Любовь к ближнему - Паскаль Брюкнер

– Я никого не побеспокоила? Это мое время, нет?

Сюзан побелела, ее лицо сморщилось, как скомканный лист бумаги, ресницы беспорядочно затрепетали, напряжение перешло в судорогу.

– Какие проблемы, я подожду на лестнице, дел-то!

Теперь Сюзан походила на затравленного хорька, в которого вот-вот вцепятся собаки. Я прирос зачарованным взглядом к ее смятой мордочке, выражавшей полное смятение. Эта минута была местью ей за пятнадцать лет супружеской каторги. Казалось, лепестки кожи облетают один за другим с ее лица, уменьшая его до размера кочерыжки. Если бы она скончалась на месте от избытка чувств, мы с толстухой выбросили бы ее в окно, как ненужный хлам. Она беззвучно пошевелила губами, что-то проблеяла и выскочила вон, сжав зубы, чтобы не заорать. Воздух очистился, сброшенные маски со страшным стуком упали на пол. Моя клиентка, нечувствительная к этой мелодраме, рке переодевалась в ванной, словно борец сумо, напоминая мне о моем смиренном долге.

В тот же вечер на пороге нашей квартиры на улице Прибытия меня ждали чемоданы. Сюзан в халате, с набрякшими мешками под глазами, потребовала, чтобы я покинул дом.

– Детей я уложила. Если что-то твое осталось, я все пришлю в твой… тайный сад.

Ее вид оскорбленной супруги вывел меня из себя. В последнем приступе мстительности я выпалил:

– Да, я по совместительству жиголо, подумаешь! Я тоже имею право на развлечения в свободное время.

Сюзан вскинула голову.

– Мой бедный Себастьян, тебя не ждет ничего хорошего. Ты просто неудачник!

Следующие несколько дней друзья звонили и донимали меня своим сочувствием. От Жан-Марка я узнал, что Сюзан взбешена уродством поднявшейся ко мне особы. Она бы еще поняла страсть к роскошной, необыкновенной женщине, но этот ужас ее сразил. Это свидетельствовало о моей чудовищной извращенности. Жюльен заклинал меня подумать о детях, не разрушать семью из-за эротических капризов. Но я улавливал в его тоне плохо скрываемое отвращение. Мне было так стыдно, что наша группа узнает всю правду, что я предпочел сжечь мосты. Они не оставляли меня в покое, но я не снимал трубку. Я чувствовал себя мухой, пойманной на клейкую бумагу: когда она освобождает одну лапку, прилипает другая. В один прекрасный день все звонки разом прекратились. Удивительное единодушие! Только Фанни оставила такое сообщение:

– Негодяй, если то, что я узнала, – правда, то ты отъявленный лицемер. Это так на тебя не похоже! Я тебя не осуждаю, мы никуда не денемся, если вдруг понадобимся тебе.

Спустя две недели я предстал перед Сюзан и ее адвокатом. Она не сидела сложа руки, многие родственники свидетельствовали против меня. Я принял всю вину на себя и согласился на развод на условиях истицы. Я изъявил готовность выплатить компенсацию и отказаться от родительских прав. Разочарованная моей стремительной капитуляцией и исполненная, думаю, желания окончательно растоптать меня, женщина-судья спросила, что я намеревался передать таким поведением своим детям. Я ответил, не думая:

– Вкус шоколада!

В коридоре суда, мрачном, как богадельня, где маялись бедняги, которых вознамерилась раздавить махина юстиции, смирно ждали три моих малыша. Ничего не говоря мне, они бросились к матери. Забо спряталась в объятиях младшего брата, оба нашли убежище за спиной у старшего. Адриен, ему недавно исполнилось четырнадцать, встал перед Сюзан, словно с намерением защищать ее. Я наклонился, чтобы поцеловать ею, но он оттолкнул меня, возмущенно сверкнув глазами:

– Папа, то, что ты сделал, отвратительно.

Я спокойно ответил, чуть присев, чтобы оказаться на его уровне:

– Адриен, когда-нибудь ты поймешь, что я просто старался сеять вокруг себя счастье.

Он отвернулся к брату и сестре, а те дружно прижались лицами к животу своей матери, которая с ожесточенным видом накрыла их руками. Сюзан похорошела, снова стала надменной. Она защищала свое потомство от низостей его родителя.

Глава VI

Первый день поста

Я всегда мечтал о легкости, боясь задохнуться под тяжестью людей и предметов. Меня угнетали воспоминания о родителях, год за годом накупавших все больше мебели и разных безделушек, о жене и детях, отправлявшихся отдыхать с семью-восемью чемоданами. Существует только один аргумент против принципа собственности: то, чем ты владеешь, владеет тобой. Я очень рано расстался с желанием быть заваленным вещами, стал мечтать о ртутной подвижности. Ничего не весить, ничем себя не отягощать, не связывать – эту тройную программу я полностью выполнил. Я разрубил узы, привязывавшие меня к семье, к друзьям, к возлюбленной, чтобы отдаться своей единственной страсти. Но, избавляясь от всех цепей, не пожертвовал ли я самым важным?

