Медовый рай - Валерий Бочков

Женщина вышла на берег, Белка привстала, хотела спросить. Женщина приложила палец к губам.

– Белые – люди слов, – ее голос, спокойный и тихий, показался Белке знакомым. – Туку – птичий бог, придумал слова и дал их людям, чтобы они могли говорить неправду. Маторанга наказал лукавого Туку, превратив его в какаду. Но люди уже научились лгать. Туку в отместку Маторанге придумал деньги и дал их людям, Маторанга отнял у какаду звонкий голос и вложил в его клюв хриплый клекот. Но было поздно – люди уже полюбили деньги больше солнца и луны, больше земли и неба. Маторанга увидел, что он может убить людей, но не сможет их заставить разлюбить деньги.

Она протянула руку. Белка нерешительно вложила свою ладонь, почувствовала сухой жар ее пальцев. Ее глаза, темные, почти черные, странного сине-фиолетового оттенка, смотрели спокойно и внимательно, точно читали. Белке стало жутковато, по спине побежали мурашки.

– Не бойся. – Женщина разжала пальцы, выпустила ее руку.

– Я думала, эта дорога… – Белка запнулась, решила спросить напрямик. – Мне нужна… Я ищу…

– Круг, – она рукой начертила в воздухе окружность. – Круг не замкнулся.

– Граница…

– Нет, – спокойно перебила ее женщина. – Тебе нужно замкнуть круг.

– Какой круг? Что это значит?

– Ищешь смысл в словах, младенец ищет радость в погремушке. Орел парит выше туч – какой в этом смысл?

– Я не понимаю…

– Ты из народа Вананга, мы – народ Тики. Мы дети огненной саламандры. Туралли-О купалась в озере, Тики, приняв образ прекрасного охотника, соблазнил ее. Она забеременела и родила тройню. Братья Туралли-О решили отомстить Тики, они подкараулили его спящим на камне и разрубили его тело на тысячу кусков. Куски бросили в огонь и сожгли, а голову Тики принесли своей сестре – вот твой возлюбленный, пойди похорони его. Туралли-О отнесла отрубленную голову саламандры на вершину горы, засыпала камнями и стала плакать. Она плакала сто дней и сто ночей. Так появилось это озеро, озеро слез Туралли-О.

Она замолчала и протянула руки к воде.

– Из песка ты станешь ветром! – нараспев проговорила она.

Из золы ты станешь дымом!Из камней ты станешь силой!Из дождя ты станешь песней!Из грозы ты станешь местью!

Она повернулась к Белке, сделала шаг назад, словно уступая ей дорогу.

– Войди в озеро слез Туралли-О.

Белка сонно, как в гипнозе, стянула башмаки, развязала пояс – платье само упало к ногам. Белка перешагнула через платье и вошла в воду. Сделала шаг, другой, вода доходила до колен.

– Иди!

Белка подчинилась, вода была теплой, почти горячей, от нее пахло нагретой медью. Белка опустила руки в воду, зашла по пояс, потом по грудь. Остановилась, чувствуя, как тепло воды входит в тело, наполняет мышцы спокойной силой.

– Из грозы ты станешь местью! – повторила женщина.

Белка вышла на берег, женщина подошла к ней.

– Я – Куна-И. Ступай и возвращайся. Я буду ждать тебя.

– Как я найду…

– Так же, как и нашла. – Она подошла к Белке, прижала пальцы к ее вискам. – Иди!

47

Она снова была на Девятнадцатом шоссе, она двигалась в обратном направлении. Двигалась на север. Темнело. Сумерки давно подкрадывались, но как только зажглись фонари и водители включили фары, ночь словно накрыла мир.

Перед поворотом на Сан-Лоредо она заехала на бензоколонку. Еще оставалась четверть бака, но она решила сделать это сейчас. Подогнав машину к колонке, она вышла, сунула кредитку в окно кассы. Оттуда выглянули два глаза, с недоброжелательным любопытством осмотрели ее бритую голову. Белка отвернулась.

– Эй, – раздалось из окошка. – Распишись.

Белка поставила загогулину на чеке, вернулась к машине.

Влившись в плотный вечерний поток, она втиснулась в средний ряд. Выставила локоть в окно. Ветер ворвался, закружил по салону какие-то бумажки, Белка устало откинула голову на подголовник сиденья.

Не усталость, это было скорее спокойствие – она ощутила свое единство с миром: она чувствовала тяжелое бескрайнее небо, но не как страшную пустынную бездну, а как продолжение себя. Она чувствовала землю – не эту изуродованную дорогами и городами, с выжженными лесами и отравленными реками планету – ей виделся другой, новый мир. Мир чистый и светлый, который существует рядом и одновременно с этим. Параллельно и, как известно из геометрии, не пересекаясь.

