Воспитание по-новому - Маруся Светлова

Эта война, враждебность, чувствовалась в отношениях «учителя-дети». Дети были иногда неуправляемы, иногда — вредны. Они отвратительно вели себя на уроках и не подчинялись требованиям учителей.

Конечно, среди них было много и «образцовых», послушных, примерных детей, которых родители воспитали под девизом: «Слушай, что говорят взрослые!» или: «Веди себя хорошо». Но такие дети никогда в массе своей не пересиливали детей, которые пытались быть свободными, которые бесились на переменах или срывали накопленную агрессию на учителях. И эти послушные, «образцовые» дети никогда в открытую не поддерживали учителей, они не могли постоять даже за себя: ведь для этого нужна смелость и самостоятельность, которая в них не была воспитана.

Однажды, обсуждая в узком кругу учителей эти наболевшие вопросы — откуда такие дети и что с ними делать, — я услышала мнение одного учителя.

— Все дело в том, что они испорчены своими родителями! — горячо сказал он. — Их так уже избаловали, залюбили дома, что на них управы нет! — Учитель был возмущен этими вредными, неуправляемыми, хамящими, иногда откровенно не уважающими взрослых детьми. — Они уже с тормозов съехали от своей вседозволенности! Привыкли, что с ними все носятся! И мы тут с ними носимся, нянчимся…

Я просто не могла тогда не вмешаться в разговор, чтобы выразить несогласие с этим:

— Да в том-то и дело, что дети нигде не любимы по-настоящему — ни дома, ни в школе! Ими вечно все недовольны, все от них постоянно чего-то ждут, все их критикуют. Их все «воспитывают», добиваясь послушания, хорошей учебы, но никому на самом деле не важно, что творится у ребенка в душе! И никто на самом деле с ними не нянчится. Их скорее отвергают, таких, какие они есть. Поэтому они и вредничают. Мстят нам за наше непринятие и непонимание, за наше равнодушие. За нашу правильность, которая граничит с бесчувственностью!..

Я много думала в тот период. Много общалась с детьми, с их родителями. Передо мной открылся целый мир ребенка — мир глобальный, глубокий, очень тонкий по мировосприятию. Мир, полный переживаний, чувств, эмоций. Мир, зачастую незнакомый их родителям.

И передо мной были родители — правильные и недовольные, любящие, конечно же, но странной любовью — через неприязнь и строгий взгляд. И я много думала тогда об отношениях со своим ребенком. Я увидела их с другой стороны. Мне просто открылось в какой-то момент, что я на самом деле делаю со своим ребенком. Потому что я была таким же типичным родителем — любящим своего ребенка и воспитывающим его из самых лучших побуждений критикой, отвержением и непринятием.

Я много училась в тот период, росла профессионально. И однажды, идя с очередного семинара, на котором явно увидела все свое несовершенство — свои последствия такого же воспитания (хотя мои родители на фоне многих — были просто ангелами небесными!), я вдруг действительно явно и четко увидела все, что я на самом деле делаю с ребенком. Я осознала, что все мои требования и нотации, направленные на хорошее внешнее поведение (чтобы в комнате был порядок, чтобы тарелка была помыта, чтобы уроки были сделаны) доносятся через унижение, через давление. Что я через поучения и критику, направленные на достижение хорошего поведения, добивалась хорошего поведения — но разрушала личность дочери.

Много лет позже одна мама сказала фразу, которая передавала все, о чем я хотела сказать…

— Я много раз добивалась от ребенка хорошего поведения. Я именно добивалась. Чтобы кровать была застелена. И не потом, а сейчас. Чтобы чашку за собой убрал — и не потом, а сейчас. Чтобы по первому требованию делал то, что я сказала. Чтобы слушал, что старшие говорят. И я поняла однажды: оттого, что мой ребенок застелет постель не сейчас, а через полчаса, когда посмотрит свои утренние мультики, или оттого, что мой ребенок не прибежит по моему первому требованию за стол, ничего в его жизни принципиально не изменится. И ничего в его жизни от этого не зависит. Но вот оттого, что я его за неубранную постель отругаю, или за его опоздание за стол я его раскритикую, зависит очень многое. Может быть, жизнь его от этого зависит. Его ощущение себя в этой жизни. Его самооценка. Я вдруг поняла — чем он платит за послушание, которого я от него добиваюсь…

В то время, когда я поняла все это, я испытала одновременно очень противоречивые чувства. Невыносимое чувство стыда. И в то же время — понимание, что я совсем этого не хотела. Что мною руководили искренние желания вырастить хорошую(!) девочку!

