Звезды примут нас - Борис Борисович Батыршин

Леднёв выстрелил струйками газа — отсюда они видны были как крошечные белёсые чёрточки, возникающие по бокам «холодильника», к которому пристёгнута спиной его «Пустельга». Медленно отплыл от только что установленного зонда, перекувырнулся, ловко выровнял своё положение и дал тягу. «Девять… восемь… семь…» — привычно отсчитывал Дима. На счёт «три» подлетающий астрофизик плюнул тормозными струйками; фал автоматически сматывался на большой никелированный барабан, закреплённый на раме буксира. Лёгкий толчок, от которого звёздный купол вокруг Димы пришёл в движение — Леднёв встретился с «крабом», и теперь пытается подтянуться на руках, нашаривая ногами небольшую, полметра на полметра, площадку. Нашарил, поймал пристяжные ремни, закрепил их у себя на поясе, поднял руку — «готово!»

Дима заученными движениями прекратил вращение «краба» и развернул буксир в сторону «Лагранжа». С расстояния в пятнадцать километров станция выглядела как яркое тройное пятнышко. Одно рядом с другим, словно копеечная монетка возле пятака; и ещё одно, как бы размытое, больше первого но меньше второго, эдакая ослепительно сверкающая трёхкопеечная монета. Если навести на пятнышки закреплённый на выдвижной штанге монокуляр — специально приспособленный к тому, чтобы пользоваться им в гермошлеме скафандра, то первое превратится в незаконченный бублик станции «Лагранж»; во втором, «копеечном» легко различаются состыкованные «Тесла» и «Эндевор». Третье же, висящее немного в стороне и, вроде бы, никак с двумя другими не связанное — это огромная параболическая антенна. Её доставили сюда на Тесле, собрали, установили на конце пятидесятиметровой фермы, и теперь через огромную сетчатую чашу идёт вся связь с Землёй…

— Третий, приготовиться! Три… два… один — старт!

Мягкий, едва ощутимый сквозь панцирь «Пустельги» нечувствительный толчок в спину — «краб» дал тягу. Дима принялся орудовать джойстиками, удерживая буксир на курсе — с такой разбалансировкой нагрузки делать это не очень-то легко. Вообще-то, это было работой автопилота — теоретически несложное устройство на основе гироскопа должно было справляться с подобными мелочами. Но подвесы гироскопов изнашивались с пугающей быстротой, что приводило к спонтанным и непредсказуемым «дёрганьям», особенно неприятным, когда приходилось работать вблизи переплетений ферм и прочих массивных конструкций. Запасных деталей очень быстро не осталось; на просьбы прислать с Земли ещё французы отвечали что да, конечно, вот доведут до ума новый образец с усиленным подвесом и тогда… Дело закончилось тем, что Дима, следуя примеру других пилотов буксировщиков, попросту отключал автопилот, доверяя исключительно своему мастерству и реакции.

Он двинул левой рукой, и локоть упёрся в бок «пустельги» Леднёва. Он, как и было условлено, не стал отстёгиваться от громоздкого маневрового блока и закреплять его на раме «краба», а стоял, повернувшись к ложементу лицом, держась обеими руками за трубы рамы — и теперь довольно заметно мешал, особенно, движениям левой руки, управляющей корректировкой по горизонтальной оси. Увы, приходится терпеть; этот зонд лишь первый из четырёх, которые предстоит установить, и возится каждый раз, отстыковывая блок движков от рамы буксира, потом пристёгиваясь к нему спиной, а по возвращении повторять весь этот процесс в обратном порядке — пустая трата сил, времени и воздуха из баллонов. А потому, такая уж судьба у астрофизика Леднёва: лететь в космической пустоте спиной вперёд. Уткнувшись стеклом скафандра в спинку своего ложемента.

Цифры на радиодальномере, отсчитывающие дистанцию до «Лагранжа» замедлились и замерли. Десять километров, тютелька в тютельку…

— Третий, тормози. Приехали.

— Принято, первый. Действуйте, я за вами наблюдаю.

Взгляд влево — Леднёв всё так же торчит на площадке, и «холодильник» на его спине закрывает изрядный кусок небесной сферы. Хотя — там и смотреть-то не на что — кажется, созвездие Девы… а может, Водолея? Дима был не особенно силён в астрономии.

— Второй!

— Слышу, первый.

— Станция Хацепетовка, поезд дальше не пойдёт. Пассажирам покинуть вагон!

— Понял, начинаю работать.

Дима расслабил — только расслабил, не отпустил совсем! — ладони на джойстиках и принялся наблюдать, как астрофизик медленно отплывает прочь от «краба» — в руке у него шест с утолщениями на обеих концах, готовый к установке зонд. Вот он разворачивается к Диме спиной, плюётся чуть ли не в забрало шлема струйками газа и уплывает прочь, сматывая с барабана широкую, отсвечивающую катафотами ленту фала.

Дима поглядел на часы, закреплённые на правом запястье скафандра. Минут десять ещё можно не суетиться.

Аппетита не было. От слова совсем — по забавному выражению Лёшки Монахова, которое Дима подцепил у него ещё в Артеке и с тех пор нет-нет да употреблял к удивлению собеседников. Сейчас, правда, рядом никого не было, но есть не хотелось ни чуточки, и это несмотря на пять часов, проведённых в открытом космосе. На этот раз Дима не пилотировал «Краб», а ползал по внутреннему кольцу «Лагранжа» прихватывая сваркой только что установленную дугообразную секцию. Напротив него, через «дырку от бублика» монтажники уже начали крепить сверхпроводящие сегменты «батута» — строительство прилично отставало от графика, и все, включая и самого Диму, старались, как могли.

Из шлюза он выполз на полусогнутых, если, конечно, это можно сказать о том, кто болтается в невесомости — забрался в пластиковый мешок душевой кабины и не меньше десяти минут наслаждался чередованием горячих и холодных струй. Хоть с водой на станции нету недостатка — её присылают с земли, в грузовых контейнерах, в виде полутораметровых брусков льда. Извлечённые бруски помещают в специальный бункер с решётками-теплообменниками — инженеры, проектировавшие «Лагранж», решили таким образом избавляться хотя бы от части паразитного тепла, уходящего на растапливание льда. А «серые стоки» — вода из системы канализации — закачивались в здоровенные алюминиевые баки, куда тоже были подведены теплообменные решётки. Там вода превращалась в пар, который небольшими порциями рассеивался в пространстве. Недавно, как слышал Дима, инженеры-эксплуатационники потребовали отказаться от этой системы — попав наружу, водяной пар оседал тончайшим инеем на решетках антенна, линзах оптических приборов и чувствительных элементах датчиков, и его приходилось регулярно удалять. Это обязанностью дежурных по станции — одной из самых нелюбимых, от которой все старались отвертеться всеми правдами и неправдами.

Дима повертел в пальцах большой пластиковый тюбик с надписью «Борщ украинский», продублированной латинскими буквами. С того момента, как он покинул «Гагарин», приходится довольствоваться вот такой, с позволения сказать, кормёжкой — в тюбиках, банках, герметических упаковках, исключающих образование капель и крошек. Дима вспомнил деликатесы, которыми потчевала его молодая жена что на Земле, что н орбите, и едва не отшвырнул «борщ». И ведь никуда не денешься — пока не будет запущено вращение «Лагранжа» (а это случится никак не раньше, чем