Она словно проникала в этот мир, познавала его, точно погружалась в его тайну, его чудо. В этом мире скользили тени, проплывали туманные образы, мерцающим цветком распускался волшебный свет, переливаясь то изумрудным, то гранатовым блеском.

В этом мире не было Саламанки с его правилами, не было страшного «Медового рая», не было полицейских и судей, священников и адвокатов. Не было денег. Их не существовало как концепции.

Внезапная догадка осенила ее – Белка даже ударила кулаком по баранке.

– Деньги! – крикнула она. – Ну конечно!

Все так просто и логично! Ведь они же сами талдычат об этом в каждой церкви! В каждой Библии написано об этом! Почему никто не видит и не слышит? Ведь Христос именно это имел в виду, когда говорил про верблюда и игольное ушко. Они же так любят своего Иисуса, так боятся угодить в ад. И отчего их рай так пресен и неинтересен, будто скучная история косноязычного родственника? Отчего он так схематичен, точно набросок ленивого студента? Ведь это же рай! Заветнейшая мечта каждого смертного – как же так? Где интерес, где, черт возьми, элементарное любопытство?

Посмотрите каталоги их домов, вилл, яхт – с каким сладострастием они углубляются в мельчайшие детали планировки, с каким вожделением описывают породы дерева половых покрытий, гобелены обивочных материй, с какой порнографической дотошностью изображают нежнейшие изгибы фаянсовых биде и писсуаров.

А ад? О, ад описан подробнейшим образом! С картами и схемами, поэтажными планами, ад изумительно систематизирован и запротоколирован – взвод отборных немецких архивариусов не сделал бы лучше. Мы все знаем про ад – кто куда и за что попадет, сколько стоит паромная переправа, даже имя паромщика нам известно. У нас есть информация и про запах – в аду стоит смрад: горящая сера и гниющие тела грешников заполняют ад невыносимым зловоньем. Там стоит тьма, адское пламя не дает света. Бесы нещадно мучают грешников, используя раскаленные колющие и режущие инструменты.

Но отчего же тогда наш мир устроен таким образом, что не оставляет ни малейшего шанса избежать этого скверного места? Отчего полдюжины смертных грехов стали не просто нормой, они превратились в цель жизни. Слава, богатство, чревоугодие, даже убийство: тебя наряжают в униформу, дают в руки оружие – и все, ты уже не убийца, ты герой.

Как говорил Саламанка? «Я придумываю правила, а вы по ним играете». Кто придумывает правила в этом мире? Кто?

– Я знаю… – Белка даже задохнулась. – Все так просто…

Если хочешь что-то спрятать – оставь на виду.

Ответ лежал на поверхности. Он был настолько логичен, что даже эта логичность казалась подозрительной.

– С дьявольской хитростью… – проговорила Белка. – Ведь так и говорят – с дьявольской хитростью.

По левому ряду, завывая и сияя, как рождественская елка, пронеслась патрульная машина, за ней другая. Герои сломя голову неслись спасать мир от очередного злодея.

48

Сан-Лоредо встретил ее упругим горячим ветром, летящим песком и мелким бумажным мусором, похожим на стаю обезумевших ночных мотыльков. Из пустыни надвигалась гроза. Над западной окраиной города на рваных облаках набухало малиновое зарево. Там был луна-парк. Зарево от его огней растекалось по небу, точно где-то там, за горизонтом, вовсю бушевал пожар.

– «Коллизеум», – усмехнулась Белка. – Попробуй – тебе понравится.

Зарево приблизилось, стало ярче. Пунктиром пестрых огней на кабинках и спицах выплыло чертово колесо, потом показались огни на верхушках каруселей, на мачтах качелей. Донеслась музыка, даже не музыка, а тоже пунктир – тупая басовая партия, неуклюжая, как танцующий цирковой слон.

Белка была спокойна, угрюма и спокойна. Ее пугало это спокойствие, оно было чужое, не ее: словно внутри поселился кто-то еще – некто самоуверенно мрачный и саркастично циничный, короче, сукин сын. Или сукина дочь.

Она свернула на Маркет-стрит. Она тут выросла, знала каждую скамейку, каждую выбоину на мостовой. Пятничная вечерняя толпа праздно плыла по тротуару, некто в шляпе весело окликнул Франческу – ей оказался мелкий барбос, задравший ногу у фонарного столба. Весело светились вывески знакомых магазинчиков и кафе, моргал неоновый калач (отчего-то изумрудного цвета) над булочной, – а сколько пломбира и эскимо было съедено вон в той кондитерской, где в витрине над пульсирующим конусом, изображающим вафельный рожок, один за другим зажигаются три волшебных шара – рубин, топаз и аметист. У входа в кинотеатр стояла очередь минут на пять. Белка прочла название фильма, засмеялась.