Как ненасилие защищает государство - Питер Гелдерлоос

Как разновидность стратегии борьбы за социальные перемены занятие высокоморальной позиции ослабляется критической проблемой малоизвестности, которую, учитывая барьер корпоративных СМИ, обсуждавшийся выше, трудно преодолеть. Кроме того, в демократиях, опирающихся на СМИ, превращающих основную часть политики в конкурс популярности, люди вряд ли будут рассматривать крошечную, малоизвестную группу как моральный ориентир или образец для подражания. Помимо этого, «высокоморальный» подход обходит проблему просвещения непросвещённого населения, опираясь на существующие моральные ценности и упрощая революционную борьбу до ревностного следования нескольким принципам.

Группа, сосредоточенная на занятии высокоморальной позиции, привлекает потенциальное пополнение тем, чего корпоративные СМИ предложить не могут, — экзистенциальной ясностью и чувством принадлежности. Пацифисты из движения «Орала» и антивоенные голодовщики часто ведут свою деятельность всю сознательную жизнь. Однако корпоративные СМИ — не единственный институт, фабрикующий социальный конформизм. Церкви, «Орден лосей» 169 и бойскауты также занимают эту нишу. Учитывая акцент, который все эти высокоморальные группы делают на принятии внутригрупповой культуры и ценностей, возможность критического дискурса или оценки внутренней морали невелика. Поэтому высокая степень реалистичности и честности вашей моральной позиции даёт мало преимуществ. Большее значение имеет демонстрация этой позиции, и здесь основные моральные институты гораздо сильнее пацифистских групп за счёт доступа к ресурсам. Другими словами, они подняты до более высокой отметки и лучше видны обществу, поэтому в борьбе за приток кадров они побеждают с огромным отрывом. В связи с атомизацией и отчуждением современной жизни существует множество пустот, не заполненных этими моральными институтами, и тысячи одиноких обывателей, по-прежнему ищущих чувства принадлежности, но радикальные пацифисты, в лучшем случае, смогут привлечь лишь меньшую их часть.

Но зато те, кого они смогут привлечь, будут более воодушевлены, чем члены сугубо просветительского движения. Люди на многое пойдут ради борьбы за цель, в которую они верят, за морального лидера или идеал. При этом моралистическое движение имеет больший силовой потенциал, чем просветительское, становясь опасным (возможностью постепенного отказа от пацифизма). Но горе его союзникам. Такое движение будет широко проявлять авторитарность и ортодоксальность, оказываясь особенно уязвимым для раскола. Им также будет легко манипулировать. Возможно, нет лучшего примера, чем христианство, эволюционировавшее от оппозиционного движения до могущественного оружия Римской империи, от пацифистского культа до самой патологически жестокой и авторитарной религии из всех известных человечеству.

В обеих вариациях моралистического подхода к пацифистской стратегии целью является склонение большей части общества к участию в движении или к его поддержке. (Оставим в стороне смехотворные попытки вразумления властей или внушения им чувства стыда, чтобы они поддержали революцию.) Однако и просвещение, и морализм испытывают постоянные проблемы в погоне за этим большинством из-за эффективного структурного контроля над культурой в современных обществах. В том маловероятном случае, если эти трудности удалось бы преодолеть, ни одна из двух вариаций функционально неспособна завоевать больше, чем простое большинство, поскольку занятие высокоморальной позиции обязательно влечёт за собой создание «другого», стоящего ниже, для противостояния ему. Даже если просвещение могло бы стать более эффективным инструментом для работы с привилегированными людьми, оно не сработает против элиты и принуждающего класса, имеющих сильную материальную мотивацию и культурно связанных с системой.

В самом лучшем случае стратегии этого типа приведут к созданию оппозиционного, но пассивного большинства, которое, как показывает история, легко контролировать вооружённому меньшинству (так происходит, например, при колониализме). Такое большинство всегда сможет переключиться на другой тип стратегии, включающий борьбу и победу, но без всякого опыта или даже интеллектуального и морального знакомства с реальным сопротивлением, переход будет труден. В это же время правительство обратится за помощью к легко эксплуатируемым недостаткам, присутствующим в стратегии морализаторства, и таким образом мнимое революционное движение загнало бы себя в ужасно невыгодную битву, пытаясь завоевать сердца и мысли без уничтожения структур, отравивших эти сердца и мысли.

