Черного нет и не будет - Клэр Берест
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей кажется, что она стала Диего.
Наконец-то.
После десяти лет, проведенных в тени огромного мужа, Фриде это все кажется смешным недоразумением. Нелепостью. Так вот что значит быть тобой, мой пузатый бог? Быть тем, о ком мечтаешь, кем восхищаешься, в ком души не чаешь, кого вербуешь, о чьей славе вздыхаешь. Тем, кто побеждает. Покоряет. Став тобой, я могу любить тебя и дальше, могу все понять, мы можем дышать одним воздухом.
Разыскивая Фриду в толпе, он громко запевает первые строчки «Интернационала» и, услышав в общем гомоне продолжение, идет к своей нотной грамоте, своему скрипичному ключу.
Андре Бретон только что вернулся из Мехико, где с женой Жаклин на несколько месяцев останавливался у Фриды и Диего в Сан-Анхеле, он составил предисловие к каталогу выставки в Нью-Йорке. Жюльен Леви был в восторге, он до мозга костей пропитан искусством Парижа. Фрида, от предисловия, составленного gran poeta del surrealismo[115], нос не воротят. Но этот Бретон, он такой надоедливый. Фрида считает, что он заблуждается, что слишком уверовал в свою важность. Ей кажется, что Андре залез на вершину воздвигнутого им самим храма сюрреализма и оттуда раздает всем советы. Бретон называет ее лентой, обернутой вокруг бомбы, – Фрида посмеялась, выражение что надо, его напечатали во всех статьях, почему бы и нет, но Фриду смущает одно: что это всего лишь выражение. И если его послушать, то он якобы первый понял прелесть Мексики! Эту страну он обожает, ведь это сюрреалистическая страна! Спасибо, конечно, но в Мексике все было прекрасно и до того, как на ее землю сошел Андре Кортес[116] Бретон и стал всего касаться своей волшебной палочкой сюрреализма.
Он ничего не понял: Фрида не рисует свои мечты, не изображает бессознательное, она показывает внутреннюю необходимость. Правду своей тревоги. Ей не нужны ярлыки, тем более уточнения. Но что Фриде в нем нравится, так это его жена. Этого у него не отнять. Жаклин Ламба. Жаклин и ее непревзойденное чувство юмора, благодаря ему день не проходит даром, река Жаклин, в ней хорошо мыться. Плеск величественной кожи.
Галерея Жюльена Леви. 30 октября 1938 года. Толкотня. Небо цвета синих чернил, оно усеяно оранжевыми лучами заходящего солнца, скрывшегося за силуэтами зданий, накрывает 57-ю Восточную улицу темнотой. Здесь собрались все сливки общества, пусть даже и с сомнительной репутацией, смешение смокингов и платьев с большим вырезом. Тут и журналисты, и критики, и художники, и знаменитости. Еще несколько друзей. Вдоль белых стен, увешанных ярко освещенными работами de la pintora[117], все собираются, толкаются. Черный пол галереи выделяется: кажется, что это ночное море, которое вот-вот всех потопит. Из хрустальных бокалов пьют коктейль «Манхэттен» – первоклассное виски, вермут и капля горечи.
Через час Жюльен с нескрываемым восторгом, будто шалость совершил, шепчет Фриде, что уже половина картин продана. Как? Ее картины купили? Она заработала себе на хлеб? Фрида не может в это поверить. Ей будто дали понять, что она может обойтись без Диего, что вся ее жизнь изменилась.
Опьяняет ли слава?
Фрида порхает, наслаждается ролью дивы, изучает не полотна, а людей, что смотрят на полотна. Армада зевак, что разглядывают ее тело под одежкой. Фрида говорит то тут, то там, предложение начинает и не заканчивает, слова остаются висеть в воздухе, разогретом животным сборищем бесчисленных гостей, она прикарманивает ласки, обрызгивает малознакомых людей поцелуями. Фрида творит историю, не ложную, не правдивую, но она героиня этой истории.
Николас Мюрей хочет купить ее картину. Николас. Ник, ее главный любовник.
