Хаозар - Татьяна Шуран

– Почему бы нам не прогуляться? Давайте куда-нибудь слетаем.

– Только не по стандартным экскурсионным маршрутам. От соседних звёзд у меня уже зубы сводит.

– Тогда надо брать небольшую туристическую лодку.

– На ней особо не разгонишься.

– А зачем выезжать на трассу? Отплывём подальше от цивилизации.

– Придётся спуститься как минимум до планетарного уровня.

– На некоторые планеты невозможно приземлиться.

– Есть мнение, что альрома на самом деле способны спускаться и подниматься куда угодно, только это скрывают.

– Где ты это читал? В жёлтых газетах?

– Нет такого понятия «невозможно»!

– У меня родственница работала в обсерватории, пыталась наблюдать альрома. Так вот, до сих пор никто не знает, откуда они растут. Они ужасно хитрые.

– А по-моему, все эти разговоры о какой-то там собственной воле альрома – сплошная провокация! Совершенно антинаучно! Это придумывают технократы, пытающиеся пересадить доверчивое население Бетельгейзе на неповоротливые космические корабли из ртути.

– Покажите мне альрома, который будет за мной наблюдать!..

После этого гениального предложения разговор надолго выпал из конструктивного русла, потому что гости пустились фантазировать на заданную тему, а потом ещё и изображать свои озарения в лицах, так что на и без того тесной веранде образовалось нечто вроде небольшого светомузыкального бедствия, и я вернулся к себе. Я странным образом никогда не думал об альрома. И почему мне пришло в голову нарисовать эту бестолковую компанию именно сейчас? Обычно сюжеты моих картин приходили из будущего – наша звезда пыталась таким образом что-то решить. Я поймал картину, летавшую по комнате, и попытался вглядеться в неё с помощью фильтров. Но чем больше линз я выставлял, тем более странным становилось изображение. Фигур становилось больше, а краски становились темнее. Мне показалось, что так, в принципе, можно довести до ровного чёрного фона, и я бросил это бесполезное занятие.

Гости частью разошлись, частью завалились отдыхать от радостей жизни в складках местности. Поднялась Аллат и сказала, что они – то есть те, кто был на картине, хотя сейчас их уже трудно было узнать, – договорились покататься на лодке, и она дала согласие за нас обоих. Это напомнило мне об альрома – я попытался представить наш будущий корабль, и по картине разлился цвет красной тени – никогда таких не видел. Я поспешно припрятал все последствия творчества под пол и не хотел ничего говорить, но как-то само собой вырвалось:

– Я видел… что-то, чего не понял, но по-моему это относилось не к Бетельгейзе. Мы должны быть осторожнее в этом путешествии, – я неуверенно взглянул на Аллат, по привычке ожидая от неё слов утешения и поддержки; она рассеянно улыбнулась.

– Ну что ж… мы будем осторожнее… хотя что может быть опасного в космосе, я даже не представляю?.. – она рассмеялась и обняла меня, игриво склонив голову к моему плечу. – Хору, ты слишком многого боишься. Иногда мне кажется, что ты боишься несуществующих вещей. Что бы ни случилось, нужно просто быть собой. Гармония, она в душе, а не снаружи.

– Что значит быть собой, – возразил я, невольно вздрогнув, словно речь шла о чём-то неприятном.

– Значит радоваться жизни, – сказала она.

1

Диана была для него богиней, вообще всем, что в его мечтах составляло образ «идеальной женщины». Возможно, Люк думал так потому, что ему едва исполнилось семнадцать лет. Наверное, на самом деле так не бывает, но Диана как будто читала его мысли и предугадывала желания. Они познакомились, когда Люк, любивший одинокие прогулки, в очередной раз отправился в горный лес и, немного заплутав, вышел на шоссе ближе к полуночи – тут к обволакивающей темноте прибавился ещё и обильный, буйный дождь. По счастью, погода стояла тёплая, и Люк апатично побрёл вдоль шоссе сквозь серебрящиеся прохладные струи, сильно сомневаясь, что даже если мимо пронесется какая-нибудь припозднившаяся машина, водитель заметит голосующего на обочине туриста. Он периодически оглядывался в надежде увидеть свет фар, но замысловатое спортивное купе вырвалось из мглы и водной пыли молниеносно и практически бесшумно, и затормозило возле юноши, не успел он и подумать. Ему даже неловко было поместить свою мокрую насквозь персону в объятия роскошного кожаного сиденья, но эффектная дама за рулём так непринуждённо хохотала, что, среди прочего, стало ясно: дорогие спортивные машины – привычная маленькая безделушка в её жизни, не более.

Сама Диана выглядела, наверное, лет на двадцать семь – двадцать восемь и вся казалась роскошной, блестящей, шелковистой и в общем вышедшей из другого, сияющего и благополучного мира. Люк никогда в жизни не встречал таких женщин, и дело было не в красоте, а в какой-то необъяснимой, великолепной беспечности, с какой Диана держалась, причём естественно, без малейших усилий – казалось, так могут вести себя только особы королевской крови. Люку доводилось встречать миловидных и обеспеченных женщин, державшихся, как ненужное приложение к собственным претензиям на «красивую» жизнь, ещё одним предметом чужого интерьера; в общем-то, на всех женщинах, с которыми Люк был сколько-нибудь знаком, независимо от их социального и семейного положения, возраста, привычек, внешних данных, лежала печать суетливости, униженности, обиды – даже на тех, кто пытался спрятать свою неуверенность в будущем за фальшивой бравадой. Диана была не такой; она не смотрела дорогой игрушкой, она была хозяйкой – себя самое и всего, что её нравилось. И хотелось нравиться ей.

Люк не удивился, что она стала с ним флиртовать: одного взгляда на Диану было достаточно, чтобы понять – она выше мещанских предрассудков и стереотипов, движения её души непостижимы. Она выбирает не из соображений престижа, не из страха перед мнением знакомых, не из желания себе что-то доказать. Она явилась в его жизни кометой и сожгла всё мелкое, второстепенное. Они вместе катались на её невероятной машине по ночным дорогам – Люк никогда в жизни не видел такого вождения на такой скорости. Смеясь, Диана призналась, что даже участвовала пару раз в профессиональных гонках. Она была дочерью одного из австрийских аристократов, любила путешествовать, сменила несколько университетов, но так и не нашла себе занятие по вкусу, вследствие чего пришла к выводу, что жить надо просто для собственного удовольствия.

– Знаешь, почему-то принято считать, что у человека в жизни должна быть цель, – беспечно усмехалась она, изящно вписываясь в повороты горной дороги на гудящей и воющей скорости, не включая фар. – Вроде как меня самой в этом мире недостаточно. Нужно ещё что-нибудь сделать, чтобы оправдать факт моего появления на свет – как будто меня спрашивали перед тем, как зачать! – она залилась мелодичным смехом – если бы Люка попросили назвать в личности Дианы что-либо искусственное, то это был бы её смех: звонкий, он всё-таки таил в себе жёсткие, жестяные нотки; впрочем, безупречная женщина просто обязана иметь какой-нибудь маленький недостаток, ведь это означало бы, что у неё действительно есть абсолютно всё. – Ты – это то, что ты делаешь… По-моему, если думаешь так, то тебя как будто нет. И вот я решила, что мой особый талант – это искусство быть, – она снова рассмеялась. Люк улыбнулся. Что ж, с этим её выводом трудно было спорить. – Кстати, ты не против, если мы заскочим ненадолго к одному моему знакомому? – в разговоре Диана обычно поворачивала так же круто, как на серпантине.

– Он что, живёт в горах? – удивился Люк.

– Родовое поместье, – подтвердила Диана и прибавила скорости.

Люк рассеянно смотрел на проплывавшие мимо тёмные массивы леса, на поднимавшиеся к смутно-серебристому небу неожиданно-близкие горные вершины. Он думал о том, что раньше он, в сущности, уже несколько раз был уверен, что влюблён. На самом деле, ему было лет девять, когда он восхищался соседской девочкой лет восьми – чьей-то дальней родственницей, приехавшей на лето погостить, – и в некотором смысле действительно глубоко любил, хотя они так и не сказали друг другу ни слова – она, кажется, даже и не смотрела на него. Странно, именно это полузабытое, тайное впечатление детства теперь в чём-то напоминало ему его отношения с Дианой. Потом, конечно, были интрижки, флирт, всё, как полагается у подростков, и секс был, но… это вспоминалось сейчас как нечто постороннее, не имеющее отношения к истинной любви, какой она открылась ему с Дианой – безмолвной, всеобъемлющей, которая просто есть. Хотя он знал, что между ним и Дианой никогда не будет сказано об этом ни слова. Просто он понял, что любовь может быть первой не по счёту, а по глубине. Диана была его первой любовью, а всё остальное рядом с ней казалось ничем.