Я испытала тогда страстное желание все изменить! Изменить в корне наши отношения. Я еще не знала — как это сделать, но понимала, что так, как было — больше не будет!

В тот день, осознав все это, я пришла домой и сказала своей одиннадцатилетней дочери, вышедшей встретить меня:

— Мне нужно с тобой очень серьезно поговорить.

И я увидела, как лицо ее померкло, я просто прочла на нем: «Господи, опять начинается!..» Я зашла в комнату, села на диван и попросила дочь сесть рядом. Она была напряжена — действительно, наверное, ждала, что я скажу что-то вроде: «Я же просила тебя… Ты что, не понимаешь…»

Но я сказала другое. Я сказала то, что рвалось из моего сердца.

— Детка, — сказала я, — я хочу тебе сказать, что очень-очень тебя люблю. Что у меня в жизни нет никого дороже тебя. Ты мой самый близкий и родной человек. И я хочу сказать тебе, что сейчас понимаю — наверное, я совсем неправильно с тобой обращалась. Я была с тобой иногда очень жесткой или очень строгой. Я часто тебя ругала, даже наказывала иногда. Я часто была тобой недовольна и отчитывала тебя. Я иногда бывала несправедлива к тебе. Но я это делала не потому, что не любила тебя, я просто не знала, как по-другому… Я делала это только потому, что очень люблю тебя, и думала, что так надо делать, чтобы ты была лучше. Я понимаю, что это было неправильно, и хочу попросить у тебя прощения за все, что я делала не так…

И мой ребенок после этих слов заплакал. И я заплакала, и дальше плакала и говорила:

— Я хочу, чтобы ты знала: я очень люблю тебя, любую, независимо от твоих поступков и оценок в школе, чистоты в твоей комнате или невыполненных обещаний. Я счастлива, что ты есть у меня, ты для меня большая ценность, ты мой самый любимый ребенок! Я очень хочу, чтобы мы с тобой начали строить новые отношения, в которых все будет по-другому, в которых не будет криков и обид. Я еще не знаю, как это надо делать. Я еще, наверное, не умею по-другому. Но я буду очень стараться стать другой мамой, понимающей и принимающей. И я очень прошу, чтобы ты мне помогла… Я, может быть, еще не раз ошибусь и поведу себя неправильно, но я буду учиться… Главное, я хочу, чтобы ты знала — я очень люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива…

Мы сидели и плакали вместе. Мне стало легче после этих слез и моего покаяния. И моего решения — быть другой мамой.

Я впервые тогда начала думать, серьезно и глубоко — какой я хочу воспитать свою дочь.

То послушное правильное создание, которое я воспитывала, ту образцовую, аккуратную и воспитанную девочку я больше не хотела творить. Я поняла, что хочу, чтобы она выросла самостоятельной и сильной. Чтобы она верила в себя и в свои силы. Чтобы она была способна выбирать, брать на себя ответственность, принимать решения. Чтобы она знала себе цену. Мне захотелось воспитать уверенного в себе и жизнестойкого человека.

Я начала учиться быть мамой, которая может воспитать такого ребенка. И эта моя учеба шла долго. Даже сейчас, когда моя дочь стала взрослым человеком, стала самостоятельной, сильной, умеющей брать на себя ответственность и принимать важные для ее жизни решения, я продолжаю учиться быть такой мамой.

И когда родился мой внук — начался новый виток моего роста. Потому что всегда есть чему поучиться рядом с ребенком!

Мамы — не обижают…

Часто, наблюдая на улице или в какой-то ситуации молодую маму с младенцем на руках или кормящую его грудью, я поражалась удивительной красоте, одухотворенности женщины в такие минуты, когда в ней проступает, проявляется женщина-мать. Что-то святое и молитвенное появляется на ее лице, когда она смотрит на своего ребенка. И каждый раз я поражалась, как начинает она походить на Мадонну с младенцем на руках.

Я много раз с удивлением наблюдала, как меняются лица мужчин, когда они берут на руки маленького ребенка. Как что-то детское проступает в них самих. Как меняются, светлеют их только что строгие и невозмутимые лица.

И столько раз, любуясь лицами людей, общающихся с младенцами, с малышами, я думала: «Куда же исчезает эта одухотворенность и свет в их лицах, когда ребенок подрастает? Куда исчезает эта Мадонна или этот ребенок во взрослом мужчине? Когда и почему на смену им появляются критикующие, жесткие, отвергающие родители?

Однажды я была потрясена увиденным на улице.