Просвещение и построение этики освобождения необходимы для полного выкорчёвывания иерархических социальных отношений, но есть конкретные институты, такие как суды, школы, армейские учебные лагеря и пиар-фирмы, обладающие структурным иммунитетом к «изменениям в сердце». Они автоматически вмешиваются в жизнь общества, внедряя людям мораль, поддерживающую иерархические социальные отношения, капиталистическое производство и потребление. Лишая себя непацифистских способов усилить движение и ослабить или саботировать эти институты, мы остаёмся в тонущей лодке с маленьким ведром для вычёрпывания воды, хлещущей внутрь через трёхметровую дыру, и притворяемся, что скоро достаточно поднимемся над уровнем волн, чтобы поднять парус и плыть к своей цели. Это похоже на строительство воздушных замков и, по большому счёту, даже не должно считаться стратегией. В краткосрочной битве против строительства по соседству новой угольной шахты или мусоросжигательного завода вполне можно организовать грамотную мирную медиа-стратегию (особенно, если ваша кампания по просвещению включает в себя информацию о том, как шахта навредит привилегированному населению района). Но при стремлении к любым долгосрочным изменениям такие стратегии обычно даже не способны успешно привести к своему неизбежному тупику.

Потенциальные революционеры, подходя к своей борьбе как к морализму, а также при выборе ими лоббистского подхода, демонстрируют неспособность ненасилия концентрировать реальные силы. Лоббирование было встроено в политический процесс институтами, уже обладавшими значительной властью (например, корпорациями). Активисты могут аккумулировать силы, организуя акции протеста, демонстрирующие существование электората (дающего выгоды их лоббисту), но этот метод переплавки сил в лобби, в абсолютном выражении, гораздо слабее, чем холодные, жёсткие деньги корпораций. Поэтому «революционные» лобби бессильны по сравнению с враждебными лобби, отстаивающими статус-кво. Лоббирование также приводит к иерархии и ослабленному движению. Большинство участников остаются просто овцами, подписывающими петиции, собирающими деньги или держащими протестные транспаранты, а вся власть достаётся образованному, хорошо одетому меньшинству, стремящемуся на аудиенцию к политикам и другим элитам. Лоббисты постепенно начинают больше идентифицировать себя с властями, чем со своим электоратом — ухаживая за властью, они влюбляются в неё, что делает вероятным предательство. Если политики сталкиваются с морально твёрдым, бескомпромиссным лоббистом, они просто отказывают ему в праве кого-либо представлять, выбивая почву из-под ног у его организации. Лоббисты наиболее успешны, когда они готовы поступиться своим электоратом (представительская политика в демократии — искусство продавать свой электорат, сохраняя его лояльность). Некоторые группы, ставя целью оказание давления на власти, не назначают никаких конкретных лоббистов, избегая таким образом возникновения руководящей элиты, которую система кооптирует; но при этом они не прекращают своей деятельности, заставляя систему измениться.

Ненасильственные активисты, использующие стратегию лоббизма, пытаются выстраивать пассивную «прагматичную политику» как рычаг давления. Но единственный рычаг давления на государство, преследующий интересы, противоположные государственным, — это угроза самому существованию государства. Только такая угроза может заставить государство пересмотреть другие свои интересы, поскольку основным интересом государства является самовоспроизводство. В своей аналитической работе по истории мексиканской революции и распределения земли Джон Тутино указывает: «Но только самые упорные и зачастую жестокие восставшие, такие как сапатисты, получили землю от нового правительства Мексики. Урок был ясен: землю получили только те, кто угрожал режиму; поэтому те, кто хочет земли, должны угрожать режиму».170 И это ещё о правительстве, формально дружественном мексиканским аграрным революционерам, — чего же пацифисты надеются получить от правительств, чьей важнейшей опорой, по его собственному признанию, выступают корпоративные олигархи? Франц Фанон высказал ту же, что и Тутино, идею на примере Алжира: