Три любви Михаила Булгакова - Борис Соколов

Любовь Евгеньевна так описала свое решающее объяснение с Булгаковым: «Все самые важные разговоры происходили у нас на Патриарших прудах (М.А. жил близко, на Садовой, в доме 10). Одна особенно задушевная беседа, в которой М.А. – наискрытнейший человек – был предельно откровенен, подкупила меня и изменила мои холостяцкие настроения. Мы решили пожениться».

Любовь Евгеньевна тоже была консервативна по своим взглядам и привычкам, столь же настороженно относилась к представителям новой интеллигенции, особенно из числа евреев. В этом они с Булгаковым сошлись. Катаев же, Олеша, Багрицкий и другие гудковцы, хотя и происходили порой из «бывших», поверили, что революция настоятельно требует и новой культуры, и нового быта, и с упоением «колебали мировые струны». Кроме того, была элементарная зависть к успеху, пусть даже кратковременному, а также глубоко скрываемое чувство, что по гамбургскому счету как писатель Булгаков выше всех окружающих на голову. Особенно это стало ясно тогда, когда был опубликован «Мастер и Маргарита». Неудивительно, что зависть чувствуется и вот в этих мемуарных катаевских строках: «Это были двадцатые годы. Бедствовали. Одевались во что попало. Булгаков, например, один раз появился в редакции в пижаме, поверх которой у него была надета старая потертая шуба… Вдруг выясняется, что один из нас давно написал пьесу, и она принята и пойдет в МХАТе, в лучшем театре мира… Булгаков стал ходить в хорошем костюме и в галстуке». И Л.Е. Белозерскую они не приняли, чувствуя, что она уводит Булгакова от них в мир старой интеллигенции, которая от революции совсем не в восторге, тогда как и Катаев, и Олеша, и Багрицкий, и Ильф поначалу революцией старались восхищаться, хотя и видели уже ее темные стороны. Валентин Катаев, постепенно отдалявшийся от Булгакова, особенно после того, как Михаил расстроил его сватовство к сестре Леле, в беллетризованных мемуарах «Алмазный мой венец» не слишком ласково и с нескрываемой иронией отозвался о Любови Евгеньевне: «Впоследствии, когда синеглазый прославился и на некоторое время разбогател, наши предположения насчет его провинциализма подтвердились: он надел галстук бабочкой, цветной жилет, ботинки на пуговицах, с прюнелевым верхом, и даже, что показалось совершенно невероятным, в один прекрасный день вставил в глаз монокль, развелся со старой женой, изменил круг знакомых и женился на некой Белосельской-Белозерской, прозванной ядовитыми авторами «Двенадцати стульев» «княгиней Белорусско-Балтийской». Синеглазый называл ее весьма великосветски на английский лад Напси».

Он также охарактеризовал и Булгакова как человека для себя уже достаточно чужого, хотя и достойного уважения, выведя его под прозрачным псевдонимом «Синеглазый»: «Синеглазый… был весьма консервативен, глубоко уважал все признанные дореволюционные авторитеты, терпеть не мог Командора (Маяковского. – Б. С.), Мейерхольда и Татлина и никогда не позволял себе, как любил выражаться Ключик (Юрий Олеша. – Б. С.), «колебать мировые струны»… В нем было что-то неуловимо провинциальное. Мы бы, например, не удивились, если бы однажды увидали его в цветном жилете и в ботинках на пуговицах, с прюнелевым верхом. Он любил поучать – в нем было заложено нечто менторское. Создавалось такое впечатление, что лишь одному ему открыты высшие истины не только искусства, но и вообще человеческой жизни. Он принадлежал к тому довольно распространенному типу людей, никогда и ни в чем не сомневающихся, которые живут по незыблемым, раз навсегда установленным правилам. Его моральный кодекс как бы безоговорочно включал в себя все заповеди Ветхого и Нового Завета. Впоследствии оказалось, что все это было лишь защитной маской втайне очень честолюбивого, влюбчивого и легкоранимого художника, в душе которого бушевали незримые страсти. Несмотря на всю интеллигентность и громадный талант, который мы угадывали в нем, он был… в чем-то немного провинциален».

Впрочем, некоторые из родных уже затаили в то время на Булгакова злобу. Любовь Евгеньевна вспоминала: «Посетила нас и сестра М.А. Варвара, изображенная им в романе «Белая гвардия» (Елена), а оттуда перекочевавшая в пьесу «Дни Турбиных». Это была миловидная женщина с тяжелой нижней челюстью. Держалась она как разгневанная принцесса: она обиделась за своего мужа, обрисованного в отрицательном виде в романе под фамилией Тальберг. Не сказав со мной и двух слов, она уехала. М.А. был смущен…» И обижаться было на что. Зять Булгакова Л.С. Карум в образе Тальберга был слишком узнаваем для всех знавших его. А уже через несколько лет белогвардейское прошлое аукнулось для него арестами и ссылками. Кстати сказать, Леонид Сергеевич приводит в мемуарах эпизод, подтверждающий, что в браке с Белозерской эротическое для обоих стояло на первом месте (ни к Михаилу, ни к Любе теплых чувств Карум не питал): «…На Рождество 1925 года Варенька (жена Карума и сестра Булгакова. – Б. С.) ездила к сестрам в Москву. Она останавливалась у Нади, но у Нади кто-то, кажется, муж ее, Андрей, заболел заразной болезнью. Квартира была маленькая, изоляция была невозможна. В гостиницу в Москве было не попасть, или надо было очень дорого платить. И Вареньке пришлось на несколько дней поселиться у Михаила. В это время Михаил был уже второй раз женат на разведенной жене фельетониста Василевского (Не-Буква), на Любови Белозерской.

Варенька была в ужасе от их жизни. Большую часть суток они проводили в кровати, раздетые, хлопая друг друга пониже спины и приговаривая: «Чья это жопочка?» Когда же Михаил был одет и уходил из дому, он говорил Вареньке: «Люба – это мой крест», – и горько при этом вздыхал».

Ирина Карум, дочь Леонида Сергеевича и Варвары Афанасьевны, писала старому киевлянину писателю Виктору Некрасову в 1967 году о дальнейшей судьбе своего отца: «Моя мать действительно вышла замуж за офицера (моего отца); фамилия у него немецкого происхождения – Карум, но он был русским. Мать его уроженка Бобруйской губернии – Миотийская Мария Федоровна. Самое интересное, что отец мой жив. В период культа личности он был репрессирован, сослан в Мариинск, затем переехал в Новосибирск. В настоящее время он, конечно, полностью реабилитирован, пенсионер, свой трудовой путь закончил в должности заведующего кафедрой иностранных языков Новосибирского государственного медицинского института. Сейчас ему 78 лет, но он много работает над иностранной литературой, живо интересуется новинками в литературе, музыке, искусстве. Моя мать в ссылке никогда не была, мы приехали в Новосибирск, когда отец был освобожден. В последние годы своей жизни она работала в Новосибирском педагогическом институте старшим преподавателем кафедры иностранных языков».