Жан-Малыш с острова Гваделупа - Симона Шварц-Барт

И со зловещим свистом, от которого затрепетали все соседние племена, вылетела стрела: Сонанке, которые прежде были дичью, сами стали охотниками, и целые королевства рушились на их пути, целые поколения уходили под землю. Слепец перебирал струны коры, и кровь его детей требовала все новой крови, и не было конца людскому горю. И случилось так, что после смерти короля кора продолжала петь сама по себе, и Сонанке не свернули со своего пути, шли напролом, как всепожирающая туча саранчи. И так продолжалось тысячу лет, пока кора не рассыпалась в прах. Это случилось, когда они оказались в здешних краях, меж рекой Сеетане и излучиной великой реки Нигер. В те времена здесь жил народ, и у него было свое имя, свой язык, свои древние, как горы, предания, — то был наш народ. Сонанке принялись нас пожирать. Но, поняв, что больше им идти некуда, что сама песня коры обратилась в прах, они решили поработить нас, наступить нам на горло, и вот их обычаи стали нашими, и мы забыли даже свое имя. Поэтому с незапамятных времен и даже еще раньше того нас называют Низкими Сонанке — отпрысками, жалким отродьем настоящих Сонанке. Мы оставались на своей земле, но плоды земли этой принадлежали им, и чрево жен наших тоже принадлежало им, и мужчины наши защищали их королевство. Правда, нынче все это лишь слабое эхо ветхой старины, мы давно уже сбросили иго. Но до сих пор почитаем мы их богов, строим свои хижины так, как строили они, ибо ничего, ничего не помним о том, кем мы были когда-то на этих вот землях: дети мои, вы слышите свист летящей стрелы в небе?..

— Слышу, — прошептал Жан-Малыш, — нутром своим слышу я свист этой стрелы, но мне не ясно, куда она летит, и… кажется, я схожу с ума: неужели у этих людей, что обратили вас в рабство, была черная кожа?

— Конечно, черная, — ответил маленький человечек, нахмурившись, — но при чем здесь цвет их кожи?

— Я, наверное, рехнулся, у меня в голове все перепуталось. Я ясно вижу стрелу в небе, но не пойму ее цель: что же получается — негр сам себя заковал в цепи?

— Что за странное слово? — спросил Майяри, почесав за ухом. — Не наше слово, такого нет в нашем языке.

— О каком слове ты говоришь? — удивился Жан-Малыш.

— О слове «негр».

Жан-Малыш долго смотрел на мальчика и, когда, наконец, понял, что тот не шутит, сказал:

— Брат мой, мой далекий брат, живущий по эту сторону большой воды, забудь мои слова и продолжай свою историю, прошу тебя.

— Брат? — недоверчиво повторил африканец, и, опустив веки, отрешившись от всего окружающего, он продолжил свой рассказ тем же тягучим, напевным голосом примерного ученика, детским и в то же время странно взрослым — верно, голосом самого короля, его отца.

Минула еще одна тысяча лет; так-то вот. Одно за другим сменялись под солнцем поколения и на том, и на другом берегу Сеетане. Но всему когда-нибудь приходит конец: повадился кувшин по воду ходить — там ему и голову сложить, то же самое и произошло с появлением на побережье белых людей, так-то вот.

Еще раньше Сонанке продавали некоторых наших людей торговцам, а те отправляли их в такие дальние дали, затерянные за тридевять земель, что несчастные уже никогда не находили дорогу домой. Они продавали тех, кто им не нравился, тех, кто смотрел на них косо, и тех, кто клял их за глаза. Но когда появились белые, торговцы живым товаром налетели как саранча, и потянулись к побережью длинные вереницы рабов, которые исчезали за морем бесследно, навеки пропадали с глаз, будто сходили в Царство Теней: вот тогда-то кувшин и разбился…

Однажды приказали одному из наших парней добыть антилопу. И когда он возвратился с охоты ни с чем, хозяин высек его и на ночь забил в колодки. На следующее утро, сняв колодки с его ног, хозяин снова послал его за антилопой, и тогда парень ответил, затаив хитрость, о которой никто не догадался: уж сегодня-то я не промахнусь. Но опять он возвратился с пустыми рука ми, и, когда хозяин уже шел к нему со своей плетью, парень поднял лук да и уложил его наповал. А после этого воскликнул: «Вот так!» Он откинул лук и сказал бросившимся на него близким убитого: отойдите, я не птица — не улечу. Ему выкололи глаза, забили в ноздри деревянные клинья, и те соплеменники, кто видел его муки, плача говорили: скорбит небо и истекает дождем слез, — горе заливает нашу землю. И был среди них один древний старец по имени М‘Панде, седой, как морская пена. Когда не стало молодого охотника, он в раздумье отошел в сторону. То был мудрый человек, много посеял он за свою жизнь семян разума, из которых выросли прекрасные сады. Поразмыслив немного, он возвратился к соплеменникам и сказал:

— К чему эти слезы и крики? Никто их не увидит и не услышит. Ведь мы забыли своих богов, забыли свой язык, даже имя свое — и то забыли; от кого же нам ждать помощи?

