Трое - Максим Горький

- Не говори про него, - сказал Илья. Он вытер лицо платком с её головы и встал на ноги.

- Что будет, то будет! - тихо и твёрдо сказал он. - Захочет бог наказать человека - он его везде настигнет. За слова твои - спасибо, Липа... Это ты верно говоришь - я виноват пред тобой... Я думал, ты... не такая. А ты - ну, хорошо! Я - виноват...

Голос у него прерывался, губы вздрагивали, глаза налились кровью. Медленно, дрожащей рукой он пригладил растрёпанные волосы и вдруг, взмахнув руками, глухо завыл:

- Я - во всём виноват! За что?

Олимпиада схватила его за руку; он опустился на диван рядом с ней и, не слушая её, сказал:

- Понимаешь - я его удушил, я!

- Тише! - со страхом, вполголоса крикнула Олимпиада. - Что ты?

И она крепко обняла его, заглядывая в лицо ему помутневшими от страха глазами.

- Погоди. Вышло это - нечаянно. Бог - знает! Я - не хотел. Я хотел взглянуть на его рожу... вошёл в лавку. Ничего в мыслях не было. А потом вдруг! Дьявол толкнул, бог не заступился... Вот деньги я напрасно взял... не надо бы... эх!

Он глубоко вздохнул, чувствуя, что с его сердца как будто какая-то кора отвалилась. Женщина, вздрагивая, всё крепче прижимала его к себе и говорила отрывистым, бессвязным шёпотом:

- Что денег взял - это хорошо. Значит - грабёж... Без этого подумали бы, что - ревность...

- Каяться я не буду, - говорил Илья задумчиво. - Пусть бог накажет... Люди - не судьи. Какие они судьи?.. Безгрешных людей я не знаю... не видал...

- Господи! - вздохнув, сказала Олимпиада. - Что будет?.. Голубчик... Я - ничего не могу... ни говорить, ни думать, и надо нам отсюда уходить...

Она встала и пошатнулась, как пьяная. Но, закутав голову платком, она вдруг заговорила спокойно:

- Как же теперь, Илюша? Неужто пропадать?

Илья отрицательно качнул головою.

- Так ты... у следователя-то говори всё, как было...

- Так и скажу... Ты думаешь, я за себя постоять не сумею? Думаешь, я из-за этого старика - в каторгу пойду? Ну, нет, я в этом деле не весь! Не весь, - поняла?

Он покраснел от возбуждения, и глаза его сверкали. А женщина наклонилась к нему, шёпотом спрашивая:

- Денег-то только две тысячи?

- Две... с чем-то...

- Бедненький ты! И это не удалось! - грустно сказала женщина, на глазах её сверкнули слёзы.

Илья, взглянув ей в лицо, усмехнулся с горечью.

- Разве я для денег? Ты - пойми... Погоди, я первый выйду отсюда... Мужчина всегда первый выходит...

- Ты - скорее приходи ко мне... Скрываться не надо нам... Скорее! тревожно говорила ему Олимпиада.

Они поцеловались долгим, крепким поцелуем, и Лунёв ушёл. Выйдя на улицу, он нанял извозчика и когда ехал, то всё оглядывался назад - не едет ли за ним кто-нибудь? Разговор с Олимпиадой облегчил его и вызвал в нём хорошее чувство к этой женщине. Ни словом, ни взглядом она не задела его сердца, когда он сознался ей в убийстве, и не оттолкнула от себя, а как бы приняла часть греха его на себя. Она же за минуту перед тем, ничего ещё не зная, хотела погубить его и погубила бы, - он видел это по её лицу... Думая о ней, он ласково улыбался. А на следующий день Лунёв почувствовал себя зверем, которого выслеживают охотники.

Утром его встретил в трактире Петруха, на поклон Ильи чуть кивнул ему головой и при этом посмотрел на него как-то особенно пристально. Терентий тоже присматривался к нему и вздыхал, не говоря ни слова. Яков, позвав его в конурку к Маше, там испуганно сказал:

- Вчера вечером околоточный приходил и всё про тебя у отца расспрашивал... что это?

- О чём расспрашивал? - спокойно осведомился Илья.

- Как ты живёшь... пьёшь ли водку... насчёт женщин. Называл какую-то Олимпиаду, - не знаете ли? - говорит. Что такое?

- А чёрт их знает! - сказал Илья и ушёл. Вечером этого дня он опять получил записку от Олимпиады. Она писала:

"Меня допрашивали о тебе, - сказала я всё подробно. Это совсем не страшно и очень просто. Не бойся. Целую тебя, милый".

Он бросил записку в огонь. В доме у Филимонова и в трактире все говорили об убийстве купца. Илья слушал эти рассказы, и они доставляли ему какое-то особенное удовольствие. Нравилось ходить среди людей, расспрашивать их о подробностях случая, ими же сочинённых, и чувствовать в себе силу удивить всех их, сказав:

"Это я сделал!.."