Мелкие средства

После развода я лишился тысяч привилегий комфортного существования, ставших для меня необходимыми. С возрастом я привык жить в довольстве и теперь страдал от недостатка удобств. Я давно разменял четвертый десяток и ни разу за всю жизнь ни в чем не испытывал недостатка У меня было не только необходимое, но и роскошное: я вкусно ел, с наслаждением пользовался старинной мебелью, жил в больших домах с инкрустированным паркетом, с изящными садами, учтивыми слугами, путешествовал первым классом и все такое прочее. Мне самому ничего не принадлежало, я жил не по средствам, настоящим паразитом, которому повезло попасть в тепличные условия. Я не ценил щедрости своих родственников, а ведь они помогали нам сводить концы с концами, приглашали нас отдохнуть в Страну Басков, в Бретань, в Марокко, на Карибы. Даже самый непреклонный аскет пригрелся бы в таких уютных условиях. И вот теперь я оказался низвергнут в нужду, встал перед необходимостью строгой экономии. Моя зарплата не уменьшилась, зато возросли расходы. Я выплачивал немалые алименты Сюзан, поэтому мне самому с трудом хватало на житье. Я прозябал в страхе перед нищетой, меня угнетала дешевая одежда, вонючие закусочные, харчевни, пропахшие прогорклым жиром. Мои надежды рушились. Мне представлялось убогое будущее, немощь и болезни. Я оказался пленником квартирки на улице с названием Край Света, прежнего оазиса свободы, а ныне приходящей в упадок тюрьмы. Даже балдахин кровати обрушился, причем в тот самый момент, когда я оприходовал одну дылду – то-то она хихикала! Пол вздыбливался сломанными паркетинами, краны шипели и подтекали, плохо пригнанные оконные рамы пропускали холодный воздух, от которого у меня мерзли ноги. Я жил в нарастающем кавардаке, все меньше отличавшемся от прежнего убогого обиталища Доры. Шкафы были битком набиты остатками былой роскоши: льняные и шерстяные костюмы лоснились, воротники рубашек истерлись, на локтях свитеров зияли дыры, у ботинок отставали подметки.

Я с сожалением вспоминал счастливые деньки с Сюзан: стол, радовавший глаз разнообразием блюд, красивую провансальскую посуду, изысканный вкус жены по части убранства жилища, ее аппетитную стряпню, наше намерение купить пятикомнатную квартиру в лучшем районе, радостные крики детей. В ушах у меня стоял стук карандашей в их ранцах, шум их игр, их благозвучные вопли, особенно смех Забо, моей младшенькой, этот непрекращавшийся стрекот, так меня очаровывавший. У меня не было даже права их посещать: я послушно от него отказался. Но хуже всего было то, что рядом не было Доры: как тут делать хорошую мину, изображать даже подобие интереса к другим?

Мне казалось, что я вижу ее повсюду, каждый женский силуэт чем-нибудь напоминал мне о ней, чтобы через мгновение похитить ее у меня. Это был постоянный ореол, подчеркивавший ее отсутствие. Ее призрак то и дело появлялся, гримасничал. Он всегда присутствовал среди тел, лежавших на моей кровати, нанося урон моей «работе». Если какая-нибудь из моих ангелов пользовалась теми же духами, что и она, я возмущался совпадением и был готов отхлестать самозванку по щекам. Я чувствовал себя бесконечно маленьким, нося через плечо свою любовную печаль. Существование было ныне явлено мне в своем истинном обличье. Дора не покидала моих мыслей: между нею и мной произошло что-то восхитительное, чего я никогда раньше не знал. Я почти благословлял ее за то, что она меня бросила, предательство возвысило ее. Женщина, способная на такое злодейство, заслужила мое искреннее уважение. У меня оставалось от нее всего ничего – фотография для удостоверения, сделанная в переходе метро. Я находил утешение среди всего уродства жизни, глядя на этот корявый отпечаток с размытыми цветами, который я водружал, как икону, над окружающим убожеством.

Цирковая лошадь

Мой половой аппетит тоже снижался, как будто отсутствие измены жене притупило мое либидо. Уже то было чудом, что я продержался непойманным целых пять лет. Я поглощал витамины, чтобы возродить былой пыл, поднимал тяжести в гимнастическом зале, занимался на велотренажере. Разочарованный поклонник фаллического культа, я теперь с трудом сбывал свои прелести. Племя хрупких расточительниц улыбок, распространяющее вокруг себя пленительный запах духов, превратилось в стадо визгливых, кудахчущих кумушек с нескромными пальцами и слюнявыми ртами. Мерзкие орды врывались ко мне, чтобы я тискал им животы. Встречать их перед дверью, выпроваживать обратно под сладкие словеса, корчить улыбки становилось выше моих сил. Ведь для каждой мне полагалось создавать впечатление ее неповторимости. Едва я успевал застелить постель, как снова звучал звонок в дверь. Я обращался с каждой посетительницей с анонимной приязнью медбрата, достающего из-под одеяла полную «утку». Я старался «отработать» с каждой как можно быстрее, превращая свою деятельность в настоящий конвейер. Я доставал свой анатомический инструмент и вводил его в предназначенное для этого отверстие. Превратив себя в механизм для доставления удовольствия дамам, я уподобился рабочему, закручивающему гайки, вращающему рычаги. Я чувствовал себя, как артист, подрабатывающий в провинции и улыбающийся по необходимости старухам, хвалящим его за доставленную радость. От исходившего от некоторых посетительниц запаха лака для волос или для ногтей, от горького аромата духов у меня текли слезы и першило в горле.