И ответило ему родное племя: мы ни от кого не ждем помощи, но мы не в силах сдержать слез…

И сказал им М‘Панде, тот, кому суждено было стать первым королем Низких Сонанке:

— Сегодня я не стану плакать вместе с вами неужто вы не видите, что слезами горю не поможешь что пора нам осушить глаза раз и навсегда, сменить их на другие?!

И кто-то насмешливо спросил Старика:

— А голову нам тоже нужно другую?

— И голову тоже сменить не мешает, — сказал М‘Панде.

— А утробу?

— И утробу тоже.

— И сердце?

— И сердце, — ответил М‘Панде.

— А что же от нас тогда останется?

— Ничего, ничего от прежних нас не останется, — заключил М‘Панде.

И возрадовался весь народ таким словам Старца, ибо уже невмоготу ему было терпеть самого себя.

— А ты уверен, что так и надо, отец?

— Уверен, — ответил М‘Панде, — потому что только двое на этой земле знают истину: тот, кто бьет, и тот, кого бьют.

И сразу же высохли все слезы, и началась война. Народ без бога, без языка, без имени на челе своем изготовился к битве, как леопард к прыжку, и вскоре запахло по всей стране кровью. А когда на время утихали битвы, родственники павших подходили к берегу и через реку осыпали друг друга проклятиями. А потом вступили в схватку и сами Тени погибших. Выходили они из своих подземных чертогов и схватывались в воздушных сражениях, и были те сражения свирепее земных, и поднимали они до самых небес зловещие пылевые смерчи. И покрылись бескрайние равнины белеющими на солнце скелетами. Казалось, сама земля принялась пожирать своих обитателей, да-да, пожирать, и на обоих берегах реки заговорили о том, что так скоро никого не останется, что пора растить новых воинов…

Тот, кто принес людям мир, был невиданно высокого роста: таких теперь нет. Он принадлежал к племени Сонанке и умел превращаться в ворона, ибо служил посланником своему королю, — так что колдовство здесь было ни при чем. Однажды этот человек потихоньку надел свои крылья и, перелетев через реку, опустился как раз посреди хижины М‘Панде, первого короля Низких Сонанке. Там он вновь обрел человеческий облик и уселся двери. Увидев его, телохранители короля на миг оцепенели. Потом они спохватились и взялись было за мечи, чтобы убить врага, но тут появился король и протянул ему чашу с водой. Человек молча выпил, и король воскликнул: вы видели — он испил моей воды! Потом король протянул человеку блюдо с мясом, тот взял мясо и спокойно съел. Тогда сказал король своей страже: вы видели — он испил моей воды и не отказался от куска мяса под крышей моего дома, так кто же мы — люди или пожиратели людей? А потом он, обратившись к гостю, спросил, что привело его на этот берег реки, и знатный Сонанке пожал плечами:

— О король, как сделать, чтобы вы нам простили ваше тысячелетнее рабство?

Старец с волосами цвета морской пены удивился и сказал:

— Венеру всегда видно рядом с Луной, но это ведь не означает, что она у нее в услужении. А теперь я хочу спросить тебя, уважаемый гость: как сделать, сын мой, чтобы вы простили нам мятежный отказ от рабства?

— Твоя правда, — сокрушенно ответил незнакомец, — ни мы, ни вы ничего не можем поделать, а значит, умрем все до последнего…

— Кто послал тебя? — тихо спросил король.

— Я сам себе посланник.

— Может, ты услышал чей-то голос? — взволнованно произнес король, и, когда пришелец отрицательно качнул головой, старый М‘Панде уселся напротив гостя и надолго задумался.

Потом, с просветленным лицом, он приказал привести шестьдесят двухгодовалых быков и сам проводил врага своего племени до реки Сеетане, чтобы с ним ничего не случилось по дороге. Незнакомец перешел реку вброд, за ним — стадо, которое воины гнали к другому берегу, и ни один волос не упал с головы пришельца. Вот так и кончилась война между Сонанке и их бывшими рабами, кончилась, хотя никто не объявлял мира. С тех пор только воины-одиночки, прячась в лесных зарослях, пересекали иногда ночью реку и, пока их не убивали, уничтожали все живое на своем пути. Но то была неизбежная дань прожорливому зверю войны, и эти кровавые дела безумцев не нарушили перемирия, которое длится по сей день — эйя, эйя! — на этих вот холмах…