Он тоже любит фотографировать Фриду. Со всех ракурсов. Уважаемый фотограф, что сотрудничает с журналами «Вэнити фейр» и «Харперс базар», ему идет харизма укротителя, при этом Николас не лишен очарования былой робости. От одной его улыбки воинствующие континенты помирились бы, Фрида любит нежность его объятий, его очень высокий лоб и хитрый взгляд. Он великолепный, смешной, в нем нет подлого цинизма, который Фрида в нью-йоркской интеллигенции терпеть не может. Впервые Фрида повстречала его несколько лет назад в Мексике, потом видеться они стали чаще. Она желала этого красивого еврейского венгра, разведенного уже три раза. Он помогал ей готовиться к выставке в Нью-Йорке, отфотографировал картины для каталога и проконтролировал доставку полотен в США. Не сразу, но их отношения стали для нее самыми ценными. У них появились свои ритуалы: спать на одной и той же расшитой подушке, перед выходом из квартиры одновременно дотронуться до пожарной сигнализации – на удачу, давать имена деревьям в Центральном парке, целоваться, читая названия улиц. Для него она не Фрида, для него она Ксочитл, королева. Он хотел бы жениться на ней. Он хочет владеть ею. Кажется, этим вечером ему неприятно видеть, как своими чарами Фрида собирает все взгляды, никому при этом не принадлежа, как не отходит от мужчин. Обожаемый Ник, в нем столько нежности, что он был бы готов стать соперником Диего, заполнить свою зияющую дыру в груди. Но в другой жизни.
С другой Фридой.
Перед отъездом Диего подготовил для нее список важных людей, которых надо пригласить, околдовать, и за счет них влияние четы Ривера увеличится. Супругам станет доступно еще больше лучезарных горизонтов. Он даже не забыл про Рокфеллеров – на войне как на войне. Из Мексики Ривера прислал много рекомендательных писем. Диего обожает, когда обожают его жену. Она прочла, что он пишет о ней: «Советую обратить на нее внимание не как муж, а как ярый поклонник ее работ, одновременно колких и нежных, холодных, как сталь, изящных и утонченных, как крыло бабочки, обожаемых, как красивая улыбка, и жестоких, как сама жизнь». Читая, она плакала: отчасти ее поразило, что он такого мнения о ней, отчасти восхитила его наглость писать все, что он считает нужным, мастодонт Ривера, он так и не приехал, не посмотрел на колоссальный успех Фриды Кало.
Желтый цвет луны
Призрачный шар.
Вечером на открытии выставки Фрида слышит разговоры на одну и ту же тему. Эта тема перепрыгивает с одних влажных губ на другие, представители непревзойденной богемы только об одном и судачат. Несколько дней назад в Нью-Йорке ее подруга покончила жизнь самоубийством. Фрида называет ее подругой, как называет всех, кто мил ее сердцу, но на самом деле ту девушку, Дороти Хейл, она почти не знала. Несколько лет назад, когда Фрида жила здесь с Диего, она впервые увидела ее на сцене театра «Ритц» на Бродвее. Когда видишь Дороти впервые, то поражает ее красота. Красота, заставляющая остановиться. Она словно ярмо на ее округлых плечах античной статуи. Лицо, при виде которого перехватывает дыхание, в его присутствии затихают разговоры. Идеальное тело для осуществления эротических фантазий, разнюханных из запрещенных журналов. Актриса она была не очень хорошая, но, глядя на нее, зритель смеялся, с этой игривой кокоткой, всегда готовой веселиться, Фрида провела несколько вечеров.
С ней был близко знаком Ник, именно он поделился с Фридой всеми подробностями. В начале тридцатых годов девушка вдруг овдовела – ее муж Гарднер Хейл погиб за рулем машины. Водитель вместе с автомобилем канули в лощину. С разбитым сердцем, без гроша за душой и на обочине обеспеченной жизни, воспринимаемой до той секунды как само собой разумеющееся, Дороти вбила себе в голову идею стать актрисой. Если получится, то star. Пройдет время, и наверняка скажут, что она красивее самой Греты Гарбо[118]. Но Дороти была лишена таланта, и удача, видимо, обошла ее стороной: все попытки оказаться на сцене и сниматься для журналов ни к чему не привели. От отчаяния она вступила в беспорядочную жизнь,
