Святослав стоял в луче – блестели его золотистые волосы, голубые глаза. Белая рубаха казалась сотканной из облачной ткани – рукоделья небесных прях-Судениц. Так идет по небу Ярила, в себе самом неся тепло, свет и зарождающуюся силу. И рог в руках ему нужен лишь для того, чтобы изливать ее на землю.

Почти то же восхищение Эльга видела в устремленных на сына глазах людей. Он – солнце руси. Для киевлян и дружины он ходит иными, высшими тропами, оставляя их всех внизу под собою, даже если сидит рядом за столом. Думая об этом, Эльга дивилась про себя, не понимая, какое же место занимает. Она сама родила это солнце, и вот у нее на глазах оно восходит все выше и выше…

Передав рог Мистине, следующему по старшинству из присутствующих, Святослав сел в середине стола, схватил по куску хлеба, жареного мяса, стал жадно жевать, отрезая понемногу поясным ножом.

– Не торопись так, – мягко упрекнула Эльга. – Что ты, как голодный.

– На пристань пойду, – с набитым ртом пробурчал киевский князь.

Всем хотелось знать, что там за зиму сотворилось в северной половине света. Даже бояре и гости, хотя их дела в Киеве уже были завершены, переглядывались: пойти поразведать, что привезли, да сколько, да почем? Какие новости?

Едва дождавшись, пока рог обойдет всех бояр, Святослав вскочил, поклонился матери и людям, убежал. Эльга тайком вздохнула. Пока он рос, она думала: возмужает, возьмется за дела, а ей останется прясть, заниматься с Браней и болтать с боярынями. Вот – вырос. Но Святослав все время находил для себя какие-то дела, так что заботы, поневоле взятые ею на себя еще в юности, во время долгих отлучек Ингвара, никуда не делись. Да не пора ли признать, что этот воз – до самой смерти? Подумалось: вот приедет княгиня молодая – хоть пополам разделим. Да нет, едва ли. Младенцы пойдут, и княгине Святославовой будет не до грамот.

Вот тебе и солнце руси… Эльга любила сына, но уже начинала понимать, что той твердой духовной опоры, какую каждая женщина ищет в близком ей мужчине, он не даст ей никогда. Такой опорой был Ингвар – даже когда он находился в отлучках, она ждала, вооружась терпением: он вернется, и она отдохнет. Расслабится и обмякнет душой, зная, что судьба ее в чьих-то надежных руках.

Но Ингвара нет. За пять с лишним лет она привыкла к этой мысли, да и образ его, переставшего стариться, мерещился ей далеко позади, у обочины пройденной дороги. Даже в мыслях она уже не видела его рядом с собой. А Святослава не видела и въяве – у него свои пути. Так кто же будет ей той опорой, в которой нуждается всякая женщина, пусть даже самая мудрая?

«Неужели тебе не страшно?» – той ужасной зимой после смерти Ингвара спрашивал ее Хакон, его младший брат, за которого ей предлагали выйти замуж, а она отказалась.

«Как тебе не страшно?» – в минувшую Коляду спрашивал ее племянник Олег.

Они будто видели ее душу, но лишь до половины. Конечно, ей было страшно! Она ведь обычная женщина, не поляница удалая, которую хоть железной палицей бей, а ей – комарики кусают. Но что с того? Она не могла отступить страха ради, раз уж судьба поставила ее на это место.

Она знала права и обычаи, умела подбирать советников – и слушать их, что еще важнее. Но все эти годы мучительно искала опору для сердца. Эту опору людям дает родной край, свой род, обычай и покон, за сотни поколений отобравший наиболее правильный образ действий. Семья и привычный ход вещей. Но для нее все это рушилось с самого начала – и беспрестанно. Судьба отторгла ее от родного края, вынудила разорвать связь с родом и чурами, забросила вдаль, посадила на не свойственное женщине место, лишила мужа и наградила слишком уж удалым сыном. Но даже окажись вдруг здесь перед нею дед Судогость, старый плесковский князь, да баба Годоня, учившая их с Утой вдевать нитку в иголку и знавшая, казалось тогда, все на свете, от корней до ветвей того чудо-дерева на острове Буяне, – как они помогут ей управляться с этим городом, где намешано всякого языка, рода и обычая? Поляне и русы, жиды и мороване, угры и печенеги… Дальше, окрест земли полянской – древляне, дреговичи, смоляне, северяне, волыняне, уличи, тиверцы… Всякое княжье, славянское и русское – Анунд с Которости, Кольфинн из Коровеля, Торд из Таврии; пока у них все хорошо, они хотят жить сами по себе, а как что не заладится – Киев, помогай! Ты ж наш отец, а мы твои дети! А в соседях – греки и болгары, печенеги и булгары, мороване, ляхи, чехи. С одного боку – кесари Константин и Роман, с его плясуньей Феофано, с другого – какой-нибудь князь Каранбай в его войлочной кибитке. И ей надо как-то свести в упряжку одних, провезти воз между другими… Да все чуры в ста поколениях и вообразить себе такого не могли! Даже и не случись с ней в юности того несчастья, опыт предков ничем бы ей не помог.