Некоторые хвалили его ловкость и храбрость, иные сожалели о том, что он не успел взять всех денег, другие опасались, как бы он не попался, и никто не жалел купца, никто не сказал о нём доброго слова. И то, что Илья не видел в людях жалости к убитому, вызывало в нём злорадное чувство против них. Он не думал о Полуэктове, а лишь о том, что совершил тяжкий грех и впереди его ждёт возмездие. Эта мысль не тревожила его: она остановилась в нём неподвижно и стала как бы частью его души. Она была как опухоль от удара, - не болела, если он не дотрагивался до неё. Он глубоко верил, что настанет час и - явится наказание от бога, который всё знает и законопреступника не простит. Эта спокойная, твёрдая готовность принять возмездие во всякий час позволяла Илье чувствовать себя почти спокойно. Он только более придирчиво стал отмечать в людях дурное. Стал угрюмее, сосредоточенней, но так же, как раньше, с утра до вечера ходил по городу с товаром, сидел в трактирах, присматривался к людям, чутко слушал их речи. Однажды, вспомнив о деньгах, зарытых на чердаке, он подумал, что надо их перепрятать, но вслед за тем сказал себе:

"Не надо. Пускай лежат там... Будет обыск и найдут их - сознаюсь!.."

Но обыска не было, к следователю его всё не требовали. Позвали только на шестой день. Перед тем, как идти в камеру, он надел чистое бельё, лучший свой пиджак, ярко начистил сапоги и нанял извозчика. Сани подскакивали на ухабах, а он старался держаться прямо и неподвижно, потому что внутри у него всё было туго натянуто и ему казалось - если он неосторожно двинется, с ним может случиться что-то нехорошее. И на лестницу в камеру он вошёл не торопясь, осторожно, как будто был одет в стекло.

Следователь, молодой человек с курчавыми волосами и горбатым носом, в золотых очках, увидав Илью, сначала крепко потёр свои худые белые руки, а потом снял с носа очки и стал вытирать их платком, всматриваясь в лицо Ильи большими тёмными глазами. Илья молча поклонился ему.

- Здравствуйте! Садитесь... сюда вот...

И он движением руки показал ему на стул у большого стола, покрытого малиновым сукном. Илья сел и осторожно локтем отодвинул какие-то бумаги, лежавшие на краю стола. Следователь заметил это, вежливо убрал бумаги, а потом сел за стол против Ильи и молча начал перелистывать какую-то книгу, исподлобья поглядывая на Лунёва. Это молчание не понравилось Илье, и он, отвернувшись от следователя, стал осматривать комнату, первый раз видя такое хорошее убранство и чистоту. На стенах висели портреты в рамах, картины. На одной был изображён Христос. Он шёл задумчиво, наклонив голову, печальный и одинокий, среди каких-то развалин, всюду у ног его валялись трупы людей, оружие, а на заднем плане картины поднимался чёрный дым что-то горело. Илья долго смотрел на эту картину, желая понять, что это значит, и ему даже захотелось спросить об этом, но как раз в ту минуту следователь шумно захлопнул книгу. Илья вздрогнул и взглянул на него. Лицо следователя стало сухим, скучным, а губы у него смешно оттопырились, точно он обиделся на что-то.

- Ну-с, - сказал он, постукивая пальцами по столу, - Илья Яковлевич Лунёв, - так?

- Да...

- Вы догадываетесь, зачем я вас позвал?

- Нет, - ответил Илья и снова мельком взглянул на картину. В комнате было тихо, чисто, красиво, - никогда ещё Лунёв не видал такой чистоты и так много красивых вещей. От следователя пахло чем-то приятным. Всё это развлекало Лунёва, успокаивало его и вызывало в нём завистливые думы:

"Ишь как живёт... Должно быть, выгодно воров и убиец ловить... Сколько ему жалованья платят?"

- Нет? - повторил следователь, как бы удивлённый чем-то. - А разве Олимпиада Даниловна вам ничего не сообщала?

- Нет, - я её давно уже не видал..

Следователь откачнулся на спинку кресла и опять смешно вытянул губы.

- А как давно?

- Н-не знаю... Дён... восемь, девять, пожалуй...

- Ага! Так-с... А что, скажите, часто вы у неё встречали старика Полуэктова?

- Это убитого-то?.. - спросил Илья, взглянув в глаза следователя.

- Вот, вот! Его...

- Не встречал никогда...

- Никогда?! Мм...

- Никогда...

Следователь кидал вопросы быстро, небрежно, а когда Илья, отвечавший не торопясь, особенно замедлял ответ, чиновник нетерпеливо стучал пальцами по столу.

- Вам было известно, что Олимпиада Даниловна жила на содержании Полуэктова? - неожиданно спросил он, глядя через очки в глаза Илье.

Лунёв покраснел под этим взглядом, - ему стало обидно.

- Нет, - глухо ответил он.

- Да-с, она жила у него на содержании, - повторил следователь раздражающим голосом. - По-моему, это - нехорошо! - добавил он, видя, что Илья не собирается ответить ему.

- Чего уж хорошего! - негромко сказал Илья.